Апреля 1969

Я никогда не расскажу ему, что впервые мы встретились за четыре месяца до того, как нас официально представили друг другу.

Я никогда не расскажу, что весна только-только начиналась, и я, обессилев от ожидания денежного перевода с другого конца страны, отчаялся купить туфли, а потому ходил в сапогах, которые в сочетании с твидовым пиджаком и легкими брюками казались вызовом общественному вкусу.

Иду по Авалон-авеню, прижимая к груди кипу бумаг и книг, которые не помогут мне понять психологию преступника, но вполне поспособствуют моему скоропостижному ревматизму. Я направляюсь в городской парк Балтимора, куда за годы войны свезли большую часть животных с континента, чтобы, взяв кофе, усесться где-нибудь между обезьянами и медведями и попытаться постичь основы уголовного кодекса.

Животные – относительно приятная компания. Они не требуют от меня быть общительным парнем, который травит шуточки о том, на какой потрясающей вечеринке он был вчера, они не просят меня покупать им пиво и не пытаются всунуть мне травку под настойчивое шипение куда-то между лопаток: «Ты должен это попробовать, Уилл. Просто бомба!».

Животные не делают вид, что им есть дело до меня, а я не делаю вид, что меня интересуют они.

Балтимор выглядит поразительно ущербным – или, по крайней мере, именно так я оцениваю его с позиции своих двадцати трех лет, – как будто в свое время он был передовой на войне, а теперь у мэрии никак не дойдут руки отстроить его: дороги выглядят так, словно сегодня-завтра в город вернутся танки, и поэтому никто не обеспокоен ни ямами, ни трещинами в асфальте. Я вынужден перескакивать через лужи в тщедушной надежде не испачкать последний пиджак.

Мне двадцать три – и вот уже пять лет я забочусь о себе сам. Поворотным моментом в моей биографии, когда из замкнутого парня, всю школу просидевшего в углу класса, я превращаюсь в бунтаря и социопата, который добровольно отказывается от радостей жизни в домике в Огайо и заявляет, что хочет посвятить себя отлову преступников, становится реплика, которую я бросаю своей маме в субботу, в три часа после полудня:

- Завтра я уезжаю в Балтимор.

- Да? – она даже не отрывается от кроссворда и смахивает пепел от сигареты в жестяную банку из-под супа. – Зачем?

- Хочу поступить в полицейскую академию.

- Удачи, - говорит моя мама и, задумчиво закусывая щеку изнутри, спрашивает: - Тебе нужны деньги?

- Нет, спасибо.

Именно так я не только отказываюсь от будущего работника почты или супермаркета по соседству, но и лишаю себя возможности нормально питаться первые семь месяцев в Балтиморе, переходя на рацион, целиком и полностью состоящий из консервированного супа и полуфабрикатов, на вкус больше похожих на резину.

Я пересекаю дорогу и, просунув в окошко кассы двадцать центов, забираю смятый билет.

Через год, когда я найду этот жалкий клок бумажки лежащим в кармане пиджака, я сочту, что это был билет в новую жизнь.

Я встречаю его через пять минут после того, как вхожу на территорию заросшего парка: он стоит перед вольером с волками и, просунув в клетку пальцы, чешет шею облезшему животному – я замечаю его только после того, как спотыкаюсь и проливаю кофе на его шерстяной костюм.

- …дьявол!

Он, раздраженно смахивая темные капли кофе, поражающего своей дешевизной и отвратительным запахом, находит в себе силы улыбнуться мне и сказать:

- Так меня еще никто не называл.

У него идеально ровный пробор. Идеально отглаженная рубашка. У него идеально выбритое лицо. У него идеальный голос. И мне все кажется, что я уже видел его в энциклопедиях под заголовком «Совершенный человек».

Я буду откровенен: меня ошарашивает не внезапная влюбленность за три секунды несостоявшегося знакомства – в тот день от меня до любви к нему была целая пропасть – скорее, подняв на него глаза, меня накрывает страх, потому что я собственноручно убираю подпорки из своей жизни, и она с грохотом накрывает меня обломками.

Он поражает меня точно так же, как в 1962 меня поражает картина Уорхолла с Мэрилин Монро, которую привозят к нам на пару дней, и, кроме меня, ею восхищается только старичок-эксгибиционист, живущий на соседней улице. Он поражает меня так, как поражает меня откровение, что человека можно убить одним выстрелом в затылок. Он удивляет меня, потому что в нем я вижу другую жизнь, где люди хорошо питаются, красиво одеваются и по мере сил стараются жить так, как они сами хотят.

Он не то чтобы красив – с учетом того, что той весной я еще встречался с девушкой, мне было особенно трудно оценить его привлекательность. Я скорее становлюсь жертвой его неизмеримого величия, какого-то внутреннего убеждения в своем божественном предназначении, когда он, вынимая руку из вольера с волком, дотрагивается до лацкана моего пиджака и поправляет его, как будто моя неопрятность раздражает его. Как будто я врываюсь в его мир и устраиваю там беспорядок, словно шкодливый ребенок.

Он прикасается ко мне всего один раз – мы встречаемся глазами, и я тут же отвожу взгляд в сторону.

- Тебе стоило бы быть аккуратнее, - он говорит на английском с посторонним шипением, как будто так выражает свое недовольство тем, что ему приходится использовать именно этот язык.

- Вам тоже. Я бы не советовал класть руку в пасть волка.

Он смеется и прячет ладони в карманы пальто.

- Главное – не бояться.

Он уходит, и я даже не нахожу в себе сил сказать: «Давайте я заплачу за химчистку», - у меня нет денег на ее оплату, но, если хотите, я могу и сам овладеть профессией прачки. Если хотите, я могу сделать что-нибудь для вас, только, пожалуйста, остановитесь, потому что, мне кажется, вы имеете какое-то отношение к Богу. Вполне возможно, что самое прямое.

Возможно, вы и есть Бог. Так, по крайней мере, я думаю, пока смотрю в вашу прямую удаляющуюся спину и изучаю идеально ровно подстриженный затылок.

Волк стоит, прижавшись к прутьям клетки, и тоскливо подвывает, глядя на то, как он уходит.

«Главное – не бояться».

Именно это я говорю себе четыре дня назад, когда понимаю, что скоро умру.

Главное – не бояться.

Дата добавления: 2015-08-09