Февраль 1970

Мы живем в параллельном мире, где я просыпаюсь от того, что Ганнибал целует мою шею. Первые несколько секунд я мучительно медленно пытаюсь понять, где нахожусь, а потом, увидев керамическую белую чашку, поставленную перед сном на прикроватной тумбочке, чтобы мне не нужно было спускаться на кухню среди ночи, я вспоминаю. Я вспоминаю, что вот уже три недели как я, будто бы случайно, остаюсь на ночь в его доме. Такси, о котором я вспомнил за десять минут до полуночи, опаздывает, и Ганнибал сообщает тем же тихим голосом, каким недавно отменял мой вызов машины, что он не может отпустить меня домой в такую темноту. Следуя какой-то роковой схеме сессии, во время которых мы обсуждаем музыку и искусство (Ганнибал говорит – я слушаю), заканчиваются на час или два позже, когда воздух гудит от разговоров, и я тереблю воротник рубашки.

Или – другой вариант развития событий – мы просто по-идиотски молчим, глядя друг на друга, пока я не пересаживаюсь на подлокотник его кресла, и доктор Лектер не обхватывает меня рукой за талию. И это почему-то слишком правильно. И почему-то именно тогда я и успокаиваюсь, чувствуя его ровное горячее дыхание около своих ребер.

Меня ужасает его отношение ко мне: он всегда предупредителен, вежлив, тактичен и ласков. Он узнает мой любимый сорт чая, достает из шкафа для меня одеяло, он уступает мне собственную подушку, а потом, в одну из ночей, когда я просыпаюсь от собственного крика и шарю в темноте гостиной, стараясь найти выключатель, он устало массирует свою шею, стоя на лестнице, и бросает: «Поднимайся».

Ганнибал укладывается за моей спиной, и, в то время как я с осторожностью ворочаюсь на бязевых простынях, прихватывает меня за волосы на затылке.

- Спи, - говорит он и дотрагивается губами до плеча. Мой голос больше похож на сдавленную истерику:

- Я соскальзываю с простыней, - о, конечно, Ганнибал знает, что это всего лишь повод, очень жалкая и достойная сочувствия попытка заснуть рядом с ним, и, тем не менее, он перехватывает меня рукой через живот и прижимает к себе.

- Я держу тебя, - у него хриплый сонный голос, и в ту ночь впервые за долгое время мне не снится ничего.

Ганнибал охраняет мой сон, Ганнибал защищает меня.

В тот вечер и все последующие вечера перед сном он водит ладонью по моим волосам, пропускает между пальцев прядь и дотрагивается подушечками до затылка. Это носит характер самоубийственной нежности: его легкие прикосновение к моей коже, которые расплываются пятнами тепла. Впервые в жизни я чувствую себя свободным от кошмаров и тягучей боли, которая липкой пленкой покрывала меня на протяжении последних лет. Я чувствую себя в безопасности.

В окно ветер бросает пригоршни снега и с пронзительным скрипом сгибает стволы деревьев – Ганнибал лишь крепче обнимает меня и укутывает одеялом.

Пока я не сплю и вглядываюсь в темный угол комнаты, я перебираю ощущения, спрятанные внутри себя: страх, боль, обида, тоска, одиночества и, совсем неожиданно, удивительное чувство спасения. В ту зиму я был спасенным, я был спасенным от самого себя. В ту зиму Ганнибал забрал меня из ада, который другие люди называли моей жизнью, однако вопрос, почему он это сделал, и на сегодняшний день остается открытым. Ганнибал не был добр, не был отзывчив, он не питал особенного пристрастия к гуманизму или концепции помощи ближнему – Ганнибал преследовал собственные интересы, но в тот момент я старался не думать об этом.

Когда тебя спасают, ты забываешь критически отнестись к тому, что с тобой происходит. Какая разница, что от спасителя разит пятицентовыми сигаретами; какая разница, что у него заплывшие глаза и аллергия по всей шее; какая разница, если он появился и боль прошла. Очень многое можно простить человеку, который делает посильным бремя твоей жизни.

Вместе с Ганнибалом я благополучно забываю о существовании учебы, книг, черно-белых фильмов и новых лент с Барбарой Стрейзенд. Я забываю о своей любимой передаче по субботам, о ежедневных выпусках новостей, о газетах и журналах, из которых мне следовало бы получать информацию. Все, что мне нужно знать о мире, заключено в мужчине, который тратит десять минут на приготовление завтрака и сорок – на выбор одежды.

Я не смотрю телевизор, не слушаю радио – ничего этого мне не нужно, чтобы проснуться в ночь со вторника на среду от того, что мое сердце, заходясь от удушливого припадка страха, решает покинуть мою грудную клетку. Мое тело вообще не склонно к продуктивному сотрудничеству и предпочитает вести со мной подпольную конфронтацию, отказываясь выполнять элементарные функции. Я стараюсь как можно тише слезть с кровати, и, как только я ступаю на прохладный пол, в висках начинает невыносимо давить. Доктор Лектер уделяет не минуты – часы – тому, чтобы научить меня справляться с этой головной болью: я слышу его приглушенный голос, складывающийся во «Вдох», и по-школярски прилежно выполняю команду. Безусловно, я мог бы разбудить его; его, лежащего на другой половине кровати, обездвиженного глубоким тяжелым сном; его, бессознательно водящему рукой по моей части постели, но в ту ночь я натянул одежду и спустился вниз.

Большая часть моих поступков продиктована желанием вырваться из собственной жизни и хотя бы на несколько минут притвориться кем-то еще – я набираю стакан воды и смотрю, как за помутневшим от холода окном бесформенными пятнами блестят фонари. Я смотрю, как мазки света сливаются в одну толстую линию, я слышу хриплое «Он не найдет меня, он не сможет меня найти…».

Я упираюсь рукой в раковину, но пальцы почему-то печет от холода и колени дрожат от страха и усталости. В голове мутно, и во рту – гнилостный привкус дешевого алкоголя; «Он не найдет меня, не найдет», - снова и снова повторяю я и пробираю ладонью корку слипшегося снега. Я наглатываюсь колючего воздуха и запрокидываю голову, чтобы посмотреть на полную луну. Когда-то мир казался мне предельно совершенным, идеальной работой идеального Мастера, только потом выяснилось, что, при более детальном изучении, тени не соответствуют фигурами, анатомия тел статична, да и сам «великий замысел» не удался.

Я ударяю ладонью о ладонь и подпрыгиваю на месте, словно боюсь решиться, словно еще не знаю, что именно собираюсь предпринять. Это будет мой экспромт, моя первая работа напрямую с публикой – я волнуюсь, и от этого волнения у меня плывут круги перед глазами. Я должен видеть все предельно четко: черный абрис его тела на белом холсте, красную капель вдоль тропинки – я должен быть сосредоточен и собран.

Я стараюсь отодвинуться от раковины или хотя бы частично высвободить себя из этого переживания, но почему-то по-прежнему растираю между пальцев снег, пока ледяная вода не стекает на мои ботинки. Я мечусь, как загнанное животное: я не спал несколько суток и не ел приблизительно неделю, потому что я не могу выйти из дома и боюсь, что он придет ко мне в квартиру. Я боюсь, что он придет за мной, я боюсь, что он достанет меня, точно также, как доставал отец из-под кровати, и унизит. Я сильнее сжимаю в руке нож, надеясь почувствовать себя в безопасности.

Я устал сражаться и все время быть побежденным, я устал бежать от вещей, которые рано или поздно меня догонят – я предельно устал жить так, как жил раньше, и поэтому я наношу новый порез.

Я не помню, как выхожу из дома; ветер забирается под свитер, и я, зябко ежась, оглядываюсь по сторонам. Я не вижу ни пустой улицы, ни неба, затянутого дымкой облаков, я не слышу шороха машин где-то в отдалении – я вижу перфорированные ветки лиственницы, ржавые иголки в снегу и слышу чужой вскрик.

Дома я хожу из угла в угол, от стены к стене, а в городе разрываюсь между берегом и лесом, бегаю через штрих-код иссиня-черных стволов, шастаю от сугроба к сугробу.

Ганнибал будет просить меня вспомнить, как именно я нашел его, как смог я увидеть, где лежит тело. Он будет предлагать мне гипноз и длинные терапевтические беседы, чтобы я мог описать, что случилось перед тем, как на сотне гектаров я нашел правильное место, а я постоянно буду отворачиваться в сторону и, закусив изнутри щеку, повторять, что это бессмысленно.

Говорить об этом – бессмысленно.

Я не отключился по дороге, на меня не снизошло озарение, я не увидел четкой картинки – я просто совершал то, что, как мне казалось, делал раньше. Ходил по этой виляющей тропе, поднимал над головой эти ветки, пугался уханья откуда-то сверху – я не чувствовал, словно я подражаю кому-то. Я чувствовал, будто я повторяю собственные действия.

Я знал, что есть и второй труп – да, «труп», это вертелось у меня на языке, но изображение леса было более живым, более четким… более настоящим.

Это была небольшая поляна, огороженная со всех сторон соснами, подвывающими и скрипящими от холода – маленький кусок земли, который принадлежал только нам. Мне и… парню, лежащему на снегу.

Он был как будто бы незаконченным – набросок, которому суждено стать картиной, смятая идея, которая скоро станет полноценной работой. Он лежал с распростертыми руками, словно старался сделать на снегу «ангела», и место вокруг него было расчерчено длинными красными полосами. И почему-то это не показалось мне страшным: давящее черное небо, темный картон деревьев рядом, приглушенные звуки из чащи. Я не был напуган, скорее, я испытывал нерешительность.

Я больше не знал, что делать.

Я должен был вернуться и позвать полицию, я должен был уйти с места преступления, я должен был обратиться в скорую – я должен быть сделать хоть что-то, но я стоял там и растирал костяшками пальцев свое плечо. И все казалось мне таким удивительно далеким, таким странно размытым, словно уже не было никакой разницы, помочь ему или нет, словно уже ничего нельзя было исправить, словно мое присутствие там не решало ровным счетом ничего.

Я снова был бесполезен и снова не мог изменить произошедшее.

Поэтому я просто лег рядом с ним.

Зимнее небо напоминает плоский прямоугольник, испещренный мелкими осколками звезд – я лежал на снегу и смотрел, как медленно тянулись облака, задевая верхушки деревьев; я смотрел на лицо этого парня, с взбухшей веной на лбу; я смотрел на него.

Сухие обветренные губы, с ранкой в уголке рта – и я прижался к нему, я обнял его за талию и поцеловал его. И именно тогда я почувствовал то самое, что ищет художник, что он вытягивает из этих мужчин: я почувствовал умиротворение.

У него был ледяной язык, примерзший к зубам, но мне было безразлично: я обвел пальцем его губы и снова выдохнул в рот горячий воздух, не стремясь оживить этого человека. Жизнь – это мученическая конвульсия, - я потерся носом о его шею и ухватился за край свитера, чтобы почувствовать еще теплый разрыв в области живота. Не было ни малейшего шанса спасти этого парня, как не было ни малейшей возможности помочь мне.

Я дотронулся до его лба, действуя по какой-то ритуальной схеме, когда мертвецов целуют на прощание и обещают скорую встречу уже на том берегу, и расслабленно улыбнулся, потому что, как мне казалось, ничего больше не могло произойти. Ничто больше не могло травмировать меня.

На нас опускался мягкий белый снег, и я видел, как снежинки, падая на его лицо, неподвижно оставались на его ресницах. Время остановилось.

Треск.

Под его подошвой сломалась ветка – я резко поднялся с земли, и тогда мы впервые увидели друг друга. Он, перемазанный слезами и кровью, он, раздирающий ладонь о кору ближайшего дерева, он, старающийся не закричать от ужаса.

И я. Я, сказавший ему: «Привет».

Привет, мы наконец-то встретились.

Тишина. Мы стоим в паре метров друг от друга. При лунном свете кажется, что у него серебристые глаза. При лунном свете кажется, что у него фарфоровая кожа.

Ночью кажется, что он сделан из мрамора и металла.

У него дрожат губы, и мне почему-то хочется подойти и обнять его. Ты не один больше. Ты не один.

Я развожу плечи и наклоняю голову набок: я не стану делать тебе больного, я не причиню вреда. Подойди ко мне?..

Что значит – видеть себя в другом человеке? У него непослушные волосы, которые приходится подолгу расчесывать по утрам, и близорукость – он щурится, пытаясь разглядеть меня. Ему нравится малиновое варенье и не нравятся бейсбольные матчи, он любит воскресные прогулки и терпеть не может химчистку, у него есть собрание пластинок в коробке из-под обуви и нет приличного парадного костюма.

Я поднимаю ладонь и чуть развожу пальцы, словно боюсь испугать его.

Я боюсь испугать серийного убийцу. Вдруг он уйдет, и мы так и не узнаем, что такое магия дружбы?

- Привет?.. – откликается он и выходит на поляну из-под дерева. – Это ты сделал?.. Тогда? – он говорил о теле, которое мы нашли в январе.

- Нет, нет… - я обнимаю себя за плечи и отвожу взгляд куда-то в сторону.

- Жаль, - он шумно выдыхает; я смотрю на его танцующие в нервных подергиваниях руки. – Мне бы хотелось, чтобы это был ты.

Я смотрю на него, и он неуверенно улыбается мне.

- Я… мне кажется… мы понимаем друг друга, правда? – его лицо напоминает мне лицо ребенка, который не может понять, почему взрослые злятся. Ни друзей, ни врагов – только одиночество и фантазии о картинах, фантазии о людях, которым нужно помочь стать лучше. Мечты о счастье, мечты о понимании – он кусает свою губу и проводит рукой по волосам.

- Однажды я поймаю тебя, - говорю я, и он кивает в ответ, будто я напомнил, что в среду мы собрались идти в кино.

- Я знаю, знаю… - он закрывает рот ладонью.

- Где находится второй рисунок? – я присаживаюсь рядом с телом и закрываю глаза, слушая, как художник обходит меня со спины.

Вторым рисунком мог бы быть я. Он чувствует, что я наблюдаю за ним – сколько? Месяц? Два? Это жест доверия, учтивость с его стороны – он оставляет для меня место, чтобы я мог присоединиться.

- Недалеко. Метров пятьсот вперед. Мне нужно идти…

Я прячу голову между колен и мычу в знак согласия.

- Спасибо, что пришел. Был рад увидеть тебя.

Он усмехается.

От того места до дома Ганнибала – около пяти километров, и, когда я появляюсь у порога, начинает светать.

Четыре часа утра. В спальне Ганнибала горит свет. Это дурной знак.

Вверх по лестнице – я открываю дверь, и он даже не смотрит на меня. Ганнибал аккуратно кладет на тумбочку книгу и массирует запястья, как будто после тяжелой работы. Меня не пугает то, как он медленно выключает свет, распахивает одеяло и подходит ко мне. Меня не пугает то, как он прищуривает глаза и ведет носом, вдыхая мой запах от плеча к уху. Я не боюсь Ганнибала Лектера.

Мне нечего бояться.

Ганнибал не спрашивает, где я был, – он склабится и кусает меня за плечо. Это хорошо – выгибаться под ним, это хорошо – ощущать на себе его губы. Это больно и приятно одновременно: то, как он оттягивает зубами мою кожу и подлизывает языком место укуса. Это больно и приятно одновременно: то, как он просовывает колено между моих ног и давит на мой пах. Я пытаюсь понять, что он чувствует; я обхватываю его за шею и провожу языком по его ушной раковине. Я пытаюсь понять, что чувствую я сам, когда впиваюсь ногтями в плечи Ганнибала и свожу лопатки, подставляясь под его зубы.

Я слышу его рваные выдохи после каждого укуса: от дыхания на коже мурашки. Это почти похоже на нежность, но я почему-то скулю после каждого его движения. Это почти похоже на нежность: Ганнибал сжимает меня за талию, поднимает рот к моей артерии и с силой нажимает на нее, словно стараясь почувствовать пульс. Только когда я дергаюсь под его рукой, до меня доходит, что я был в опасности.

Между злостью и любовью – он проводит ладонью по моему лицу и прикусывает мою нижнюю губу, когда я тянусь к нему.

Он зовет меня.

Он наклоняет голову набок и шепчет: «Уилл…»

Он шепчет: «Мой Уилл…» - и я всхлипываю от ужасающей внутренней боли, возникающей в тот самый момент, когда прижимаюсь к его телу и, задыхаясь от стыда, стону куда-то в его шею.

Ганнибал легко оглаживает мое бедро и проникает ладонью между ног, дотрагиваясь до внутренней поверхности. Большой палец очерчивает член под бельем, и я, втянув щеки, закрываю глаза.

Все смешалось; мне хорошо или плохо? Что я испытываю от того, когда он кусает меня за шею?.. Мне страшно или я хочу продолжать? Я двигаюсь на его ладони, стараясь сильнее осесть на пальцы и почувствовать его через одежду, я тяну за собственные волосы и сжимаю кулак.

Я с грохотом ударяюсь спиной о стену и прошу: «Пожалуйста», - расставляя ноги.

Я хочу продолжать, однозначно.

Ощущения сплавляются: вот его рука массирует через одежду мой член и с оттягом придавливает мошонку, а вот Ганнибал покрывает поцелуями мое лицо и шепотом спрашивает, о чем я думал. Я не могу ответить; во многом из-за того, что я приподнимаюсь на носках под его прикосновениями и вытягиваюсь вдоль стены, надеясь, что он будет продолжать. Он медленно стягивает с меня свитер, и на секунду, когда я оказываюсь в душной темноте, мне хочется громко застонать: Ганнибал продолжает гладить меня и придавливает к стене. Жарко и тяжело.

Жарко, жарко, жарко, когда он наклоняется к моей груди и обводит кончиком языка сосок. Жарко, когда он втягивает вершину между губ и чуть надавливает зубами. Жарко, когда он выпрямляется и, освободив меня от одежды, прижимается губами к моим губам.

- Он мог навредить тебе, - Ганнибал расстегивает мои джинсы и спускает трусы; мне хочется засмеяться, когда он подает мне руку и помогает переступить через одежду, - неуместная галантность. Но Лектер садится на край постели и расставляет ноги, чтобы я мог стать рядом с ним – и я просто жалко закрываю лицо руками от стыда. Он не смотрит – он изучает. Ганнибал Лектер запоминает то, как я выгляжу.

И в этом нет никакой сентиментальности, никакого восхищения – он осматривает то, что принадлежит ему, и морщит нос, когда находит царапину под моим боком.

Он протягивает ко мне руку, и я послушно делаю к нему шаг. Пару минут не происходит ровным счетом ничего: его палец обводит мой пупок, и от этого слишком тянет внизу живота. У меня дрожат колени, у меня стучат зубы, у меня кружится голова – Ганнибал помогает мне лечь на кровать и целует меня в бедро.

- Он мог навредить тебе, Уилл… - я буду еще не раз вспоминать не страх, а злость в его голосе. Не панику, а гнев. Ганнибал не боялся, что я мог умереть, - это будет преследовать меня из ночи в ночь.

Он ревновал.

Он поднимается на руке к моим губам и проводит по ним языком – неловкая попытка ответить ему оканчивается тем, что я обхватываю его за шею и шиплю: «Прости, прости меня, прости меня…».

- Не делай так больше… - кончик языка поддевает мою верхнюю губу и обводит десну, - …мальчик.

Мальчик. Я просовываю ладонь под халат Ганнибала и приподнимаю ткань, освобождая плечо. В следующую секунду я прижимаюсь губами к его ключице и почти неслышно выдыхаю: «Спасибо».

Он улыбается.

Хорошо быть услышанным.

Под боком колет; я зажмуриваюсь, когда Ганнибал скользит ртом вниз по моему животу, и, потершись носом о мое бедро, быстро проводит языком по члену. Только шум в голове – я слышу, как стучит кровь в висках, когда Лектер плотно обхватывает головку губами и тут же выпускает изо рта, как только я со вскриком подаюсь вперед. Во рту привкус металла, словно я раскусил щеку, - возможно, так оно и есть, но я не успеваю анализировать происходящее. Чувства смешиваются: я стону от того, как он играет языком с бороздкой, и цепляюсь пальцами за простыни, до боли прогибаясь в спине. Мне хочется попросить, но я не помню, как просить. Я выворачиваюсь на кровати и пускаю пальцы в его волосы, с силой притягивая к себе.

Я хотел смотреть на его лицо – и я видел его бешеные глаза, когда он, взяв в рот мой член, сглотнул. И это была тонкая грань между паникой и эйфорией, он мог убить меня в ту же самую секунду, потому что я ослушался, потому что я поставил под сомнение то, что я принадлежу ему. Он мог прикончить меня прямо на той кровати, разложив меня между подушек.

Ганнибал мог сделать мне больно так, что я бы разрыдался и умолял перестать. Ганнибал мог уничтожить меня.

Но вместо этого он чуть улыбнулся и наклонил голову, заглатывая член глубже.

Я смотрю, как его холеные пальцы, обхватившие член около самой мошонки, сдвигаются выше и обводят набухшую вену сбоку. Ганнибал поднимает на меня глаза – и я облизываюсь. Я облизываюсь, потому что он всасывает нижнюю губу и надавливает на нее изнутри. Я широко открываю рот и нарочно медленно обвожу языком зубы. Я не думаю ни о чем, я не думаю о последствиях.

Ганнибал с рыком тянет меня за волосы и рывком ставит меня перед собой на колени.

- Ты решил поиграть со мной?.. – это должно быть угрозой, но, пока он передвигается и становится сзади меня, я прогибаюсь под его рукой. Это похоже на автоматизм, о котором я раньше не знал: Ганнибал тянет сильнее, и я отставляю ягодицы, ласкаясь об него. Горячий член трется между ягодиц, и я со стоном подаюсь назад, чтобы Ганнибал положил руки на мои бедра и привлек к себе. Он ведет пахом вверх – и меня сжимает изнутри от желания почувствовать его.

- Сделай это, пожалуйста, - и в голове снова и снова повторяется: «Пожалуйста», - пока он проводит пальцами по моему анусу. – Пожалуйста.

Это странно: я смотрю на себя в зеркало перед кроватью и не понимаю, почему я улыбаюсь. Я смотрю на Ганнибала, обхватившего меня за бедра, и улыбаюсь еще шире. Наши взгляды пересекаются в отражении – и я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

Я хочу, чтобы он накрыл меня. Я хочу чувствовать только его член, я хочу, чтобы в голове не было ничего, кроме желания скулить от удовольствия. Я закусываю кулак и что-то невнятно прошу. Его язык идет от моей ключицы к уху: «Еще раз, громче».

- Возьми меня, - вполне четко говорю я, хотя в глазах плывет от того, как он мягко проводит ладонью по моему животу и спускается к бедрам.

- Я ничего не слышу, - он хрипло выдыхает и прижимается лбом к моему виску, пока его ладонь обхватывает головку моего члена и проворачивает в кулаке.

- Трахни меня! – это должно звучать приказом, но в лучшем случае звучит как надсадный вой от того, как мне пусто и больно внутри, как мне хочется принять его.

Меня пугает то, что от одного его прикосновения я готов стать на колени. Меня пугает то, что Ганнибал двигает рукой, и я через секунду подстраиваюсь под четкий ритм.

Меня пугает то, насколько мне хорошо.

- Я не сделаю ничего, что может навредить тебе, - он целует меня под челюстью и прикладывает губы к уголку моего рта. – Ты нужен мне, Уилл.

- Пожалуйста… - я откидываю голову назад, и Ганнибал прикусывает мое плечо.

Я не хотел ничего больше; мне нужно было, чтобы он оттрахал меня так, чтобы я разрыдался, чтобы я закричал от боли, чтобы я вцепился в его плечи и попросил, чтобы он прекратил. Я хотел, чтобы он сделал мне по-настоящему больно, потому что…. Потому что я доверял ему. Потому что я хотел, чтобы это было реально.

Чтобы боль и удовольствие были реальными.

Чтобы он был реальным.

Он входит в меня рывком, до самого основания, - через несколько месяцев я буду знать, что выжигающая боль не обязательный спутник секса, но в то утро я упираюсь лбом в замок из своих ладоней и вгрызаюсь в запястье, стараясь не закричать.

Ганнибал тянет меня за волосы и отрывает мою голову от кровати: толчок – и по шее растекается боль от резкого движения. Ладонь спускается с затылка к плечам; Лектер обхватывает меня за шею: пальцы впиваются ниже кадыка, и я, зажмуриваясь, шумно выдыхаю.

Он толкается внутрь, и я протяжно стону, когда слышу шлепок о свои ягодицы. По позвоночнику растекается ток – я двигаюсь в ритм и старательно подмахиваю, помогая Ганнибалу двигаться под нужным углом.

Я бы хотел, чтобы он придушил меня: его пальцы поднимаются под моей шеей, и Ганнибал накрывает ладонью мой рот. Облизываю его кисть и чуть приседаю назад, когда он тянет меня.

Я поворачиваю голову и ловлю его мутный взгляд: Ганнибал тяжело дышит и придерживает меня дрожащими руками.

- Не уходи, - он закрывает глаза, когда я трусь щекой о его руку и целую в сгиб локтя. «Не уходи», - горячая ладонь болезненно нежно гладит мою щеку.

- Если ты захочешь – я останусь, - во рту становится сладко от его слов. – Я останусь, Уилл.

Я перехватываю его запястье и тяну на себя, с силой насаживаясь на его член, и дергано двигаю бедрами, слыша, как он стонет мне в шею.

Несколько секунд я вижу только темноту.

Наверное, он отпускает меня и кладет на подушку: я чувствую прохладное одеяло и ладонь на своей щеке, и вслед за этим – боль от затекших ног, боль от укусов, боль между ягодиц.

Я смотрю в полоток.

Тишина давит.

Я слышу, как он шумно выдыхает: «Твою мать» - и садится на край кровати.

Судя по всему, это не было запланировано терапией – я утыкаюсь носом во влажную подушку, и, протянув руку, дотрагиваюсь до его обнаженной спины.

Он вздрагивает; мои пальцы медленно обводят позвонок – и Ганнибал оборачивается, с силой упираясь спиной в мою руку. Я закрываю глаза, стараясь проиграть все возможные варианты.

Причинить себе еще больше боли – таков мой замысел.

Но он не сбрасывает мою руку, и мы сидим в тишине, нарушаемую только его сбитым дыханием.

Теперь я знал это.

Я чувствовал, как Ганнибал, тяжело опершись о спинку кровати, лег рядом со мной и положил мою руку на свой бок. Я чувствовал, как он придвинулся ближе и поцеловал меня в висок.

Я знал, что теперь он не отдаст меня.

Дата добавления: 2015-08-09