Outdraw

- Что?!! – Шарль ушам своим не верил. Поезд его жизни только что едва не сошел с рельсов… А может, и сошел – перепуганные люди, опрокинутые вагоны, разбитые стекла, вылетевшие и открывшиеся от удара о землю чемоданы… Те минуты, когда смерть шла рядом с ним, навсегда изменили его – он чувствовал это, но ещё не понимал, как и в какую сторону. Словно всему, что было внутри него, всем кипевшим в душе желаниям, страхам, сомнениям и мечтам придали окончательную, застывшую форму. – То есть… Не может быть! Она… папочку?
Шарль наклонился к привязанной женщине, и она отшатнулась – так перекосило его лицо.
– Он же её сын!
- С чего ты взял? – Луи смотрел беспокойно, он боялся, что Шарль упадёт в обморок, но тот не падал, лишь сжал губы в тонкую полоску (ещё один штрих к его сходству с Пьером – это была его реакция на самые неприятные известия, требующие немедленного и жесткого решения) и внимательно уставился на него. – Ну, что ты молчишь, старая падаль. Отвечай. Расскажи мальчику историю его семьи.
- Маленький выродок… Чуть-чуть не успела, ты должен был сдохнуть! Что пялишься? Катитесь оба к чёрту… Спелись, ублюдки… - лицо у Анны было бледным, кровь и грязь выделялись особенно ярко, и Шарлю вдруг показалось, что она не старше матери.
- Она мне не родная! – вдруг озарило Шарля, и он ухватил мужчину за руку. – Ну конечно, она не может быть матерью моего отца!
Анна хрипло рассмеялась, по-прежнему морщась от боли. Луи заметил, как она вертит руками, пытаясь незаметно освободиться от верёвки.
- Вот что она имела в виду, когда говорила, что я весь в своего беспутного отца… Что мы должны быть ей благодарны, потому что ни одной капли крови Менкеров во мне нет…
- Стоп, что ты сказал? Менкер? Может – Менакер?
- Да, - кивнул Шарль. – Точно, Менакер.
Кто это перед ним? Кто эта длинноволосая худощавая женщина со злым лицом и сверкающими ненавистью глазами? Он её не знает. Вот что было под маской Старухи из Лесного Домика. Бабушка-бабушка, а зачем тебе такие острые зубы? Шарль почувствовал, что его разбирает истерический смех.
- Анна Менакер. Ну, конечно, Менакер – это твоя девичья фамилия! Что всё это значит, а, Анна? – Луи для затравки пнул её по печени. Анна закашляла, закусив губу.
- Ты всё равно не поймёшь, тупица. И как ты ухитрился меня найти, а? И что теперь? Ну давай, стреляй, урод. Давай стреляй, слышишь?!
- Ещё чего. Тебе придётся покаяться перед смертью, Анна. Давай, расскажи мне, расскажи нам, – он продолжал обнимать Шарля (живой, живой, Пресвятая Богородица, он живой), глядя на Анну. – Расскажи, и может… Может, всё пройдёт легче… Может, я ограничусь тем, что просто пристрелю тебя.
Шарль стоял и слушал. Внутри у него никак не могла уложиться эта мысль – его отец был убит, и его убила вот она. Отец был убит, и это – его убийца. Несколько слов – недостаточно произнести их про себя. Надо – почувствовать.
Анна молчала, зло глядя на этих двоих. В голове вертелось только: «Я должна была убить его ещё тогда, зимой… Ну его к чёрту, основной капитал… Я должна была пристрелить его ещё тогда».
А сейчас всё кончено. Все её любовно взлелеянные планы нарушены, её филигранная, сплетённая из крови паутина порвана. И кем! Этим недоумком Лугару и сопляком Руже! Мысль о том, что последний, самый младший Руже, ухитрился обскакать её, её, похоронившую и Себастьяна, и Поля, и Пьера, оказалась невыносимей, чем простреленное плечо, которое уже порядком одеревенело. Да и пусть. Всё равно она сейчас умрет. Всех её денег не хватит, чтоб откупиться от Лугару.
- Да, – Анна слизнула кровь с губ. – Да, я отправила Красавчика на свиданку с Дьяволом, чуть раньше, чем он туда собрался. И Прилива тоже… а то он запаздывал.
- Кого? – не понял Шарль, внутри которого словно что-то просыпалось – что-то, чему он никак не мог дать название. Он по-прежнему стоял, придерживаясь за своего спутника и завороженно глядя на привязанную женщину. – О чём она?
- Она убила не только твоего отца и всю нашу банду, включая моего брата. Она убила и твоего деда, своего мужа, предыдущего главу банды, Себастьяна Прилива.
- Что?!
- Да, ублюдок, – выплюнула Анна, чувствуя, как сильней и сильней сводит плечо. – Если бы твой дядя не разбился сам, я уложила бы в могилку и его. Я собиралась извести вас всех!
«Вас всех». Перед внутренним взором Шарля мелькнула фотография – пожилой мужчина с острой бородой и тёмными внимательными глазами, его дед, которого он знал только по рассказам отца, когда-то прибывший в Новый Свет с пятью сантимами в кармане (теми самыми, что сейчас болтались у Шарля на шее), это от него им достались морские инструменты; его дядя Поль – смутное воспоминание, тень, на фоне рождественских огней из самого раннего детства: «Пьер, если ты почуешь, что дело плохо, отправляй Шарля ко мне, я позабочусь о нём»; его отец – самый лучший в мире человек, Бог мира маленького Шарля…
Горло сдавило так, что дышать стало невозможно. Странное чувство, родившееся где-то в животе, словно яд от укуса змей, расползлось по телу, заполняя каждый сосуд, каждую жилку, каждую клетку, каждый нерв. Странное чувство – Шарля словно опалило огнём и тут же заморозило до самых костей, оставляя странную ясность в голове.
- Дай мне пистолет, Виктор, – звенящим голосом, в котором озон чувствовался не хуже, чем в приближающейся грозе, произнёс Шарль, - я сам её пристрелю.
Луи с тревогой заглянул ему в глаза. Он узнал этот взгляд – так смотрел на него брат после пожара в «Грации Свободе». Так смотрит человек, который собирается убить, так смотрит человек, внутренне перешагивающий черту.
- Нет, подожди.
- Что? Ты её слышал?!
- Я всё слышал, Шарль, успокойся, - Луи поймал Шарля за руки и мягко, но крепко сжал. – Не торопись. Я понимаю тебя, мой милый, я сам ждал этого момента два года…
- И дождался, придурок! – хрипло засмеялась Анна. – Что ты всё это время делал – слёзы лил по своему дорогому братцу? И как тебе вообще ума хватило меня найти, все же знают, что у Лугару одни мозги на двоих, и те все у Луи! Как же ты вообще выжил без своего любимого Луи, чёртов педик, а не вздёрнулся где-нибудь, а? Да ладно, все в банде знали, что вы по большой братской любви друг дружку чпокаете! А ты, маленькая тварь, уже успел под него лечь? Осторожней с ним, Виктор, эта шлюха уже успела всех проезжающих на трассе обслужить, слаб он на это дело – в мамочку пошел…
- Спокойно, Шарль! – Луи поймал рванувшегося к Анне мальчика. – Она говорит это специально… Она ждёт, что кто-то из нас разозлится и прикончит её. Да, Анна? Потому что тебе есть, что скрывать… И потому что ты знаешь, как умер Бушер, верно? Ты не стала бы просто так возводить здесь целую линию обороны, ты знала, что я жив и на свободе, а Бушер мёртв… Кто дал тебе знать? Кто?!
- Иди к чёрту, Лугару. Я ничего не скажу.
- Скажешь, Анна, – Луи усмехнулся и отпустил успокоившегося Шарля. – Бушер сказал и ты скажешь. Отойди, Шарль, тебе незачем это видеть.
- А я всё-таки посмотрю, – по-прежнему не своим, звенящим голосом отозвался Шарль. - Я, может, хочу на это посмотреть.
Луи отвязал Анне руку – не простреленную.
- Что ты собираешься делать?
- То, что умею делать хорошо. Я был на войне, мы там часто забывали о правах человека, – Луи достал ещё кусок верёвки и прикрутил руку к соседнему бревну. Отцепил от одежды булавку и достал из кармана зажигалку. – А наши враги и вовсе не слышали о каких-либо правах. Смотри, Шарль, это Zippo, подарок твоего отца. За год до своей смерти он купил их целую кучу – для всей банды. В честь высадки американцев на Луну. «В честь этих чертовски смелых парней», - вот как он нам сказал. Ты точно не хочешь поговорить по-хорошему, Анна?
В ответ прозвучало грязное ругательство и пожелание им всем поскорее сдохнуть мучительной смертью.
- Надо бы чем-то заткнуть ей рот, – с деловитой озабоченностью осмотрелся Луи. Шарль протянул ему свой красный платок. – В моём деле надо уметь работать с людьми и не оставлять следов. Ты точно это хочешь видеть?
Шарль, полностью захваченный этим «новым собой», кивнул. Этот кто-то новый помогал ему совершенно спокойно стоять и смотреть, как его любимый Виктор без всяких церемоний запихал женщине платок в рот ("Бабушка-бабушка, зачем тебе такие большие зубы?"), раскалил на пламени зажигалки булавку и вогнал Анне под ноготь.
Крик был слышен даже через платок, женщина забилась – зная, что не сможет вырваться, повинуясь лишь инстинкту тела, не желающего терпеть боль. Лицо Луи было сосредоточенным, он улыбался – пугающе широкой улыбкой.
- Я слыхал, ты любишь ставить капканы, Анна? Это, наверное, веселее, чем травить соседских собак, а? Ну что, будешь говорить? Нет? Ты посмотри, какая упрямая. Ну мы продолжим, да?
Анна медленно приходила в себя. Боль… Ей никогда не делали больно. Она сама любила причинять боль – с детства. Она мучила животных и с удовольствием била и щипала младшую сестру. Став супругой бандита, она обожала выслушивать рассказы о всевозможных кровавых делах. Да, она обожала убивать животных. Она ненавидела животных – любых, любая жизнь, кроме человеческой, казалась ей омерзительной. Чужая боль и смерть давали ей чувство власти – невероятной власти, которую она обожала. Обожала с самого раннего детства. Анна ненавидела, когда у неё отнимают власть.
Когда младшая сестра родилась и родители стали уделять ей больше внимания, чем Анне.
Когда отец полностью разорился и она осталась без денег, и пришлось оставить все надежды и выйти замуж за человека, который ей в отцы годился.
Когда она, с таким трудом убив нелюбимого мужа, поняла, что возглавить банду Руже ей не светит – на место Себастьяна заступил Пьер, быстро заменивший людей новыми, преданными только ему.
Ах, как хитро поступил Пьер, соблазнив Грету и буквально заставив сбежать от родителей и выйти за него замуж! Ума у Греты было, по мнению Анны, как у устрицы, особой красотой она тоже не отличалась. Но она была единственной дочерью младшего брата начальника полиции. А тот был готов на всё ради счастья своей непутёвой дочурки, и, хотя дорога в отчий дом Грете навечно была заказана, помогал, чем мог. Именно поэтому Анне пришлось так долго смиряться со своим положением, чувствуя, как по капле утекает её молодость и власть. Анне нужны были деньги. Большие деньги. Очень большие.

Боль рождала слабость и страх, самые ненавистные чувства в мире. Анна сидела, опираясь спиной о шершавые брёвна, одна рука онемела, другая стала сосредоточием боли, кончики пальцев словно горели огнём, словно под ногти набили тлеющих углей. Во рту был отвратительный привкус – едва Лугару вытащил кляп, её стошнило. Анна смотрела в хмурое предгрозовое небо и знала, что умрёт. В голове были две мысли. Первая – «больно». И вторая - «Джозеф».
Джозеф Менакер, её кузен, её единственная любовь на протяжении всей жизни.
Джозеф, женившейся на Рашель Шварцберг, потому что её шлимазл-папочка окончательно прогорел, а Джозефу не нужна была супруга-бесприданница и ещё ворох нищих родственников. Красивый, умный, жестокий Джозеф.
Анне Руже, в девичестве Менакер, было сорок семь лет. Сорок семь лет жажды власти и денег. Тридцать лет почти неразделённой любви.
Джозеф, один из трёх людей во всём мире, над которым у неё никогда не было власти. Он был жесток и циничен, и он был прекрасней всех на свете. Даже спустя тридцать лет Анне казалось, что он так же прекрасен, как тогда, когда она впервые встретила его на Новогодней вечеринке, хотя годы нанесли на его лицо историю непростой жизни и в каштановых волосах отчётливо проступила седина.
Тридцать лет почти неразделённой любви. Тридцать лет редких встреч. Тридцать лет бессильной жестокости.
Это было пять лет назад. Она не видела Джозефа несколько лет, и понемногу ей стало казаться, что она освобождается от своей многолетней любви. Она избавилась от общества Себастьяна раз и навсегда, теперь никто не тревожил её покой. А потом в гостях она натолкнулась на него – дорогой костюм табачного цвета, булавка для галстука с чёрными и желтыми алмазами, загадочные карие глаза, едва заметная улыбка.
- А ты всё также молода и прекрасна, Анна, – он поцеловал ей руку, задержав её пальцы у своих губ на несколько секунд дольше, чем полагается. Анна поискала взглядом его супругу, но не нашла.

- …Представь себе глубины человеческого цинизма, Анна, – они сидели на кровати в номере пригородной гостиницы и пили шампанское, Джозеф перебирал её длинные локоны, в которых стараниями лучших парикмахеров нельзя было найти ни одного седого волоса. – Моя жена ещё жива и может прожить некоторое время, а я считаюсь завидным женихом и Изекиль Гринберг уже сватает мне свою Айбигел.
- Ты же не дал ему согласия? – Анна напряглась.
- Пока нет… Может, кто предложит ещё более выгодный брак, – Джозеф усмехнулся. – Приятное чувство – через столько лет вновь чувствовать себя добычей для юных невест.
- Я, – с волнением, так не похожим на неё, произнесла Анна. – Я предлагаю.
- Что?
- Женись на мне, Джозеф.
- Да? И что я получу от этого брака? – он продолжал гладить её волосы.
- Меня. Теперь я достаточно состоятельна, и поверь, никто и никогда не будет любить тебя так, как я.
- Звучит неплохо. И Красавчика Руже в качестве пасынка? О, Анна, я когда-то отказался от твоих… ну, и во многом моих нищих родственников не для того, чтоб теперь получить родственников-бандитов, особенно таких, как Красавчик.
- Откуда ты знаешь Пьера?
- Видел его в казино. Ловкий малый. Он ведь женат на Грете Трембле?
- Да, – Анна раздраженно повела плечами. Она не любила Грету – за молодость, за красоту, за беспечную глупость, за то, что ей повезло быть счастливой, несмотря на то, что в качестве мужа она получила изменяющего ей направо и налево Пьера. И самого Пьера – она ненавидела его с тех пор, как встретила одиннадцатилетним мальчишкой. Анна терпеть не могла детей с того времени, как в доме появилась младшая сестра. Поль был постарше, он учился в частной школе для мальчиков и нечасто бывал дома. Пьер же, любимец Себастьяна, жил в родительском доме и проказничал за троих. Даже будучи совсем маленьким, Пьер не слушался её и не боялся. – При чём здесь это всё? Я говорю о нас с тобой.
- При том, что я добропорядочный и респектабельный бизнесмен, а ты, моя милая, всё-таки, как ни крути, вдова бандита. Совершенно будет не к месту, если мне это припомнят в неподходящий момент… Или твоего Пьера объявят в международный розыск… Понимаешь?
- Понимаю, – Анна отхлебнула шампанского. В ней, словно в природе после долгой зимы, начало пробуждаться что-то смутное. – А если… если… - она внимательно посмотрела Джозефу в глаза и внятно, чётко, раздельно, обдуманно произнесла: – Если я перестану быть вдовой бандита… Если Пьер по какой-то случайности вдруг исчезнет… Если у меня будет денег больше, чем у Изекиля Гринберга… Ты женишься на мне, Джозеф Менакер?
Он внимательно смотрел на неё своими удивительными карими глазами, улыбаясь уголком рта.
- Да, - только и ответил он и легонько стукнулся краем бокала о её бокал. – В таком случае я женюсь на тебе.
С того момента у Анны началась новая жизнь. Она чувствовала себя молодой и счастливой, она чувствовала себя помолвленной с человеком, которого любила. Ей казалось, что всё складывается просто удачно. Умер отец Греты, уехали её братья. В автокатастрофе погиб Поль с семьёй, оставив все свои деньги Шарлю. Казалась, удача сама идёт ей в руки. Оставалось избавиться от Пьера. Что касается Шарля, то его Анна предполагала законопатить куда-нибудь до шестнадцатилетия, когда его родитель или опекун сможет снять всю завещанную ему сумму. Ну а там мож­но бы­ло из­ба­вить­ся и от Шар­ля. И если к тому времени, как она станет совершенно независимой и богатой женщиной, Рашель Менакер не избавит мир от своего чахлого существования, она ей поможет.
Последнее дело банды Красавчика не только принесло совершенно сказочное богатство – оно ещё и здорово пошатнуло состояние главного конкурента Джозефа.
- Ты чудо что такое, Анна, – сказал тогда ей Джозеф и подарил кольцо. Золотое кольцо с крупным рубином и мелким кольцом бриллиантов. И одна из ошибок Анны была в том, что она носила его, почти не снимая. Это кольцо видел Бушер, человек, натренированный запоминать мельчайшие приметы.
А вторая, самая главная, самая неудача – это то, что остался жив один из близнецов. Можно сколько угодно острить на их счёт, но цену близнецам Лугару знали все. И их фанатичную привязанность друг к другу тоже.
Некоторое время Анна надеялась, что тот всё-таки где-нибудь загнулся раненый, но нет…
Проклятый Виктор! Джозеф даже слышать не хотел о том, чтобы иметь какое-то отношение к женщине, которой мстит такой опасный тип.
- Нет-нет, Анна. Около семи лет назад сына Тобиаса Страйкера… Как же там его… Неважно. Нашли недалеко от дома. Без головы. А голову нашли отдельно – насаженную на прут оконной решетки сгоревшего кафе, к пожару в котором Страйкер-младший, как говорили, имел самое прямое отношение. Близнецы работали в этом кафе, и полиция собиралась повесить это дело на них. После убийства Страйкера они исчезли из города. Мне ещё дорога моя голова, Анна.
Проклятый Виктор! Его смерть стала первоочерёдной задачей, именно он стоял на пути к её счастью. Именно из-за него пришлось уехать в эту дикую глушь. В большом городе он бы запросто её отыскал, тем более учитывая, что прятать надо было ещё и Грету с Шарлем. Бушер должен был принести ей голову Виктора, точнее, его скальп с лицом. Это было бы её небольшой компенсацией за отложенную свадьбу.
На последнем этапе она посвятила в свои планы Джозефа. Ей нужен был кто-то, кто помог бы контролировать дела, кто держал бы с ней связь, кто присылал бы ей предметы роскоши, которых не достать в этой глуши. Джозеф смеялся, говорил, что ничего не хочет об этом знать, но… Но он согласился. И письма – редкие письма от него Анна ждала, как не ждала ничего.
Она неплохо обустроилась здесь, в глуши. Здесь, на границе цивилизованного мира, можно было легко потеряться, а потом потеряться ещё раз. Здесь люди не слишком удивляются, когда случаются несчастные случаи. Никого не удивит, например, взрыв газового баллона на кухне одинокой вдовы и смерть её и её беспутного сына в огне. И то, что их родственница, старая странная женщина («Казаться старой куда проще, чем молодой», - с горечью думала Анна) уедет отсюда, подальше от тяжелых воспоминаний. Да. Подходящее место. Всё так и должно было случиться. А потом, через некоторое время она вернулась бы в родной город гражданкой США, с новой внешностью, с новыми документами… Она вышла бы замуж за Джозефа и они уехали бы… к примеру, в столицу. А то и вовсе в Старый Свет, и злобный тупица Лугару мог бы искать их до самой смерти.
И Анна ждала этого часа, затаившись, полностью упрятав свои чувства и амбиции, развлекаясь лишь ловлей и убийством животных. Вид разных тварей, подыхающих в капкане, радовал её и успокаивал.
А теперь… Весь мир превратился в боль. Анна закусила губу и посмотрела в стремительно темнеющее небо. Прощай, Джозеф.

- Я убила их всех. Да, и твоего брата тоже, потому что ненавидела, ненавидела, ненавидела вас всех, наглых, самодовольных тварей! Я убила вас всех, потому что хотела… И я убила бы их всех снова! И тебя, паршивец, – она в упор посмотрела на Шарля. Пьер был вторым человеком в её жизни, над которым она никогда не имела власти. Шарль – третьим. Он был похож на маленького Пьера, что в глазах Анны было само по себе преступлением. Он рос слишком наглым и смелым, и в нём уже сейчас чувствовалось это своеволие и опасная ловкость, которой были знамениты её покойный муж и Пьер. – И твою скудоумную мать. И забрала бы ваши деньги… Ха, а ты не знал? Твоя мать такая дура, что подписывала всё, не глядя. Я выжала из вашей семейки всё, что могла, пока вы там перебивались с хлеба на картошку! Вы все тупицы! – Анна прокусила губу, кровь текла по подбородку.
Шарль стоял, в голове у него по-прежнему звенело странным холодком, пока в груди пылало пламя… Что пламя! Извергался вулкан, и настоящая лава текла по его венам. Его отец мёртв из-за этой твари. Два года сводящей с ума тишины, жалкого прозябания, материнских слёз – вот из-за неё.
- Дальше, – спокойно продолжил Луи. Тёмный Зверь сидел рядом и с восторгом слизывал кровь. Он дождался. Они дождались. «Мы дождались, верно, Виктор?» – У тебя определённо был сообщник. Д. Менакер. Кто он? И где деньги? Деньги, казна банды? За которой следили ты и Крошка Жан? Отвечай, Анна. Я могу сделать ещё больней.
Куда уже ещё больней? Во рту были кровь и желчь. Анна закрыла глаза и на секунду представила -поцелуи с легким ароматом дорогого табака, ледяное шампанское…
- Деньги… Их здесь нет. Ты, конечно, не настолько дурак, чтоб думать, будто я могла бы всё это возить с собой? Да, у меня был сообщник, – Анна вздохнула. – Джулия Менакер, моя младшая сестра. Ты сдохнешь не своей смертью, Виктор.
- Вполне возможно, – Луи встал и посмотрел на изломанную, замаранную фигуру. Вот она - месть, так близка и так сладка. За всех парней – за Леонарда, которого дразнили «Сырной душой» за слабость к этому продукту, за Жерара, который каждый месяц жертвовал неплохую сумму приюту, где вырос, за Винцента, который когда-то собирался стать учителем литературы и в пьяном виде обожал декламировать стихи, за Жана-Батиста ле Пти, старого друга Прилива, за самого Себастьяна Прилива, начинавшего как контрабандист, за что и получившего это прозвище. За своих друзей, убийц и грабителей, самых весёлых и лихих парней, что он знал. За Пьера, лучшего из них, красивого шулера, способного попасть в подкинутый цент за двадцать ярдов. И за Виктора, за своего брата, за человека, который был тем же самым, что и он - настолько, насколько это возможно.
И у него есть, с кем разделить эту месть.
- Ну, Шарль, что мы будем делать? Можно попробовать закопать её. Живьём, в лесу. Можно посадить в машину и сжечь. Как тебе идея?
- Нет, – Шарль словно услышал себя со стороны. – Нет, машина, пожалуй, пригодится матери. А закапывать – слишком много возни, когда её объявят пропавшей без вести. Есть идея лучше. Мы скинем её в овраг.
- Она может вылезти.
- Не вылезет, – и Шарль улыбнулся, как улыбался его отец, поднимая пистолет, - потому что мы переломаем ей ноги и руки. Потому что с гор идёт гроза и скоро эта речушка на дне превратится в поток, несущий деревья и переворачивающий камни. Потому что там дальше есть отмели, на которых вся эта дрянь застревает - и знаешь, что? Там всегда полно всяких падальщиков, потому что она кидала трупы пойманных животных в овраг. А после наводнения их там в два раза больше, потому что они знают, что будет пожива. И мальчишки туда тоже ходят – иногда на отмелях бывают интересные камни и можно найти череп какого-нибудь зверя и попугать девчонок в школе. Ну, найдут изломанный, объеденный труп через пару дней – ничего удивительного. Все знают, что Ведьма Руже была больная на голову и вечно шарахалась по лесам… Мало ли какого чёрта её туда понесло?
- О, Шарль! – Луи задохнулся от восторга. - О, милый! Это, чёрт возьми, гениальная идея!
- Я же говорил, что много думал о том, чтоб она сдохла? О таком я тоже думал. Но ты прострелил ей плечо, пуля?..
- Прошла навылет, – Луи отвязал Анну. – Ну, вставай, падаль, пошла!
Анна двигалась с трудом – ей было больно дышать, похоже, Лугару ей что-то там отбил и сломал ребро, одна рука в огне, другая онемела. Но она была бандиткой, она прожила много лет среди тех, кто был готов погибнуть в любой момент, и какая-то часть её тоже была к этому готова. Она смотрела на небо и думала о Джозефе, который не узнает, как она умерла, о том, что последние её мысли были о нём, о том, чтоб проклятый Лугару до него не добрался. Как долго Джозеф будет её ждать? Как долго будет по ней горевать?
Она не заметила, как, пройдясь туда-сюда по двору, Лугару взял из-под навеса здоровую, слегка ржавую кувалду, оставшуюся там со времён постройки дома.
Они тащили спотыкающуюся Анну через лес по тропинке, по которой она сама ходила тысячу раз, выкидывая останки этих мерзких мохнатых тварей вниз. У неё по-прежнему были связаны руки, но убежать бы она всё равно далеко не смогла. Боль выпила у неё все силы. Она всегда это делала с другими, но, видит Бог, понятия не имела, как это…

Безымянная речка текла по дну оврага. Сейчас она был довольно спокойной, в самых глубоких местах едва доходила взрослому человеку до пояса. Откосы оврага были крутыми, но при настойчивом желании по ним можно было вскарабкаться.
Луи развязал Анне руки и убрал перевязку. Кровь вновь заструилась по разорванному рукаву.
- Ты это заслужила, - и толкнул её на землю.
Анна заорала так, что могли бы услышать в посёлке, но гром в отдалении заглушил крик. Кувалда опустилась ей чуть повыше локтя и послышался хруст. Мокрый хруст. Тихий-тихий, и всё же Шарль услышал его. И он ещё несколько дней отзывался в его ушах - этот слабый, мерзкий звук искалеченной плоти. Но сейчас ему было всё равно. Сейчас он стоял, прикусив губу, и смотрел, как поднимается и опускается кувалда.
- Теперь я, - выдохнул он и шагнул вперёд. Анна подвывала и скулила, она сорвала себе голос после второго удара.
- Нет, Шарль, не надо…
- Надо. За моего отца. – И, отвернувшись, Шарль изо всех сил толкнул тело той, кого ещё пару дней назад считал своей бабкой, в овраг. И наконец, не выдержав, зажал себе уши. Звенящий холод и раскалённая лава уходили из него, оставляя страх, пустоту и усталость, от которой дрожали руки, ноги, и рыдания поднимались к горлу. Луи обнимал его, гладил по голове. Не так-то это просто – в пятнадцать лет становиться убийцей - не убийцей поневоле, не убийцей по неосторожности, а вот так – холодно и расчётливо, приняв для себя решение.
- Пошли, Шарль, пошли, милый, а то попадём под дождь.
Он повёл пребывающего в прострации Шарля обратно к дому. Мелкие капельки уже долетали до них, несомые ураганным ветром, лес вокруг не просто шумел – он гремел и выл. Луи подхватил валяющуюся коробку и перепачканный платок Шарля как раз перед тем, как первые крупные холодные капли ударили с неба.
Шарль по-прежнему пребывал в состоянии апатии, когда Луи завёл его в дом. Это было плохо. Нужно было что-то делать. Он затащил Шарля на кухню и с любопытством огляделся. М-да, Анна явно не экономила на себе – всё было новеньким. Тут был и холодильник, и газовая плита, и кухонный комбайн, и множество всякой всячины, причём у части вещей был такой вид, как будто к ним не прикасались. Луи мог бы приготовить на такой кухне целый пир, но Анна, как он помнил, не очень любила и не слишком умела готовить.
Впрочем, сейчас он не собирался ничего готовить. Пошарив по шкафам, он нашел то, что искал – коньяк. Довольно дорогой, кстати. Он плеснул в первый попавшийся стакан и прижал к губам Шарля:
- Пей, ну!
Шарль глотнул и закашлял. Он несколько раз пробовал крепкую выпивку – дешевый кукурузный виски, самогонку, русскую водку. Это явно было что-то другое, но Шарлю было не до смакования и наслаждения ароматом. В груди и желудке потеплело.
- Ты как?
За окном стремительно темнело, ветер выл, окна заливало сплошным потоком.
- Нормально… То есть ни черта не нормально, конечно. Честно говоря, совсем паршиво, – Шарль попытался унять дрожь в голосе и посмотрел на мужчину. Взгляд вышел жалким и растерянным, руки ходили ходуном. Луи попробовал включить свет, но электричества не было.
- Видимо, она отключила генератор. Так многие делают, считается, что провода под током притягивают шаровые молнии… - Шарль ещё глотнул, стараясь не представлять себе бледное женское лицо, по которому течёт вода. Он не сожалел о том, что сделал, это было правильно. Просто надо было… Ну, как-то уместить в себе это. - О, Виктор…
- Луи.
- Что? – Шарль уставился на мужчину. Кухню на секунду озарила молния.
- Моё полное имя – Луи-Виктор. Обычно меня называют Луи.
- Но какого чёрта… - Шарль, который ничего не ел сегодня, начал быстро пьянеть. Признание мужчины вдруг показалось ему важным, очень важным. – Почему тогда "Виктор"? И у тебя на жетоне… И гранд-ма называла тебя Виктором!!!
- Это жетон моего брата. Мы были близнецами, понимаешь ли, и мать, недолго думая, дала нам одинаковые имена. Только я был Луи-Виктор, а он наоборот – Виктор-Луи. Тогда, на складе, где погибли все, включая твоего отца… Виктор бросился на мину и его разорвало… Меня обдало кровавым дождём, – Луи взял стакан и плеснул себе, глядя в чёрные, блестящие, как свежий гудрон, глаза Шарля. – Кровь моего брата на мне… Как когда я родился, хотя, конечно, я этого не помню. Но видишь ли, мы родились с Виктором одновременно, недоношенные, сросшиеся вот здесь, – он провёл по груди. - Нас разъединили через несколько часов после рождения, но какое-то время мы были одним организмом.
Шарль сглотнул, пытаясь себе это представить.
- У меня не было никого ближе и дороже брата. Когда он погиб, я почувствовал себя искалеченным. Жетон и имя – вот что от него осталось. Теперь Луи Лугару и Виктор Лугару – это один человек. Я.
- Но почему всё-таки…
- Многие думали, что выжил именно Виктор. Он был более порывистым, любил спонтанные поступки и иногда выходил за рамки. Его считали… Ну, в общем, почему-то его считали глупей и беспечней, чем я. Это здорово помогло мне в своё время. А когда я встретил тебя… Я не знал, насколько можно тебе доверять. Вдруг ты сболтнёшь что-нибудь дома? Услышь Анна, что Луи Лугару рядом, она бы тут же дала дёру. А Виктора она попыталась бы перехитрить. А потом мне стало просто не до того.
Снова сверкнула молния и от удара грома, кажется, даже посуда зазвенела.
- Шарль, – он одним махом допил коньяк. – Два года я жил только мыслью о мести. Два года ожиданий. И несколько последних дней, Шарль…
Нотки в его голосе заставили Шарля выпустить стакан, в который он вцепился, как в святой Грааль, и встать. В залитое водой окно проникало совсем немного света, но он не особо был нужен.
- Несколько последних дней, когда я думал о тебе…
Они начали целоваться, Луи прижимал Шарля к себе, мечтая оградить его своими объятьями от той страшной пустоты, в которую проваливается человек, впервые ставший убийцей. Шарль тонул в поцелуе, как в коньяке, чтобы там, на дне, скрыться от вида бледного, искаженного лица, по которому течёт вода, затекая в глаза, нос, рот, в длинные волосы забился мусор, руки и ноги вывернуты под неестественными углами.
- О, Виктор, - прошептал он, на мгновение отрываясь от его губ, - о, Луи, ты помнишь, что я тебе обещал?
- Да, я помню, мой сладкий, я ни секунды об этом не забывал…
Шарль хотел сказать, чтоб он не смел называть его сладким, но тут же забыл об этом – теперь Луи целовал его шею, медленно расстегивая ему рубашку. Это было просто восхитительно, это было слишком хорошо. Так не должно быть, это должно быть больно и унизительно…
У Луи были удивительно сильные и тёплые руки, и Шарль чувствовал, как его сила перетекает в него. Он сам медленно расстёгивал мужчине рубашку и дрожь уходила из пальцев.
- В этом доме, - Луи оторвался от Шарля, казалось, его глаза светились в полутьме, - определённо должна быть кровать.
Стук собственного сердца показался Шарлю гораздо громче бушующей за окном грозы.
Луи со смехом попытался поднять Шарля на руки, но тот довольно ощутимо ткнул его кулаком в бок, прошипев, что он ему не невеста. Они два раза открывали дверь куда-то не туда, но в итоге всё равно, продолжая целоваться и раздевать друг друга, ввалились в спальню. Там сильно пахло косметикой и какой-то химией, а кровать оказалась неожиданно большой – Шарль-то был уверен, что гранд-ма спит на узкой койке с продавленной сеткой. Но долго он не думал и не удивлялся, потому что Луи стянул с кровати покрывало и они упали, не расцепляясь, поспешно избавляясь от остатков одежды.
- О, Шарль, - бормотал Луи, целуя мальчика везде, где хотел, - твой отец бы убил меня за то, что я сейчас с тобой сделаю…
Он снял с себя цепочку с жетоном и патроном и посмотрел на Шарля, лежащего под ним. Совершенно обнаженный, не считая какого-то шнурка на шее, слегка захмелевший… Он был восхитительно красив, ещё не взрослой, но уже не детской красотой. Это было тело сильного и ловкого подростка, который со временем станет сильным и ловким мужчиной. У него уже начали расти волосы на теле, но смугловатая кожа была ещё по-детски мягкая и очень чувствительная. И он хотел, причём совершенно не по-детски.
Он был прекрасен, он был жив, он был запятнан кровью и испещрен его поцелуями.
«Шарль-Пьер Руже, я люблю тебя».
- Перевернись, – хрипло прошептал Луи ему на ухо, одновременно облизывая мочку. Шарль вздрогнул. Ему вдруг стало страшно при мысли о том, что он всё-таки позволит… О, да. Луи лежал на нём, он был массивней и сильней, и, чёрт возьми, ТАМ тоже… Больше. Шарль подумал о том, что ему будет больно, а потом со сладким ужасом понял, что ему хочется, чтоб было больно. Он перевернулся, повернув голову набок, глядя, как Луи встал в полумраке и пошел к туалетному столику. Сверкнула молния, на мгновение продемонстрировав его крепкую фигуру и горящие серебристо-зелёным огнём глаза. Луи, его любовник.
«Луи-Виктор Лугару, я люблю тебя».
Луи пошарил по туалетному столику, сшибая пузырьки. Ага, вот – тюбик с надписью «Ланолин». Должно пойти. Его первый раз с девушкой был в какой-то подворотне, они оба были пьяны, а её вообще стошнило на полдороге, что, впрочем, не помешало Луи получить своё. Его первый раз с парнем был на войне – они тогда изрядно хлебнули неразбавленного спирта, пытаясь потушить в своих воспоминаниях залитую напалмом деревню, и сделали друг другу больно. Он снимал самых шикарных шлюх обоего пола в самых роскошных апартаментах и довольствовался грязным перепихом в туалетах на автозаправках. Однажды они с братом по приказу Пьера уложили в постель жену какого-то очень важного типа. Та была в жутком восторге, а вот муж, когда увидел фотографии, - не очень. У него было по-всякому. Но такого сладкого, нежного, трепетного чувства он не испытывал ни разу. Шарль лежал на животе, повернув голову набок, смотря на него с некоторым страхом.
- Всё хорошо, всё будет хорошо, малыш. Я буду нежен. - Луи погладил его ягодицу, а потом наклонился и провёл языком по родинке в виде пиковой масти. Шарль только вздрогнул.
- Не напрягайся так, доверься мне, - шептал Луи, растирая крем. Шарль даже зажмурился - от стыда, от страха, от странного предчувствия. Он чувствовал Луи, чувствовал всем телом - его горячее тело сверху, его сильные руки, упирающиеся в кровать по обе стороны от его плеч, волосы на груди, нежный тихий шепот: "Не бойся, расслабься, ну пожалуйста, я не хочу делать тебе больно…"
Но больно было - конечно, было. Шарль вздрогнул и непроизвольно попытался вырваться. Луи только прижал его к себе, обхватив за плечи и прижимаясь губами к шее. "Тише, тише, мой хороший…"
Шарль пытался расслабиться, как Луи и просил. О Господи, это так… Невыносимо, и дело даже не в боли. Словно всё тело не согласно с тем, что в него проникают, тело не согласно, а вот разум - разум вполне этого хочет, хочет изведать всё до конца, и эта близость, это горячее, сильное тело сверху… Шарль застонал, чувствуя проникновение и жаркое, прерывистое дыхание, путающееся в волосах.
- Да, да, мой сладкий, потерпи немножечко, вот и всё… Чувствуешь меня?
- Да, - на выдохе ответил Шарль и повернул голову так, чтоб Луи смог дотянуться до его губ.
Луи, по-прежнему крепко, чтобы Шарль не дёрнулся, прижал его к себе и начал двигаться. Это было восхитительно, даже несмотря на то, что Шарль лежал почти неподвижно и никак не проявлял себя в процессе, Луи казалось, что он отдаётся ему, что они отдаются друг другу.
- Подожди, встань на колени, упрись руками в спинку кровати…
- О, Господи, зачем? - Шарль не мог поднять глаза, поза показалась ему ужасно неприличной.
- Так будет легче и тебе, и мне - ласкать тебя, - Луи помог Шарлю встать как надо и прогнуться в пояснице.
Шарлю и впрямь показалось, что так легче - второй раз было не больно, ощущения стали какими-то невероятно острыми - предудовольствие, на самой грани. Шарль словно потерялся в этих ощущениях, он растворялся в этой близости, в этих ласках и нежном, пошлом, горячем шепоте, и это стоило всего.
- Да, да, да, давай, Луи, ну пожалуйста, - он выдыхал, откинув голову мужчине на плечо, - да, Виктор, ну же... - И сам не понимал, чего хочет - то ли чтобы всё поскорее закончилось, то ли чтобы это не заканчивалось никогда, потому что это было и больно, и прекрасно, и вспышка удовольствия, что вдруг прошла по телу, завершилась странным, почти болезненным всплеском. Ноги и руки ослабли, словно на них опустилась кувалда, и Шарль рухнул, увлекая за собой изо всех сил навалившегося на него мужчину.
Они лежали рядом, слушая шум дождя и дыхание друг друга, Луи вытирал капельки пота, катившиеся у Шарля по вискам.
- Это надолго, - тихо-тихо прошептал ему Шарль. - Я имею в виду - дождь.
- Понятно, - так же тихо, словно кто-то здесь, в лесной глуши, отрезанной от вселенной ледяной водой и искорёженной тишиной, мог их подслушать.
Через некоторое время Шарль встал и подошел к зеркалу. В полумраке он увидел свои блестящие глаза и очертания плеч, по которым разметались влажные волосы. Как странно, что весь этот день – когда он едва не был убит, когда убил сам, когда он лишился невинности, – никак не отразился на его внешности. В любом случае, как бы его жизнь ни пошла дальше – он уже не сможет быть таким, как прежде. Как он сможет, как раньше, ходить в школу, в церковь, делать работу по дому, заходить в «Шишку» после того, как своими руками столкнул в пропасть живого человека. Да, она заслуживала этого! Но всё же… Шарль посмотрел на свои руки, словно ожидая увидеть на них кровь, но не увидел ничего нового – руки как руки, довольно сильные кисти, тонкие пальцы, ногти пора подрезать… Как теперь дальше жить? Он посмотрел на Луи-Виктора, в полумраке растянувшегося на кровати. Как он с этим живёт? Живёт же? И Шарль сможет.
Одно он знал точно: тишина больше над ним не властна.

Outdraw - покерный термин, означающий улучшение комбинации и победу над игроком, чья комбинация была изначально сильнее

Дата добавления: 2015-08-09