Вот что свело взрослых с ума

– Сядь, Ник. Если ты хочешь ответов, они у меня есть. И ответов больше, чем ты можешь себе представить.

Я сел рядом с ней на диван. Бернадетта смотрела на меня, как, бывало, смотрел дядя Джек на гитары в музыкальных магазинах – взвешивая, оценивая, на что они способны.

– Ник, этот вопрос может показаться тебе дурацким, но интересно ли тебе знать, что случилось со взрослым населением? И что станется с ними – и с нами – в будущем?

– Да, конечно. Но зачем...

– Ник, мне придется поставить тебе некоторые требования. Первое: будь очень терпелив. Мне многое надо будет рассказывать, и кое‑что тебе покажется донельзя странным. Второе... пожалуйста, прими мои извинения. Я тебя недооценила. Ты с виду вроде плохого мальчишки, которому на все вообще плевать, но под этой твоей черепушкой работает мозг. Хотя я тебя и обдурила, прикидываясь я‑просто‑дурочкой. Еще одно: как ты теперь знаешь, я тебя каждую ночь насиловала. – Она усмехнулась. – Но не для того, чтобы тешить свою извращенную похоть. Все, что я делаю, как бы это ни выглядело, я делаю с целью. Кстати, ты больше не болеешь. Должна покаяться, что эти последние дни я тебе подливала наркотик.

– Что это за блядская шутка? – Я резко вскочил, кровь в ушах яростно зашумела. – Я не могу себе позволить здесь сшиваться, мне надо домой! На карту поставлена жизнь трехсот детей! Ты явно отлично знаешь, что происходит там, в мире. Целые общины детей падают по одной под ударами Креозотов... Женщина, мы вымираем, а ты держишь меня здесь, накачивая по уши наркотиками, чтобы вытрахать из меня последние мозги!

Она смотрела на меня, не отводя глаз.

– Ударь меня. Ник. Только прошу тебя: бей в лицо, а не в живот.

– Боже мой... хотелось бы мне влепить тебе пощечину, но я этого не сделаю. Теперь каждый из нас на счету. Понимаешь, я только что из лагеря, где разорвали на куски больше сорока человек. – Я перевел дух. – Да пошевели ты мозгами, Бернадетта! Забудьте вы эти гимны, говенные картинки на стенах и вернитесь в реальный мир! Где хорошие ребята работают до смерти, дерутся до смерти и умирают лютой смертью!

Она кивнула. В ее лице я не увидел раскаяния. Если что там и было, то такое чувство, будто удовлетворительно ответил на вопросы на собеседовании.

– Ник, пожалуйста, послушай. Я знаю, что ты расстроен...

– И еще как!

– Сядь. Я знаю, что ты хочешь попасть домой в Эскдейл. Там есть кто‑то, кто тебе очень дорог, по имени Сара.

– Каким дьяволом тебе это известно?

– Вы говорите во сне, мистер Атен. – В улыбке Бернадетты читалось сочувствие. – Ты хочешь попасть туда как можно скорее, но поверь мне. Ник, ты здесь еще минимум на пару дней застрял. Погода улучшается, но дороги в горах все еще забиты снегом. Ты погибнешь, если попробуешь пробиться.

– Но я должен...

– Да, всего только пара дней. Уже начинает таять. Если повезет, то будет несколько ясных дней перед зимними снегопадами. Пива хочешь?

– Могу прикончить баночку... Ладно, Бернадетта, ты сказала, что у тебя есть ответы. Я весь внимание.

– Терпение, мистер Атен. Принесу пива, потом поговорим. Но сначала я должна попросить, чтобы ты мне кое‑что обещал.

Я пожал плечами:

– Выпаливай.

– Пока ты будешь еще на Ковчеге, ты должен оставаться у меня. Если ты выйдешь, и дети узнают, что происходит и какова я на самом деле, все погибнет. – Она положила мне пальцы на губы, когда я попытался что‑то сказать. – Нет, это не выверты моего эго. То, что я делаю, – это не гарантирует нашего выживания, но очень, очень помогает. А когда я говорю о нашем выживании, я имею в виду наш вид – человеческую расу.

Я кивнул. Мог в черепе уже вертелся на рабочих оборотах. Сюрпризы сегодня сыпались густо и быстро.

– Сейчас прибудет пиво. Садись сюда. Ник. Наркотик полностью выйдет у тебя из крови только через несколько часов.

Пока она шла к хорошо упакованному холодильнику, я вяло оглядел карты и графики. И еще полки, набитые книгами с названиями вроде “Психология архетипов” или “Человек и его символы”. Написанными людьми с незнакомыми именами вроде Фрейд, Юнг, Прогофф и Лоуренс ван дёр Пост.

Бернадетта вернулась с пивом, и в динамике затрещал чей‑то голос. Бернадетта подошла к стойке с аппаратурой и взяла микрофон.

– Привет, Абраксас... Все спокойно в Луксоре? Отлично... Абраксас, я сейчас не могу разговаривать, срочные дела. Свяжусь с вами в 19.00. Отлично... до связи. – Она села обратно и дала мне банку пива. – Видишь, Ник, я знаю, что происходит во внешнем мире.

– И ты со многими говоришь по этой штуке? Последний лагерь, в котором я был, держал связь с уцелевшими по всему миру.

– Знаю. Я даже слышала, как твое имя называла некто по имени Шейла.

Кровь зашумела у меня в ушах, и мне пришлось отвернуться.

– Да, Ник. – Она сжала мою руку. – Я знаю, что случилось. В начале нападения они начали вещание. И остановились только... сам догадываешься.

– Не догадываюсь – знаю.

– Смотри сюда. – Она показала на карту мира, испещренную черными и красными пометками. – Я здесь обозначила общины, которые ведут вещание. Наверняка должны быть и тысячи других, которые радиопередач не ведут. Как ваша в Эскдейле. Красные птички – это уцелевшие коммуны. Черные – это те, которые перестали передавать. Почему – к несчастью, очевидно. Обезумевшие взрослые работают эффективно. Они выбирают цель, потом что‑то запускает механизм нападения, которое они ведут абсолютно самозабвенно. Им все равно, сколько из них погибнет. Лишь бы добиться полного разрушения общины – и смерти всех ее участников до последнего человека.

– Ты так говоришь, будто за всем этим есть какой‑то общий план. Будто взрослыми кто‑то управляет.

– Управляет, Ник.

– Кто?

– Это долгая история. И раньше, чем мы к ней приступим, расскажи мне про Ника Атена. – Она широко усмехнулась. – Хотя мы трахались, как бешеные, я ничего про тебя не знаю. Хотя... – она кивнула на рацию, – Шейла говорила, что ты вызвал что‑то близкое к религиозному поклонению.

– Синдром мессии?

– А, значит, ты об этом слышал. Да, в часы великих опасностей существует инстинктивная тяга к появлению мессии, или героя, который снова спасет мир.

– Ну, так во мне они получили не того человека. Я оказался просто говном.

При этих словах у меня в мозгу промелькнули миллионы образов. Сара. Дэвид Миддлтон, умоляющий меня взять власть и потом вышибающий себе мозги. Я не был дома, когда мама с папой убивали Джона. Певучие Сестрицы, висящие на стене сарая. Вина, моя вина! Всех их я мог спасти, будь я хоть наполовину так хорош, как люди обо мне думали.

Я выхлестнул пиво одним глотком. Оно успокоило пересохшую глотку, как бальзам.

– Кажется, это тебе было нужно, – сказала Бернадетта: – Я принесу еще.

Когда она вернулась, мы обменялись рассказами. Как всегда в то время, люди рассказывали друг другу, что случилось в день, когда мир сошел с ума.

Бернадетта жила с матерью, которая работала хирургом, в деревне у конца озера.

В воскресенье, ДЕНЬ ВТОРОЙ, Бернадетта проснулась в девять. Ничего необычного не было. Она думала, что мать отсыпается после трудной недели в больнице. К середине дня она пошла проверить.

Мать она нашла в постели мертвой от передозировки лекарства. Рядом на столе лежал ее дневник. Запись кривыми печатными буквами лишь отдаленно напоминала обычную скоропись матери.

Запись была сделана в ночь наступления безумия в два часа пополуночи.

Ненавижу Берни. Шумы в комнате. Голоса кричат. Никого нет. Они кричат: убей Берни, убей ее. Спаси себя, убей Берни. Не понимаю. Голоса требуют. Ненавижу Берни... нет… нет. Я ее люблю. Явные признаки душевной болезни. Ощущение огромной опасности. Единственное спасение – убить Берни. Нет, это Берни в опасности.

2.45. Последние двадцать минут каталась по спальне, кусая простыни и собственные руки. Такое чувство, что сражаюсь с кем‑то у меня в голове. Кем‑то очень сильным. Сумела проглотить транквилизаторы, Теперь очень спокойная, голова очень ясная. Но я знаю, что это ненадолго. То, что в голове, захватывает надо мной власть.

Когда оно победит, я, Мэри Кристофер, исчезну навеки. Тогда то, что в моей голове, с помощью моего тела убьет Берни. Я знаю, что мне делать.

Прощай, Берни. Прости, что пришлось оставить тебя вот так.

Ты всегда была для меня всем, Берни.

Люблю тебя.

Мама.

Потом какие‑то каракули, в которых уже не было смысла. Когда Бернадетта очень аккуратно клала дневник обратно в ящик, ее глаза блестели.

– Через несколько часов, – сказала она, – я увидела, что не только моя мать лишилась разума. Так было со всем взрослым населением. А что было с тобой. Ник?

Я рассказал. Когда я дошел до похищения и странного эксперимента, который родители устроили, хватая детей и завозя их на сотни миль, Бернадетта вдруг выпрямилась.

– Можно мне записать наш разговор?

– Валяй, если хочешь.

– Дело не в “хочешь”, а в “должна”. Я должна собрать всю доступную информацию о поведении взрослых, какую смогу. Каждая кроха знаний о них увеличивает наши шансы на выживание.

Я рассказал все. Особенно ее заинтересовало систематическое уничтожение Полольщиков в Лейберне. Как взрослые аккуратно пересчитали всех членов общины – и сопоставили со счетом всех убитых.

Через два часа, когда я уже охрип, рассказывая, Бернадетта отключила магнитофон:

– Ладно, мне пора. Перед ленчем у нас гимны.

– Но ты же собиралась рассказать, что случилось со взрослыми. Почему они сошли с ума? Почему убивают своих детей?

– Все в свое время. Устраивайся, будь как дома. В холодильнике есть еда, которую можно разогреть в микроволновке, кухня вон за той желтой дверью. А на диске полно фильмов, если хочешь смотреть телевизор. А сейчас – я знаю, что у тебя полно вопросов, но ответы получишь позже.

Ответы, которые мне предстояло получить – не только о том, что случилось со взрослыми, но ответы на вопросы, которые люди уже задавали десять тысяч лет, – чуть не разнесли мой мозг в клочья.

Дата добавления: 2015-08-18