Завещание помещицы 2 страница

Глава III. В подмосковном Зюзино.

Нигде в Подмосковье не поют соловьи так, как они поют в Зюзино. Только заря озолотит верхушки дубов, брызнет по узорчатой листве, прогоняя сгустившуюся за ночь прохладу, а они тут как тут, пробуют голоса, разминаются. То один пробулькает самобытное коленце, то другой, а то вдруг третий ворвется неистово и звонко и начинается тогда настоящая соловьиная дуэль. И не дуэль даже, а целое сражение, звуковой спектакль и, хотя самих исполнителей не видно, наблюдать и слушать зюзинских соловьев – неизъяснимое наслаждение. Вроде состязания итальянских теноров, но с размахом и удалью русского человека, каким-то необыкновенным, искромётным вывертом так, что слеза прошибает. Иной певец из столицы, слушая зюзинского соловья в продолжение часа, не найдет в их вдохновенных руладах ни мелодической ошибки, ни неправильного коленца – так всё живо и мастерски подано. И всё за просто так, из хорошего настроения, что солнце взошло, что сердечко бьётся, что жизнь продолжается.

- Вишь, распелись, сердешные, - хозяйка усадьбы, миловидная сухая старушка, разбуженная соловьиным пением, села на постели, вздыхая и кутаясь в шерстяную накидку. – К заутрене зовут. Видимо, пора.

- Барыня! Матушка Ирина Ивановна! Проснулись? – пробрался в темень комнаты чрез растворенное окно голос заботливой сестры Евдокии, послушницы Борисоглебской церкви. – Пора, скоро службу зачнут.

- Иду, Евдокиюшка, иду, - хозяйка встала, взяла со стола колоколец и звякнула им один раз, второй, потом позвала. - Степа! Степанида!

За дверью послышались шаги, торопливые, бухающие, потом дверь осторожно скрипнула, и в проем просунулось заспанное лицо девушки.

- Звали, барыня?

- Умыться, - строго сказала хозяйка.

- Чо так рано-то? Еще заря не взошла, - оправдываясь и краснея, девушка опустила виноватое лицо.

- Взошла, Стёпушка, глянь в окно-то, - уже мягче добавила барыня. – Неси кувшин, воду похолоднее сделай. И таз не забудь. И свежий рушник. Даст Бог, к заутрене поспею.

Некоторое время спустя подружки уже шли по извилистой тропе, сбивая росу с тяжёлой влажной травы, к старокаменной, с высокой подклетью, широко поставленной церкви, с колокольни которой доносился, разливаясь, мерный, благодушный звон.

- Хорошо бьют, - вздохнула Евдокия. – С детства помню этот звон. Бегу, бывало, босоногая по полю, а звон за мной, не отстает, кружит, ласкается. А остановлюсь, и он остановится, сидит, меня слушает. Так по жизни и идём вместе.

- Так ить и я помню этот звон, ещё с Симбирска, - согласилась с подругой хозяйка усадьбы Ирина Ивановна Бекетова. Это была она, наследница Твердышевских медеплавильных и железоделательных заводов на Урале, вдова покойного полковника Петра Афанасьевича Бекетова, чей дворянский род вел счет еще со времен царя Ивана IV Грозного. – Оттуда все мои воспоминания. Батюшка мой Иван Семенович церковку поставил Троицкую, покрасивше этой будет. А звон у её был густой, мягкий, ни дать ни взять – малиновый. Но и Борисоглебская тоже хороша. Ничего не скажу, хороша, - Ирина Ивановна помолчала, потом добавила, - я сон видела, Евдокиюшка, поведать?

- Поведай, матушка.

- Ну, слушай, - Ирина Ивановна Бекетова оживилась, глаза ее заблестели, - будто иду я по городу, вроде знакомому, а вроде и нет. Ну вот, иду я, иду и вдруг пожар, да такой большой, что спасу от него нет, полыхает и полыхает. Жар стоит как в бане и кругом горит всё. Ну я, понятное дело, кликать дворовых, мол, что ж вы, тушите, не стойте как идолы, а никого нет, я одна, совсем одна. Кричу, плачем заливаюсь, а все напрасно. На том и проснулась. Так к чему сон-то, Евдокиюшка, не объяснишь?

- Господь с тобой, матушка! – всплеснула руками Евдокия, - а ведь сон под утро в руку. Как пить дать в руку. А вдруг как это случилось на самом деле, что тогда? Тревожно.

- И мне непонятно, узнать хочется, что за город мне снился? Вот бы вспомнить. Стара я стала, память не слушается, - посетовала на себя Ирина Ивановна. – Ну вот, пришли, кажись.

Перед старушками в десяти шагах стояла, вздымаясь в небо, большая сине-голубая церковь со срединным восьмериком, украшенным белыми фигурными колоннами и увенчанная тонкой золоченой маковкой. В церковь вели лестницы, два высоких, торжественно-нарядных схода с резными перилами и укрытые от непогоды деревянным скатом-крышей.

- Не подняться мне в летний храм, Евдокиюшка,- сказала Ирина Ивановна, глядя на высокую лестницу, - пойдем в нижний. Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешную!

- Это в праздник-то Владимирской Божией матери? – запричитала Евдокия. – Да ни за какие куличики! Пойдем, я помогу тебе подняться. Пойдем.

- Дай, поклоны положу, не спеши, - остановила подругу Ирина Ивановна Бекетова, приготовляясь класть полагающиеся три поклона при входе в храм.

- Да клади, клади, кто ж тебя торопит…

Хорошо после продолжительного стояния церковной службы присесть за стол на открытом воздухе, громко, без оглядки и стеснения, пить, причмокивая да прихлебывая, горячий сбитень, настоянный на лесных травах, и лакомиться пирогами из свежей клубники! А на столе еще и творог, сметана, караси, обжаренные в муке, редька в меду, перепела на вертеле, огурчики свежие, огурчики соленые, и свежевыпеченные блины – гречневые, пшеничные, ржаные. Солнце высоко, припекает нешуточно, и если бы не невесть откуда взявшийся ветер, играющий в догонялки с облаком и гоняющий его туда-сюда, обед мог показаться утомительным.

- Ну что, Евдокиюшка, хороши карасики? – спросила Ирина Ивановна.

- Хороши, во рту тают, - ответствовала Евдокия. – В Медовом, чай, ловлены?

- В нем самом, - Ирина Ивановна наполнила две чаши горячим, ароматным сбитнем, одну подвинула подружке. - Кузнец Анисий ловит. Приноровился вершу из ивы плести. Вечером поставит, а утром верша полная. У других пустые, а у него полная. И чем карасей заманивает, ума не приложу. А кузнец секрета не выдает, говорит, моя задумка, что ж, я ею делиться стану? Тогда и все с моё начнут ловить. Хитер Анисий, нечего сказать.

- Хитер, матушка, а еще и умен, - похвалила кузнеца Евдокия и отпила из чаши. – А сбитень у тебя хорош, душу успокаивает. Пётр-то когда обещался?

- Да уж сроки все вышли, - вздохнула Ирина Ивановна. – Обещал возвернуться через две недели, а как в начале мая уехал в Москву, так ни единой весточки нет от него. Государственный человек, действительный статский советник, к тому же командор Мальтийского ордена. Дела, видимо, у него неотложные. Эх, сыночек! Как же я соскучилась по тебе!

- Жениться бы ему, – рассудила Евдокия.

- Да уж надо бы, пора, - вздохнула Ирина Ивановна. – Друзей-товарищей полон туесок, а жены, одной-единственной нет. А уж какие товарищи бывают в столицах, я знаю. Кажный год к нам по осени заявляются есть да пить. Когда ты при деньгах, они завсегда тут как тут.

- Да не тереби душу, приедет. Чует мое сердце, приедет, - успокоила подругу Евдокия.

- Да я уж привыкла одна, - грустно улыбнулась Бекетова. – Да я и не одна, ты у меня есть.

- А неплохо бы после трапезы вздремнуть, матушка, - оживилась Евдокия. - Пустишь к себе?

- Отчего бы, нет? Пошли, Евдокиюшка. И меня давно в сон клонит. Пошли, - вставая, Ирина Ивановна позвала прислужную девушку, - Стёпа, собери со стола! Мы пошли почивать.

И подружки-старушки, довольные тем, как сложился их день, тихо, с улыбкой пошли, зашаркали мелким шагом к дому, туда, где в затенённой комнате их ждала новоубранная постель. В послеобеденное время все село Зюзино погружалось в сон, томительную, сладкую и нескончаемую дрему. Спали все – и хозяева и работники. Пока солнце не истощится, не пойдет на убыль, никто в селе не работал.

Примерно через час, как усадьба Бекетовой погрузилась в дневной сон, в Зюзино показалась повозка, дорожный тарантас, запряжённый парой взмыленных жеребцов. Тарантас мчал так, будто его преследовал отряд французских гусар и только возле самой усадьбы возница осадил лошадей, подняв клубы плотно-серой, сухой пыли.

- Но-о, стоять, залётные! Тпру-у! Стоять, ироды непослушные! Апчхи!

Из тарантаса вышел, выпрямляясь, громадный, чуть ли не в косую сажень ростом угрюмый человек в сапогах, дорожной накидке и с глубоко посаженным на уши кожаным картузом. По виду, человек зажиточный, может, даже из купцов. В руках он крепко держал большую сумку, похожую на немецкий канцелярский портфель. На шум из двухэтажного особняка выглянул стареющий дворецкий в золочёном зеленом камзоле.

- Я к хозяйке, Ирине Ивановне. Скажите, управляющий Богоявленского завода прибыл, Антипов Фрол Никитич, - доложил человек, снимая картуз и разглаживая черные взлохмаченные волосы.

- Сейчас нельзя-с, барыня почивают, - услужливо ответил дворецкий.

- Так что ж я, - пробасил растерянно великан, - ехал тыщу верст, с самого Урала, а они почивают. Ждать никак невозможно. Пожар у нас.

- Пожар нынче у всех. У нас вот намедни баня у Ильиных сгорела. Лето сухое, жаркое, вот и горим. А у вас что за пожар? – осведомился дворецкий.

- Это не твое дело, - оборвал дворецкого управляющий. – Веди меня к барыне, сей час веди. Дело у меня к ней неотложное, слышишь, баранья твоя башка!

- Эк вы как со мной заговорили, - вздохнул дворецкий. – Иду уже. Справлюсь, может, барыня и встали, почём мне знать.

- Вот, вот, беги, - прогремел управляющий. – Да не забудь сказать, Антипов я, Фрол Никитич, управляющий с Урала. Запомнил?

- Да запомнил я, не трудитесь повторять, иду, - и дворецкий проследовал в дом, прикрывая за собой входную дверь.

Управляющий, комкая в беспокойстве картуз, ходил по широкому крыльцу особняка, не выпуская из рук немецкого портфеля. Июньское полдневное солнце ослабело и, отработав положенное, ушло, спряталось за набежавшее облако, которое в минуту обернулось тучей, подул ветер и по пыльной, сухой земле, давно ждавшей дождя, застучали первые капли, крупные, гулкие, мясистые. Глухо, будто под землей, прокатились первые раскаты грома.

- Дождались, Господи! На все воля Твоя! – крестясь, засуетился возница и прячась в кибитке тарантаса. Лошади облегченно заржали, фыркая и передергивая гривой. Ветер усилился, потемнело. Змеей взвилась, разрезая далекое небо, молния и хлынул летний дождь, ливень, скоротечная июньская гроза.

- В дом, в дом давайте, - послышался голос дворецкого, управляющий шагнул в растворенную дверь, и очутился в вытянутой в поперечную длину просторной комнате, в левом углу которой подле укрепленного на стене медного подсвечника в шесть свечей помещался мягкий пружинный диван с высокой спинкой, яшмовый столик и несколько стульев.

- Проходи, Фрол Никитич, - в переднюю из боковой комнаты спустилась Ирина Ивановна в домашнем синем халате и теплых войлочных тапочках.

- Простите великодушно, Ирина Ивановна, что обеспокоил, - смутился управляющий, продолжая сминать несчастный картуз. – Вот, привез, - и он показал портфель, набитый, по всей видимости, отчетами и иными бумагами.

- Знаю, но ждала тебя в июле, - Ирина Ивановна обратилась к дворецкому. - Модест, подай управляющему тапки. Которые побольше. Нога у Антипова как у Зевса-громовержца. Приехал и грозу с собой привез.

- Благодарствуйте, - замялся Антипов. – Только сапоги сымать не стану. Приросли к ноге за долгий путь. Вот веничком обмахну. Модест, есть у тебя веник-то?

- Найдется, - ответил дворецкий.

- Ну, смотри, Фрол Никитич, не наследи тут мне, - сказала Ирина Ивановна. – Проходи, садись к столу.

Обмахнув пыльные сапоги соломенным веником, Антипов прошел, сел к столу на предложенный стул. Ирина Ивановна присела на диван, дворецкий остался стоять в стороне.

- Вот отчёт за половину года, - управляющий отщелкнул портфель и вынул из него толстенную кипу бумаг, положив ее на стол. Бумаги, рассыпавшись, заняли всю поверхность небольшого стола. - Копейка в копейку.

- Так ить половина года еще не истекла, - заметила Ирина Ивановна.

- Да что там осталось-то? Ну, седмица, полторы, - управляющий помрачнел. – Я ведь почему раньше приехал, хозяюшка. Беда у нас. Уфа погорела. Вот ведь как!

- Погорела? Как погорела!? – Ирина Ивановна побледнела. – Чудный деревянный город, красавица Уфа и погорела? Не может этого быть! Второй пожар за пять лет. Господи, да что ж это такое! Что ж молчал, сразу не сказал? Не томи, выкладывай, как всё произошло, - голос у Бекетовой дрожал.

- Как все у нас происходит, так и произошло, - начал рассказ управляющий. – Поговаривают, будто Наврозов Матвей Андреевич, наш губернатор, из своего пристрастия Уфу поджёг. Мор на скотину напал, вот он и приказал обложить стены навозом и поджечь. Чтобы заразу выгнать. А получилось…Что уж теперь толковать! Пол-Уфы, почитай, сгорело. Или больше того. Покровская, на что уж каменная, и та не уцелела, один остов и стоит. Деревянных домов полтыщи сгорело, все срединные улицы таперича как один голый пустырь. Как дом свой удалось отстоять, до сих пор не понимаю. Видно, Бог помог, - Антипов вздохнул и продолжал. - А скотины, скотины-то сколько пропало - без счёту! Её уж как жалко, мочи нет! Человек – существо сознательное, понимает, что к чему, а не поймёт, так объяснить можно, а с коровы какой спрос, ей не объяснишь! Носится по двору, орёт благим матом, к ней и подойти-то страшно, не то, что помочь. Вот такие наши дела невесёлые, матушка Ирина Ивановна. Потому и примчался, прилетел раньше срока, думал, может, советом поможете. Или еще чем. А бумаги заводские хоть сей час глядите, все перед вами, копеечка к копеечке, без обману, - управляющий встал в растерянности, видимо, желая пройтись по комнате, но, увидев на ногах сапоги, раздумал, не стал грязнить пол прихожей, махнул рукой и опять сел.

- Да, обрадовал ты меня Фрол Никитич, нечего сказать, - глухо произнесла Ирина Ивановна, - привез известие. Модест, принеси чаю, что ль. А управляющему водочки с дороги. Ну, и к ней закуски, что после обеда осталась. Все понял?

- Понял, как не понять. Сей час будет исполнено, - и дворецкий заторопился исполнять указание.

- Как же это так, Фрол Никитич? Не уберегли город. Как же так? – рассуждала вслух Ирина Ивановна. – Нечасто я бывала в Уфе, и каждый раз не могла нарадоваться. Дворянский город, усадебка к усадебке. А сады - просто загляденье! Неужто и они выгорели, Фрол Никитич?

- Ну, не все, матушка, что-то, наверное, и осталось, - отвечал управляющий. – А какие сады выгорели, так новые разведут. Земля под Уфой жирная, деревца быстро в рост пойдут. И вишня, и яблоня, и груша. Отстроится город, будет краше прежнего.

- Постой, Фрол Никитич, - возникшая догадка сразила Ирину Ивановну, - так вот о чем мой давешний сон был! Так вот какой город я видела. Уфу я видела, Фрол Никитич, Уфу! А утром ни единой мыслишки не проскочило. Господи, прости меня, грешную!

- О чем вы, матушка, какой сон? – теперь управляющий разволновался. Что это с матушкой, заговариваться стала?

- Сон я видела, Фрол Никитич, сегодня под утро, - сообщила управляющему Ирина Ивановна. - Еще Евдокия сказала, что сон в руку. Так оно и вышло.

- Что вышло-то? – недоумевал управляющий.

- А то, что этой ночью видела я пожар, - решительно заявила Ирина Ивановна. – Ну, как ты не понимаешь, Фрол Никитич! Видела так явственно, ну, как тебя сейчас. Теперь понял?

- Понял, - ответил управляющий, все еще не понимая, о чем толкует ему помещица.

- Только я не знала, какой город горит. Теперь уж знаю. Уфа, - выдохнула Ирина Ивановна. – Боже мой, Боже мой!

Растворились парадные двери, соединяющие гостевую комнату с залой, и в прихожую важно ступил дворецкий с чайным подносом. За ним прошествовал приказчик с большим съестным подносом.

- Куда прикажете ставить?

- Сюда, Модест, на яшмовый столик ставь. Фрол Никитич, будь любезен, собери бумаги, а то подносу негде поместиться, - распорядилась Ирина Ивановна. – Полдневничать будем. Да, и возницу своего позови, что ж он, так и будет мокнуть на улице? Зови.

Летняя гроза оборвалась так же внезапно, как и началась. Тучи развеялись и куда-то пропали, снова заиграло солнце, распахнув дружеские объятия, и в напоённом свежестью воздухе засуетились проворные ласточки, жизнь наполнилась привычным радостным трепетом и движением. Но на сердце зюзинской помещицы было неспокойно.

Глава IV. И тайное становится явным.

Устав от бесплодных поисков чугунного люка, Бекетов не стал терять время попусту и решил воспользоваться интернетом, чтобы определить дату пожара. Хоть какой-то шажок вперед. Дождавшись, когда Юля с Мишей уснули, он приник к старенькому ноутбуку.

Вот ведь дьявольское изобретение - интернет! - предлагающее из-под полы весь мир в обмен на скрытое, вроде бы незначительное подчинение воли. И сколько человеческих душ поглотил этот всезнающий, самодовольный хаос, скольких поглощает и теперь! А поглощение-то добровольное, сам юзер-пользователь не осознает того, чего он лишается, сладость пребывания в виртуальных дебрях вполне заменяет ему радости биологического существования. Как в рекламе – покупайте чипсы со вкусом сыра! Так и в интернете – живите жизнью со вкусом жизни!

Бекетов вбил в строку поиска ключевое слово “великий уфимский пожар”. Информационное болото вспучилось, ожило, закипело множеством ответов. Интернет сообщал, что за всю историю в Уфе было, по крайней мере, четыре крупных пожара - в 1696, 1759, 1816 и в 1821 году. Первые два отпали сразу – в XVII-XVIII веках посад преимущественно был сосредоточен внизу, возле реки, где был укреплен кремль. А Бекетов видел пожар в верхнем городе, которого тогда не могло быть. Кстати, и уфимский кремль по сведениям из инета просуществовал лишь до 1759 года, когда от удара молнии вспыхнула Михайловская башня, и кремль выгорел практически полностью. После чего и встал вопрос постройки верхнего города. Остались две даты – 1816 и 1821. Какая из них?

Бекетов ходил по кухне, попивая остывший кофе, в голове крутилась мысль – надо еще раз пройтись по городу, осмотреть ближайшие траншеи. Бекетов посмотрел на часы – полвторого ночи. И тут вспомнил, его словно пронзило - именно в это время вчера он свалился в злополучную траншею.

Пяти минут хватило Бекетову, чтобы собраться и добежать до той самой траншеи, с которой все началось. Люк был на своем привычном месте. Бекетов облегчённо вздохнул. Путешествие продолжилось.

- Так что с усадьбой-то, мил человек? – спросил человек, сидевший на брошенных розвальнях.– Подчистую сгорела али что-нить осталось? Родные-то живы?

Пожар утихал, языков пламени почти не было видно, зато струи дыма поднимались там и тут, напоминая о недавно приключившемся несчастье. По разрушенной огнем улице, больше напоминающей теперь проселочную дорогу, нежели улицу, тянулись подводы – на уцелевших лошадках, испуганно шарахающихся от всякой дымившейся головешки, враз оказавшиеся без жилья уфимцы вывозили за город детей, стариков, оставшийся скарб. Жить предстояло начинать заново.

- Да как вам сказать, - начал было Бекетов.

- Понимаю, - покачал головой человек. – У меня вот тоже, - погорелец смахнул слезу, - да что говорить. Пришла беда – отворяй ворота. Я ведь за рекой был, когда все началось, покосные луга смотрел. Очнулся к вечеру, когда почитай все сгорело. Ни дома, ни скотины. И семья пропала. Вот ведь как бывает, мил человек.

- Никогда ничего подобного не видел, - дрогнувшим голосом сказал Бекетов.– И как могло случиться, что весь город сгорел?

- Ну, не весь, мил человек, не наговаривай. Вон сколько ещё осталось, – человек улыбнулся через силу. - Отстроится Уфа, не пропадать же городу. Вот мои бы отыскались, да, видимо, не судьба.

- Степан! – донесся до собеседников женский голос, слабый, тихий, но этого хватило, чтобы человек вскочил и, беспомощно озираясь, во весь голос закричал, - Агафья? Ты? Вы живы?

Из вереницы тянувшихся подвод отделилась женщина с малолетним ребенком на руках, погорелец бросился к ней. Тут же к отцу с криками, тятя, тятя нашелся, кинулись, побежали еще трое босоногих ребятишек. Проезжающие, оборачиваясь на них, крестились, кто-то вздохнул, слава Богу, нашлись, а кто-то уронил слезу, вспоминая своих близких, потерянных при пожаре.

- Где ж вы были? – бормотал Степан, обнимая жену и ребенка, - я ведь уже было простился с вами, думал, так и проживу век бобылем. Господи, счастье-то какое! Где ж вы были, а?

- Это ты где был? – в сердцах выговаривала мужу Агафья, - пропал за рекой и поминай, как звали. Чо ж так долго не объявлялся? Горим, а тебя нет и нет. Самой пришлось справляться. Вон, пегого спасла, барахлишко кое-какое, а струмент не успела, уж не серчай.

- Да Бог с ним, со струментом-то, главное, нашел я вас, - твердил в слезах Степан как заведённый. – Струмент наживем. Руки, ноги целы, наживем. Агафья, а как Никитушка? Испужался, небось? Маленький мой, подь на руки, не бойсь, Никитушка!

Светловолосый мальчик послушно перебрался с теплых маминых ладоней на крепкие отцовские руки.

- Это я тебя нашла, упрямец нижегородский, - просияла Агафья. – Никитка ничего, не испужался, подрослый уже, четвертый годок ему. Ну, подержи, коли хочешь. Эх, Степан, Степан, кормилец ты наш!

- Тять, а хлебушка у тебя нет? – дернул Степана за штанину ребятенок лет семи в длинной до пят мужской рубахе. – С утра во рту ни крошки не было. А, тять? Дай хлеба!

- И мне, и мне, - запросили остальные.

- Что ж вам дать-то? - растерялся Степан, - ведь нет ничего у меня.

Из толпы вышел угрюмый черноволосый человек в запыленной дорожной накидке и кожаном картузе и протянул Степану большую краюху хлеба.

- На, ребятишкам подай. Глядеть больно.

Степан краюху взял, сказал, спасибо, и отдал старшему сыну Петру, который все это время стоял поодаль и молча наблюдал за происходящим.

- Поровну дели. Да смотри, Никитке оставь. Понял?

Петр деловито отломил половину, протянул отцу.

- Это много, - не согласился Степан.

- Это тятя, не тебе одному, а с мамкой. Ну, и Никитке тоже, - пробасил Петруша.

- Все равно много, - ответил Степан. И, выбрав хлебную мякоть, подал Никитке. Малыш тут же набил мякишем рот и зажмурил глаза от удовольствия. Вкусно!

Вторая половина хлеба была вмиг уничтожена другими детскими ртами.

- Теперь куда, Степан? – спросила мужа Агафья.

- Туда, куда и все, - вздохнул Степан. – За реку. У меня там шалашик есть. Голавликов наловлю, будет, чем детишек побаловать. Пойдем, Агафьюшка.

- А как переправляться будешь? – усмехнулась Агафья. - Пегого, что ль, тоже на лодке повезешь?

- Пегого на этой стороне оставим, - рассудил Степан. - Петруша посторожит. Рыбки я ему доставлю. Голодным не останется. Пошли, что ли.

- Пошли, - согласилась с мужем Агафья.

Процессия тронулась, а Бекетов, чувствуя, что с уходом Степана рвётся последняя ниточка, связывавшая его с прошлым, крикнул:

- Степан, погоди уходить!

- Да, мил человек, - отозвался Степан, останавливаясь. - Видишь, у меня радость – обрёл я родных-то. Нашлась моя Агафья. А ты, как я погляжу, один. Не тужи, мил человек, все образуется.

- Вопрос у меня к тебе.

- Какой? Ну, говори, мил человек.

- Какой нынче год, Степан, не скажешь?

Бекетов понимал, что задавая вопрос, он навлекает на себя лишние расспросы, может, даже неприятности, но ничего другого ему не оставалась делать. Надобно было у очевидца узнать, в каком году приключился великий уфимский пожар.

- Горе память забрало? Понимаю, со мной то же бывало, - Степан покачал головой. – Сейчас посчитаю. Никитка в семнадцатом родился, а ему четвертый нынче пошел, значит, на дворе двадцать первый. Точно, двадцать первый. Одна тысяча восемьсот двадцать первый год от Рождества Христова.

- Так значит, 21-ый? – воскликнул Бекетов. – У меня было два варианта – 16-ый или 21-ый. Выходит, 21-ый. А ты не ошибся часом, Степан?

- Что ж, я, рождения Никитки не помню, младшенького своего? Обижаешь, мил человек.

- И в мыслях такого не было! Вот тебе крест! – и Бекетов, прежде не крестившийся, неожиданно для самого себя перекрестился. - А скажи, Степан, император в Уфу приезжал?

- Кто приезжал, какой анпиратор? – недоумевая, спросил погорелец.

- Степан, ты идешь? – крикнула Агафья. – Оставь попутчика, видишь, он не в себе.

- Ну, Александр первый? – продолжал настаивать Бекетов. - Русский царь, российский? Вспомнил?

- А, Ляксандр, царь, – догадался, наконец, Степан, чего от него хотят, и радостно сообщил, - не, он в Петербурге проживает, чо ему к нам ездить.

- Так я и думал! – успокоился Бекетов. – Он прибудет в Уфу в 1824, через три года, это уж я знаю. Спасибо, Степан! Храни тебя Бог! Счастливой дороги!

- И тебе всего хорошего, мил человек, - раскланялся сердечно погорелец. – Желаю и тебе найти своих родных. Бывай! Иду, Агафья, иду.

Ну, вот и прояснилось, год уфимского пожара установлен. И не по каким-то там письменным источникам, зачастую недостоверным и путаным, а напрямую - из уст очевидца. Вот если бы так писать диссертацию, цены бы ей не было. Тут не то, что за кандидатскую, за докторскую можно садиться. Всякая научная работа тогда только имеет ценность, когда под ней солидная документальная база – события, факты, свидетельства очевидцев. И тут кольнуло - зачем ему это всё? Зачем он здесь, в Уфе 1821 года, кто перенёс его и для чего? Какое отношение имеет великий пожар к его диссертации?

И снова Бекетов увидел, как летит по улице запылённая дорожная карета, угрюмый бородатый возница хлещет, что есть силы, усталых изможденных лошадей, и женская головка из-за занавески внимательно наблюдает за ним…

Дома Бекетова ждал сюрприз. Открывая дверь, он столкнулся с Юлей. Похоже, она его ждала.

- Ну, и где ты был? – в короткой ночной сорочке Юля села на стоявший в прихожей единственный стул, выставив напоказ красивые ноги.

- Юлечка! Как же я соскучился по тебе! – Бекетов бросился к жене.

- Прочь! – оттолкнула мужа Юля. – На этот раз тебе не удастся меня провести. Говори, где был? Дожила, - Юля встала и, обняв себя за плечи, в беспокойстве стала ходить по прихожей. - На шестом году совместной жизни муж стал исчезать по ночам. Без предупреждений, без объявлений, раз – и исчез. Куда, зачем – неизвестно. Когда первый раз это случилось, я не стала допытываться, простила, поверила на слово. Но когда это повторилось, терпению моему пришел конец. Ты же сам говоришь, один раз – это случайность, два раза – уже система. Так что изволь объясниться. Ну, давай объясняйся, я жду, - и Юля снова села на стул, поджав ноги и натягивая на них безразмерную ночнушку.

Ничего другого Бекетову не оставалось, как рассказать Юле всё, полностью и без утайки. Про то, как он свалился в траншею и обнаружил колодец с чугунным люком и, как пробравшись по подземному коридору, очутился в горящем городе и как город этот оказался Уфой 19 века. Юля слушала с гордым недоверием и, когда Бекетов окончил рассказ, спросила:

- И ты думаешь, я тебе поверю? Какой пожар, какой XIX век! Оставь свои сказки для Миши. Где ты был? Я требую, чтобы ты сказал правду! Горькую правду. Ты изменяешь мне, да? – и Юля заплакала беспомощно и жалко.

- Ну, что мне сделать, чтобы ты мне поверила? – Бекетов заметался по прихожей.- Я говорю правду, слышишь? Ну, вот скажи, когда я тебя обманывал? Хотя бы раз я тебя обманул? Что ты выдумываешь? Ну, ушёл, ну, не предупредил. Потому что сам не знал, что из всего этого получится. Но не пойти я не мог. Понимаешь, не мог! Ты знаешь, как люблю наш город. Мне история Уфы дороже всего на свете! Тем более, что сейчас я пишу диссертацию. А это в будущем небольшая, но прибавка к семейному бюджету. Так что о семье я не забываю, как видишь.

- Ничего не вижу, - монотонно твердила, зажав голову руками, Юля. – Устала, ничего не хочу. И квартиры этой мне не нужно. Зачем мы сюда переехали? Чтобы ты от меня бегал по ночам? Ваня, ты меня любишь?

- Ну что ты, Юля! Конечно! Она ещё спрашивает! – расстроился Бекетов.

- Ну, все, хватит, - Юля встала решительно и твердо. – Значит, так, стой здесь, не уходи, - она побежала в комнату и через мгновение появилась с фотокамерой в руках. – Вот, бери и засними все. Ну, там горящий город, людей, все, что ты видел. Нет, подожди, - глаза Юли сверкнули горящей молнией, - я пойду с тобой. Куда муж, туда и жена, как ниточка за иголочкой. Так, кажется, говорят. Ну, что ты стоишь? Пошли.

Больше всего в этот момент Юля напоминала ребенка, которого незаслуженно обидели.

- Чего ты ждёшь? Пошли, - повторила требование Юля.

- Сейчас, - Бекетов, наконец, понял, что ему делать, и, подняв на руки жену, понёс её в спальню.

- Куда ты меня несешь? – спросила Юля.

- В XIX век.

- И что мы там будем делать?

- Жить. Во все времена в России жили люди. Вот и мы с тобой будем так же жить, - Бекетов положил жену на кровать, укрыл одеялом. – Спи.

Юля не стала возражать, она слишком устала, сил никаких не осталось. И чего ей пришло в голову, что Бекетов её обманывает?

Город спал, досматривая последние, улетающие сны. Городу не было дела до того, что происходило в двухкомнатной квартире в элитном доме на Каримовской, он жил будущим и в этом была его единственная и неотъемлемая правда.

Глава V. Будни институтские. Шер-хан и остальные.

Рабочая неделя для Бекетова началась с поздравлений. Не каждый день случается новоселье, даже в таком большом городе, как Уфа. Расспросы, советы, предложения невольно перетекли в дискуссию на тему как быстро и недорого обустроить новую квартиру в условиях развитого капитализма и продолжились за столом с чаепитием, которое Бекетов организовал на скорую руку. В общем, первая половина дня понедельника выдалась насыщенной, приближая за разговорами обеденное время. Минут пятнадцать до обеда к Бекетову подошел Скворцов и внес ложку дегтя в утреннюю идиллию – ну, что, новосёл, отчитался, пошли к боссу, Шер-хан вызывает. Зачем я ему понадобился, поинтересовался Бекетов. Не знаю, пожал плечами Скворцов, но сам понимаешь, понедельник не лучшее время для проведения поощрительных мероприятий, так что ты там не очень, если что, молчи и не возражай. Понял, есть молчать, вытянулся в струнку Бекетов, разрешите исполнять. Молилась ли ты на ночь, Дездемона, прорычал в ответ Скворцов.

Дата добавления: 2015-08-05