Часть 2.Глава 6.

Не так уж и плохо валяться на заднем сидении черного Вольво, особенно после того, как тебя волоком протащили по чертовой щебенке, а после, как тряпичную куклу, вверх по ступенькам, пересчитав их все твоей же задницей. А потом еще и через весь гребанный клуб, к одному из запасных выходов, к этой самой тачке.
Впрочем, спасибо, что не в багажник.
Все тело онемело и замерзло настолько, что я его почти не чувствую и, только начав согреваться, понимаю, как же все ебически болит. Каждая клеточка.
Не отрываю глаз, гадая, привезет ли он меня домой и, заперев в подвале, продолжит неторопливо развлекаться с топором наперевес, или же выкинет, зарулив на городскую свалку.
Даже… неудивительно.
Трахаться с придурком и даже не представлять, чем он занимается на самом деле. Пришел, ушел. Сказал, что пашет где-то там на кого-то там, да и ладно.
А я и не спрашивал. Да и зачем, действительно?
Акира, Акира… Наивный идиот.
Плевать.
Сейчас у меня есть мягкое сиденье, которое я по любому заляпал по самое не балуйся, и относительное тепло.
Все. Пока мне хватит.
Хватит, пока передняя не хлопнет, и в салоне станет ощутимо холоднее.
Ну а после – еще парочка незабываемых минут в роли мешка с капустой.
Дергает за поврежденную руку, ставит на ноги. Тело не слушается, мышцы сводит, и я, покачнувшись, уже собираюсь плюхнуться на асфальт. На мокрый шершавый асфальт разодранными в хлам коленками.
Уже предвкушаю новую гамму ощущений.
Раздраженно шипит. Даже голову не поднять, чтобы глазами встретиться с его. Наверняка заплыли, а вся бледная рожа перемазана кровищей.
Как и моя.
Кренюсь вправо, тупо разглядывая ободранные носки черных ботинок.
Ниже, ниже…
Смачное ругательство, смысл которого я разбираю скорее по интонации, и оставшиеся пару метров до крыльца я имею счастье лицезреть, свисая с его плеча.
Господи, как же больно.
Словно кто-то невидимый аккуратно отогнул кусок моей черепушки и так же бережно понатыкал иголок прямо в мозг. Все нервные окончания стонут, истерически мигая красными светодиодами, срочно врубая режим экстренного функционирования. Почему-то сейчас это так представляется. Каждый новый укол, раздражающий мышцы, – одна перегоревшая лампочка.
И ты не слишком-то заморачиваешься, когда я, выпадая из навалившейся апатии, на секунду по твоей милости цепляю плечом косяк.
Входная дверь хлопает просто оглушающе. Ну еще бы, после такого пинка… Не знаю, как только у меня башка не лопнула под надсадный явно предсмертный треск механизма замка. Даже жалко его, еще и три месяца не простоял.
– Ты чего так долго?!
Возмущенный вопль Рина откуда-то из глубины гостиной заставляет меня даже не поморщиться, а едва ли не страдальчески взвыть. Мерзко и… до безумия стыдно. Стыдно жалкой тряпкой свисать с чужого плеча.
Легкие торопливые шаги замирают совсем рядом, должно быть где-то в дверном проходе. И еще пара ног следом, погромче.
Изо всех сил жмурюсь, опуская голову как можно ниже, так, чтобы из-за серой спутанной завесы не было видно лица.
И скрип первой ступеньки, явно не на двойной вес рассчитанной. Останавливается и чуть оборачивается, опираясь на перила свободной рукой. Второй милостиво придерживает мою тушку, не позволяя грохнуться на пол.
Молчат.
Только слышу, как Кеске с шумом втягивает в себя воздух и шмыгает носом.
Мда… Никогда не думал, что буду просто молить о том, чтобы чертова лестница не выдержала, и мы оба провалились прямиком в пекло. Тебе там было бы самое место. Черти бы монумент в твою честь возвели, не иначе.
А мне… Мне просто адово стремно.
Стремно было в очередной раз вляпаться. Вляпаться в… тебя.
– П…привет. А мы думали, что… – растерянно, явно пылая скулами, давит из себя Рин. И чувство вины… его привкус. В каждом слове.
Ну да, кто подбил меня на этот идиотизм? Было бы это еще хоть сколько-нибудь важно сейчас.
– Заткнись.
Вздрагиваю, и, уверен, не только я.
И дело не в стальных замораживающих интонациях. Дело в том, что их вообще нет.
Дальше только треск дерева.
После – мягкий ковер скрадывает все звуки.
Поворот металлической ручки.
Щелчок замка.
Пара шагов, и меня ни сколько не аккуратно сваливают на кровать, прилично приложив затылком о спинку.
Новый салют.
Морщась, сползаю вниз на подушку, наконец-то решившись открыть глаза.
Буквально падаешь рядом, усаживаясь справа.
И не мигая, уставившись, смотришь.
Молча.
Долго смотришь, и я под давлением этого взгляда мигом перестаю испытывать к себе жалость.
Больше ни капли. И даже страдания этого глупого тела отходят на второй план.
– А я думал, – голос совсем хриплый, не мешало бы прочистить горло, – ты утащишь меня в подвал.
– Тебе было бы там самое место, – тоже хрипло, под стать мне.
Я бы назвал это равнодушием, если бы не успел выучить тебя так хорошо. Напускное спокойствие лишь заслонка, крышка на раскаленном добела котле, в котором вот-вот вскипит бурлящее варево. И вся накопившаяся дрянь перельется через край, прижигая до мяса всех подвернувшихся под руку. Я не «под руку» – сейчас именно я первопричина.
И так чертовски хочется… вывести тебя еще больше. И я не знаю, обида во мне говорит или же бессильная злоба, крючковатыми пальцами перекрывшая трахею.
– Разве мое место не у твоих ног?
Звучит как надо, совершенно правильно. Желчно и с внушительной долей издевки. Куда там тонкий сарказм? Башка слишком болит для ухищрений.
Моргает, словно только проснувшийся, и на пару долгих секунд прикрывает глаза.
Давай, скажи, что был не прав, и облачка, сорвавшись с веревочек, рухнут вниз. Скажи! Хоть раз признай, что отделал меня до полусмерти ни за что! Я не сдержал слово, но это меркнет по сравнению с тем, что не счел нужным сказать ты.
Ну же…!
Я даже приподнимаюсь на локтях, жалея, что нет третьей конечности, которой можно было бы подпереть распадающуюся надвое головенку. Приподнимаюсь, и видимо шорох покрывала выводит тебя из оцепенения.
Всего одно движение – и я падаю назад, а ты нависаешь сверху, ухватившись за изголовье. Разве что только пар из ноздрей не валит.
Люди краснеют от навалившейся злобы, ты же бледнеешь, даже больше обычного, когда в ярости. Как раз тот случай.
Открываешь рот, словно хочешь сказать что-то, но, передумав, смыкаешь губы в тонкую прямую линию. Сжимаешь челюсти, и скулы выдаются совсем четко. Как графитным стержнем очертили, и даже засохшая растрескавшаяся багровая корка не портит твоего лица.
Странно, но даже опухший нос и расцветающие синяки не делают тебя жалким. Каким угодно, но только не жалким. Таким, что я, забывшись, тянусь к твоему лицу дрожащими ободранными пальцами и, уже прикоснувшись к холодной коже, очнувшись, отдергиваю руку.
Усмешка в ответ.
Деланно фыркнув, отворачиваюсь, впялившись в угол стола.
Вспышка!
За сомкнутыми плотными шторами, но настолько яркая и, кажется, близкая, что я поневоле выгибаюсь, откидываюсь назад, чтобы уловить ее хотя бы краем взгляда.
И раскат грома следом.
Вопль испуганной сигнализации брошенного Вольво.
И ливень расходится с новой силой, гулко стучит по крыше, тяжеленными каплями обрушиваясь на землю.
Завеса.
Должно быть, кто-то наверху выкрутил кран с холодной водой на максимум и теперь забавляется, наблюдая, как упругие струи разбиваются об асфальт.
Разом становится мерзко от налипшей грязи и кровоподтеков. И я меньше всего хочу терпеть это.
Собираюсь было подняться, но он не двигается. Продолжает гипнотизировать занавески, слепо уставившись на окно, прислушиваясь к затихающему вою сигналки и, скорее, умирающему шипению дождя.
Всегда так. Кажется, что силы неукротимой стихии хватит не на одни сутки, но только лишь пара минут – и затихает, выдохнувшись. Уползает назад, копить силы для нового шквала, прикрывшись липкой моросью.
– Пусти.
Не прошу. Скорее, просто довожу до его сведения, что хочу встать.
Все еще задумчиво отклоняется назад и, устало опустив плечи, тянется вперед, большим пальцем погладив синяк на моей скуле.
Совершено забыл и перестал дышать, отстраненно ощущая, как начинает покалывать легкие.
Все?
Неужели все?
Миновало?
Невесомо, едва касаясь, проводит шершавыми сбитыми костяшками по скуле. Прикасаются к подбородку и уже подушечками ведут по шее вниз, замирая на вздрагивающем кадыке. Гладят, и я снова согреваюсь, кажется, только сейчас вспоминая, что, оказывается, замерз.
Прикасается к ключицам и… замирает. Просто как статуя. И целую минуту не меняясь в лице, разглядывает что-то, едва склонив голову вправо. И чем дольше он смотрит на это «что-то» из-под опущенных век, тем сильнее давят пальцы, впиваясь ногтями.
Ощутимо больно, и я, морщась, своей ладонью пытаюсь скинуть его кисть.
Очнулся.
Отбивает мою руку и хлестко бьет по лицу.
Вспышка.
– Эй! За что?!
Возмущенно дергаюсь, но ответом мне только новая затрещина и больно стиснувшие горло пальцы.
Хриплю и чувствую себя бабочкой, пришпиленной к подставке. Так и есть, впрочем. И затылок все больше проваливается, утопая в подушке.
Стискиваю, силюсь отодрать его руку, но без толку. Пальцы оставляют только белые метки.
Темный зрачок стал маленькой утопленной в алом точкой.
– Шики! – захлебываюсь в возмущенном вопле, израсходовав на него весь оставшийся в легких воздух, – Да что на этот раз?!
Окончание фразы совсем сипло, словно на садящихся батарейках.
Поднимает глаза и ухмыляется совершенно жутко в сочетании с багровыми пятнами на белой коже. И когда большим пальцем ведет по мышце вниз, растягивает губы еще шире. Но когда подушечка замирает, останавливаясь над ключицей и спустившись еще ниже, надавливает, ногтем обводя полукруг на коже, ухмылка меркнет. Исчезает, как если бы ее контуры были не более чем обозначенным акварелью наброском, и сейчас, щедро замытые кисточкой, растворяются, уходя в небытие. Как и не было.
– Больше ничего мне не скажешь, маленькая прошмандовка?
Плевать на слова. Ничто ни бьет так больно, как интонации.
И только после этого шипения, после вот-вот окончательно лишающих меня воздуха пальцев я, кажется, начинаю понимать. Понимать и медленно как дебил вспоминать…
Вспоминать чужие прижавшиеся всего на мгновение губы, о которых я тут же забыл, будь оно не ладно!
Глаза поневоле вылазят из орбит, а, накатившая было, волна возмущения торопливо отползает назад, оставляя после себя только спутанные комки судорожных мыслей да в спешке расползающихся кусков паники.
Fuck!
Что же… Что же… Да проклятье!
Пока я только мычу, силясь подобрать верное объяснение, он вскидывается и быстро оглядывается по сторонам. Злобно фыркнув, вероятно не зацепив ничего подходящего, свободной рукой раздраженно расслабляет узел галстука, а после и вовсе развязывает, сдирая с шеи.
Новый раскат грома.
По перепонкам.
И кровь в висках побежала быстрее.
С трудом сглатываю и, подавившись вздохом, захожусь кашлем.
Удар.
Губы щиплет, прижигая новой пощечиной. И тут же привкус, хорошо знакомый, приевшийся до тошноты за этот безумно длинный вечер привкус. Соленый. На раз узнаваемый привкус бордовых струек.
Кривлюсь и пытаюсь прийти в себя, чтобы съехавшая картинка встала на место.
Наконец-то разжимает пальцы, и я насилу сдерживаюсь, чтобы судорожно не вгрызаться в плотный воздух разбитым ртом.
Суставы сводит судорогой. Не больно уже, неприятно на фоне ноющих гематом и кровоподтеков. Кажется, весь ими разрисован.
Кисти выкручивает, и они оказываются плотно примотаны друг к другу, а после задраны еще выше, зафиксированы у изголовья, у тонкой верхней планки.
Мог бы сломать ее, но…
– Серьезно? Галстуком? Пошло же как…
На этот раз в подбородок и тяжелым кулаком, а не ладонью.
Fuck! Так и зубы выплюнуть не долго!
И багрового терпкого во рту так много, что я не успеваю сглотнуть, и вязкая наполовину со слюной струйка просачивается, собирается в уголке губ и тянется вниз.
Отворачиваюсь.
Хватает за подбородок. Дергает назад, едва ли не с хрустом, сжимая до боли, до судорожно разбежавшихся импульсов тупой муки.
– Я напомню, кому ты принадлежишь, выблядок.
– Я не твоя шмотка!
Шиплю сдавленно, проглатывая половину звуков. Давлюсь ими из-за зажатой челюсти, из-за пробившейся солоноватой жидкости, отдающей металлом, плакатной гуашью оседающей на губах. Из-за того, что сердце в груди вот-вот разорвется, не выдержав ритма бешеной чечетки. Из-за потемневших, пропитанных абсолютным бешенством глаз. Без примесей. Без оттенков. Без осадков других чувств.
Квинтэссенция злобы.
Удерживает, не позволяя даже на жалкий миллиметр сдвинуться, и второй рукой неторопливо ведет вверх, начиная с живота и поднимаясь выше, забираясь под ошметки футболки.
Рвет ее.
Треск ткани кажется едва ли не фантомным раскатом притихшего было грома.
Вспышка молнии.
Шквалом за окном.
Очень громко.
Очень много.
Свирепствует.
Царит.
Выгибаюсь назад, инстинктивно пытаясь уйти от причиняющей новые страдания ладони. Но куда мне, скинуть твою культяпку. Только колесом.
Дергаюсь.
Стараясь бесшумно, только скрипом сомкнутых челюстей выдать, как мне больно, когда крепкие ногти глубоко впиваются в кожу, точнехонько над ключицей. И оцарапав кожу, ведут вниз, заставляя растекаться это «мучительно» ниже.
Ниже, останавливаясь прямо там, куда метили зубы того придурка.
– Это… Это в клубе. Но на этом все. Слышишь?
Говорить больно. И от этого дремучее отчаянье ехидно пробивается откуда-то снизу, настойчиво колупая гнилое дерево наспех заколоченных досок.
– Все?
Ну… ну пожалуйста. Хоть что-то, хоть отголосок. Что-то, кроме желания снять с меня скальп посредствам одних только ногтей.
– Все… – выдыхаю так покорно, как только могу.
– И ты думаешь, этого не достаточно, дрянь?
Так спокойно, что…
Вспышка. И оглушающий рокот за окном кажется оборвавшимся лезвием гильотины.
Когда звонким лязгом обрушит выщербленное лезвие на плаху?
Спокойно… Пусто.
Мне нечего на это ответить.
Поэтому молчу, в очередной раз мотнув головой в попытке сбросить его руку.
Сам отпускает.
Чтобы ладонью обхватить перекладину, к которой примотаны мои кисти, и нависнуть снова. Низко. Черными слипшимися от дождя прядями почти касаясь моего лица.
Приковывает, держит одним только движением тонких бровей, прищуром глаз.
Мне, почему-то, хочется смеяться и выть одновременно. Толи благодаря бога за то, что он не заметил это раньше в запале, или же проклинать за то, что увидел сейчас.
Как дорого мне придется заплатить?
Моргаю.
Решение приходит мгновенно.
Бредовое. Дерзкое, как и «твои глаза».
Ва-банк.
– Ну, а ты? Теперь ты расскажи мне. Так будет честно.
Отвратительно, как оскалившейся мелкой беззубой дворняге, посмевшей рыкнуть на добермана, выплевывает усмешку прямо мне в лицо.
Как тонкой мутной пленкой накрыло. Раздражения, замешанного на цементе кислотного унижения, боли и обиды.
Тянусь выше, выгибая зафиксированные кисти, игнорируя тянущее напряжение в мышцах. Немеют уже, тонкая полоска ткани перетянула вены.
– Скажи, чего ты хочешь? Что мне сделать? – делая паузы, стараясь дышать ровно, тщательно пережевав и проглотив последнюю издевку, спрашиваю я, едва ли продвинувшись вперед больше чем на пару миллиметров.
Хмыкает.
Переводит взгляд на мои губы и делает именно то, чего я ожидал.
Наклоняется еще ниже, замирая в паре миллиметров. Так близко, что теплое дыхание ложится на скулы.
– Мразь всегда пресмыкается.
Улыбаюсь в ответ одной из твоих горячо любимых «блядских» лыб и, выждав, пока темные брови в удивлении сойдутся на переносице, изо всех оставшихся сил дергаюсь вперед, вверх, чтобы стереть уже эту ебанную гримасу с твоей мерзкой рожи. Пусть даже кровью. Особенно фонтаном хлынувшей из расквашенного носа. И пусть в моей башке сейчас взрывается целый салют.
Тут же получаю ответную плюху, от которой в ухе звенит, но чувство глубокого удовлетворения от этого не становится кислее.
Куда там. О, нет!
Пусть незначительно, пусть тебе и наплевать, но… выкуси, мразь!
Шипит, вытирая лицо рукавом пиджака и, оглядев его мельком, тут же скидывает его на пол, переводит взгляд на меня и…
Плюха за плюхой.
От первых двух лицо начинает гореть.
Еще две отдаются гулкими шлепками в мигом опустевшей голове.
Следующая и…
Ничего не чувствую, только терплю, сжав зубы и зажмурившись.
Ни звука тебе, падла! Хочешь бить – бей, но ни капли ты больше не получишь. Хватит гадить мне в душу. А тело… Что значит физическая боль? Ни черта. Заживет.
Скулы пылают, подбородок ноет, а растерзанные губы скорее напоминают месиво.
Не поднять век.
Не хочу.
Больно, немеет.
Только вот ладони перетекают ниже, на грудь, и оттуда, расчерчивая растопыренной пятерней, по животу, к низко посаженным джинсам. Цепляются за ремень и, не расстегивая, тянут его вниз, нажимая на массивную бляшку.
Нет!
Тут уж не удержать глаза закрытыми, я не хочу больше играть в послушный манекен. Брыкаюсь, пытаясь сбросить с себя его руки.
Нет-нет-нет!
Не так! Не смей!
Я не кукла тебе! Когда захотел, тогда и трахнул!
Перехватывает мое колено и насильно укладывает назад на покрывало и, подорвавшись, падает сверху, бедром фиксируя мои ноги.
Извиваюсь, а его пальцы тем временем, словно забавляясь, не торопясь играются с пряжкой, блядски медленно вытягивая ремень из шлевок.
– Культяпки убери! Я не хочу!
– Что для меня твое «хочу»? – замечает словно вскользь, едва задев интонацией, ее отголоском.
Шиплю в ответ и, дернув ногой вправо, освобождаю ее, метя острой коленкой прямехонько ему в челюсть.
Снова перехватывает, но на этот раз сжимает лодыжку не хуже стальных тисков. Так, что я едва ли не захожусь криком от боли. Давлюсь приторным тяжелым воздухом, выпучив глаза как выброшенная на берег рыба.
Снова фиксирует.
Выплевываю одно ругательство за другим, но он словно не слышит – слишком занят тугой петлицей над ширинкой.
Щелчок.
Звук разъезжающейся молнии – и сдохнуть хочется в разы сильнее, чем парой минут назад.
Сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть…
Сдохни-сдохни-сдохни!
Готов взвыть от новой боли и куда более острой, режущей заточенной кромкой волны унижения, когда пальцы, издеваясь, сжимаются там, внизу, впиваясь острыми ногтями так, что на глазах выступают слезы.
Смотреть куда угодно, только не на него… Только не…
Начинает двигать ладонью, все еще причиняя боль, но чуть ослабив хватку. Ласкает слишком ритмично, слишком знакомо, слишком правильно, слишком… так как надо.
У меня нет ни единого шанса.
Я знаю.
Ты знаешь.
И от этого только шире самоуверенная ухмылка, и сильнее сводит сжатые челюсти.
Эти пальцы… слишком, слишком хорошо меня знают.
Знают, где можно больно, а где только едва касаться, очерчивая острой кромкой ногтей.
Знают, как надо скользить по стволу и сжимать головку, обводя мокрую от выступающих прозрачных капелек дырочку, нажимать мизинцем, растирая их.
Знают, как сжимать у основания, балансируя на ебанном «больно», иногда так переваливаясь за его грань, что не выдохнуть, а иногда делать это чертовски невесомо.
Знают, как надо подушечками скользить по мошонке спускаясь ниже, как сжимать ее, как царапать внутреннюю сторону бедра, впиваясь пальцами.
Проклятье!
Не хочу!
Раз за разом… Вверх вниз, то не торопясь, то дергая, заставляя растекаться россыпью дрожи по напряженным мышцам.
И ебучий контраст просто восхитительный. Это чертово «не хочу» заводит до сбитого дыхания и сжавшихся в кулаки пальцев. Сломленное нежелание подчиниться, щедро сдобренное унижением. Щепоткой соли на раны…
Разъедает противоречием. Растравливает. Дразнит.
И как из холодного душа:
– И ты говоришь, что не принадлежишь мне?
– Да иди ты!
Мой вопль слишком отчаянный, заведомо признающий свое поражение.
Уже сдавшийся.
Но горько всего на секунду. Мгновение, которое тут же затирает новый шквал, и даже фоном мелькнувшая усмешка не задевает.
Я почти не слышу ее.
Я только чувствую.
Его. Пальцы. ТАМ.
Выгибаюсь вместе с выдохом, когда он, наконец-то снова перебравшись на кровать рядом, тянет мои джинсы вниз до середины бедра и, обхватив под коленями, сгибает их. Удерживает правой рукой, левой же, оторвавшись от своего занятия, мельком погладив оголившуюся кожу, ладонью прижимается к промежности, подушечкой среднего пальца тут же находя сжавшееся колечко мышц. Нажимая, гладя, массируя, совершенно не торопясь. Играя. Издеваясь снова.
– Так не хочешь меня?
Мне кажется..? Нет, мне точно кажется. Не может его голос так вибрировать, отдавая низкой хрипотцой.
Не может… не сейчас. Только тонны непролитой желчи. Ничего больше.
Только не убедить себя в этом – не сейчас.
Нажимает сильнее, и я, сжавшись, с шипением дергаюсь, отчаянно не желая сдаваться. Не так, слишком низко.
– Да сдохни, ублюдок!
Словно и не слышит меня, продолжает вкручиваться. И едва вставив средний по первую фалангу, добавляет еще и указательный.
Сука!
Царапает, продвигаясь вперед, не думая осторожничать или останавливаться.
Да зачем?! «Трахались не так давно, а значит – потерпишь, раздолбанная мразь».
Не могу, не могу больше…
Унижением топит, даже чертово возбуждение унизительно до малиновых раскрасневшихся скул и желания сдохнуть прямо сейчас.
Еще дальше, сдирая чувствительные стенки.
Горит все внутри… Горит, пока эти чертовы пальцы не нажимают на простату.
Fuck!
Дугой.
Не надо!
Гладят. Нажимают. Трут.
Касаются так, что с каждым движением все больше затягивают мои кишки в узел.
Кричать, вопить во всю глотку.
Не могу, чертовы стоны. Ничего больше.
Ничего. Больше. Нет.
Слишком пусто, слишком хорошо там, внутри, слишком голова кружится.
Слишком.
– Хватит..!
Срываюсь на вопль.
Вслух. Жалко. Тонко. Умоляюще.
Чуть назад, и новый задушенный хрип.
Еще один палец.
Больно. Больно, но и от разрывающих меня изнутри надвое вспышек никуда не деться.
Никуда. Заперт.
Боль затихает, замирает, замороженная онемением.
Просто ритмично трахает меня пальцами и, как следует растянув, просто выдергивает их полностью, чтобы следующим движением с пошлейшим хлюпаньем вогнать назад.
Не успеваю дышать. Захлебываюсь.
Звуками. Стонами. Криками.
Не слышу их, только чувствую, как кровать ходуном ходит с каждым размашистым рывком.
И мое «не надо», загнанное в угол, туда, где ютятся остатки гордости, только надрывно скулит, не в силах справиться с волной животного наслаждения.
Все, что я могу – это с силой зажмуриться и заставить утихнуть гребаные предательские стоны.
Не выходит.
Ни черта не выходит!
Стоит только второй ладони прижаться к головке и, размазав выступившее липкое, обхватить ее пальцами. В одном темпе, вместе с то и дело сковывающей болью, причинять еще и то самое, от чего внутри все оплавилось, превратившись в единственный комок спутанных внутренностей.
Еще немного и…
Ногтями впивается в головку и резко дергает вниз, царапая, проводя по вздувшимся венам. Так сильно, что окна, кажется, резонируют от моего выкрика, и я от этого самого звука, не сдержавшись, кончаю.
Словно мне вырвали печень и, наспех вычистив полость, набили ее праздничным салютом из конфетти. Так же раздирающе, мучительно резко. Вспарывает. Яростно.
И нереально.
Слишком нереально хорошо.
Так много, что я, только одыбавшись немного, почувствовал теплые капли на подбородке. И на груди оседает что-то мокрое, густое, вязкое. Собирается на животе.
Отдышаться бы, откинувшись назад, пустыми пульсирующими глазами впялившись в тугие узлы, сковавшие посиневшие запястья, только вот снова эти пальцы… касаются.
Влажные.
И кровью… Снова кровью отчетливо пахнет.
Неторопливо. Обводят ямку пупка, растаскивая белые капли, размазывая их, растирая по коже.
Мурашками. Слишком все сейчас… Все тело как оголенный провод. Искрит.
Отползти бы, но выходит только неуклюже подобраться, сжать бедра и втянуть голову в плечи.
Смешок.
Морщусь.
Сам знаю, что попытка более чем жалкая. Я сам сейчас жалкий.
Сдавшийся.
И плевать, что ты не оставил мне выбора.
Ни ниточки.
Весь обращаюсь в осязание, словно кожей отслеживаю прикосновение чужой ладони. Как она поднимается вверх, пачкается, тянет за собой липкий след и, накрыв сосок с маленьким колечком, играясь, перекатывает его между пальцев. Стискивает.
Едва сдержал новый мученический стон, вовремя сжав челюсти.
Зубы уже ноют, не говоря о саднящих синяках и россыпи ушибов.
Вымотал, в очередной раз от души попрыгав на моем самолюбии. Выказал свое превосходство.
Жмурюсь. В который чертов раз.
Жмурюсь потому, что лязг твоего тяжелого ремня невозможно не узнать. Как и звук, с которым ты не торопясь вытягиваешь его из шлевок.
Найти в себе силы хотя бы на один чертов взгляд… На один.
Размыкаю веки.
Твои алые, почти сытые, все такие же темные, прищуренные, раздражающие.
А мои…
– Ну и дерзкие у тебя глаза.
Медленно, низко. Со скрытым предвкушением в голосе.
Верно так. Тебе же они нравятся, мои глаза? Так смотри. Смотри, тварь.
Как и я больше не отвожу взгляда.
Смотришь, когда сдергиваешь с меня остатки шмоток.
Я смотрю, когда ты до боли стискиваешь бедро чуть выше колена, пальцами оставляя на нем едва заметный, почти оранжевый след.
Смотри…
Рывок вперед, запястья отзываются отнюдь не райским наслаждением.
Не только они – все истерзанное тело.
Тобой.
Плевать, кулаками или почти ласками.
Тянешь еще ближе, приподнимаясь. Тянешь, закидывая мои ноги на свою талию, и я чувствую, как каменеет нижняя челюсть.
В преддверии.
Вспышка.
Неужто, ливень еще не кончился? Или это только мне кажется, что прошла целая вечность?
Только на лицо. Ни сантиметром ниже. Прямо в глаза. Хватит с меня унизительных воплей.
Отвечаю достойного твоего взглядом.
Если бы презрением можно было прижечь, клеймо в центре лба тебе было бы обеспечено.
Даже когда пальцы на ногах конвульсивно поджимаются от новой волны боли.
Давай, развлекайся, дрянь.
От первого толчка дыхание перехватывает.
На части!
По позвоночнику острой проволокой, импульсом!
Поясница тут же немеет, острыми льдинками забивается под кожу, раздражая мышцы.
И тебя явно не устраивает, что единственный звук в этой комнате это скрип кровати.
Кривишься, смотришь уже с неприкрытой злобой.
Усмехаюсь в ответ.
А дальше…
Знал бы я про это чертово «дальше», зашил бы себе рот!
Шипишь и наваливаешься вперед, так сжимая бедра, что позднее наверняка расцветет еще с дюжину новых синяков.
Проклятье!
Откусить бы себе язык, но разве это поможет, когда предательский крик уже гуляет по темной комнате?!
Больно! Чертово новое больно!
Пытаюсь отдышаться, гулко втягивая в легкие воздух, и с трудом сдерживаюсь, когда ты дергаешься второй раз.
Ебанный садист!
И еще… и еще…
Пока крыша не начинает ехать от расползающихся красных клякс.
– Пре…прекрати!
Задыхаюсь, слишком… чересчур.
Еще рывок – и меня откровенно ломает, выгибает от этой чертовой боли.
Еще…
– Шики!
Еще-еще-еще!
Жадно хватаю ртом воздух, задыхаюсь, захлебываюсь им, не в силах наполнить легкие. Только губами жадно цепляюсь, и ничего, легкие все так же горят. Стискиваю изголовье. Кисти стонут, но эта мука неплохо перебивает ту, первую, отвлекая фоном.
Раз за разом…
Снова криком.
Когда уже нет сил терпеть.
Слишком – уже не алым, уже багровым с все тем же терпким, впитавшимся в сами стены запахом.
Движение бедер вперед и…
И, кажется, по скуле прочертило горячей дорожкой.
Я не понимаю, едва ли соображаю.
Ничего нет, кроме этой чертовой выкручивающей меня боли.
А еще вопли. Мои. Его имя, вкупе с полузадушенным полусъеденным сдавленным «пожалуйста!».
Ничего больше.
Не помню.
Только снова, снова, снова…
Пока не обжигает там, внизу, и я, кажется, срываюсь на протяжный хрип. Потому что голоса уже нет. И сил тоже. Одно сплошное «наконец-то!»
Выходит.
Хлюпает, оседая на бедрах.
Встает под еще один скрип расшатанной кровати.
Я же, старательно разглядывая потолок, осторожно перекатываюсь набок, игнорируя то тут, то там, истерически вопящие, сигналы о повреждениях.
Вот так… Всего лишь нервный импульс… Всего лишь… Как в огне.
Осторожно подгибаю ноги, уже радуясь, что все онемело настолько, что я их почти не чувствую.
Вот так, свернувшись с горем пополам… Лицом к стенке. Закусив губу. Молча.
Медлит, задерживается не больше чем на пару минут, прожигая мою мокрую спину взглядом.
Весь мокрый, покрытый крупными бисеринами пота.
Наконец отворачивается, и только услышав, как щелкнула дверная ручка, я позволяю себе выдохнуть.
Зажмуриться бы и никогда больше не открывать глаза.
Нет! Не так!
Минутная слабость, не больше.
Пройдет.
Все пройдет.
Шаги.
Не надо!
И снова замирая, скорее даже удивляясь этой первой панически проскочившей быстрой ласточкой мысли.
Шаги… Поступь слишком легкая.
Не ты.
Еще щелчок.
Матрац прогибается.
– Прости.
Морщусь, жалея, что дохлым притвориться не получится.
Рин.
– Я в порядке.
Шмыгает носом, и я кривлюсь еще больше. Медлит немного и все же тянется к изголовью, принимаясь отвязывать кисти.
Fuck!
Думал, хуже уже не будет. Да куда там!
Кровь быстро поступает в онемевшие конечности, щедро прибавляя мне еще парочку более чем неприятных ощущений. Подтягиваю их груди, осторожно разминая, сжимая и разжимая фаланги пальцев.
– Я, мы… Слышали. Прости!
Отчаянно, выдыхает скорее, нежели произносит, сжимая мое плечо.
– Забей.
Дергаюсь, он отнимает руку.
Смыкаю веки и медленно считаю до десяти. И на последнем счете сцепив зубы, перекатываюсь на другой бок и рывком, чтобы не передумать, сажусь, свесив ноги на пол.
Мальчишка вскакивает еще раньше.
Тупо пялюсь на его худющие коленки, торчащие из коротких шорт, и, только рассмотрев все тонкие шрамы, опираясь ладонями о кровать, поднимаюсь на ноги.
Лучше бы сдох на месте.
А еще лучше пару часов назад, неудачно навернувшись и свернув себе шею.
Или еще раньше – наебнувшись с той самой крыши. И не было бы ничего…
Тебя, урода, в моей жизни не было бы!
Сука! Тварь! Ненавижу!
Глубокий вдох, и, кажется, удается подавить подступающую комком к горлу истерику.
Шаг вперед.
Ненавижу…
Еще.
Ненавижуненавижу…
– Эй, тебе помочь?
Оглядываюсь назад, через плечо.
Слишком виноватый, едва ли не затравленный взгляд голубых глаз почти укором.
За что?
За то, что пришлось стать невольным свидетелем? За то, что я пошел у тебя на поводу и совершил очередную тупость?
– Перебьюсь.
Вздрагивает.
А мне так больно, что уже пофиг.
Пусть.
Все потом. Я точно сдохну, если не доползу до душа.

Дата добавления: 2015-08-05