Часть 2.Глава 2.

С кровати я не встал, а едва ли не скатился на четвереньки под ехидный тонюсенький писк будильника. Он не звонит каждое утро, а пронзительно верещит, как самая дрянная сигнализация. Попробуй такое не услышать. Иногда мне даже кажется, что не вскочи я вовремя, эта тварь подберется ко мне на своих ломаных черненьких ножках и, присосавшись к башке, начнет орать мне прямо в ухо, пока мозги не вытекут и жалкой кучкой не соберутся на подушке.
Как же я тебя ненавижу, утро! Вот, всеми швабрами своей душонки. А конкретно это утро особо говенное еще и потому, что я проснулся и обнаружил, что спал я сегодня один.
Нет, запущенной формой тугоумия и амнезии не страдаю и прекрасно помню, что спать я завалился в совершенно не гордом одиночестве, но обычно, уже по сложившейся традиции, я просыпаюсь под тяжестью навалившегося сверху тела. А тут... Доброе утро тебе, Акира.
Шатаясь, с размаху хлопнув ладонью по широкой кнопке на будильнике, не включая свет, медленно ползу в ванну. Из-под соседней двери пробивается полоска желтого света. Рин, должно быть, вскочил на час раньше меня и уже давно залипает где-то в интернете, на форумах таких же фотоманьячелл, как и он сам. «Вааай, посмотрите на эти крылышки, какой свет, какая выразительность красок!» Тфу, блин. Фрагмодрочер.
Впрочем, заебы моего младшенького братца вполне себе безобидны, в сравнении с загонами старшенького.
Берусь уже за дверную ручку ванной комнаты, как останавливаюсь и, подумав немного, ковыляю дальше по коридору и, свесившись через перила вниз, разглядываю пустую темную гостиную. Ни Шики, ни его бумажек.
Медленно коснувшись подбородком груди, разворачиваюсь и возвращаюсь назад к деревянной двери. Даже не позаботившись захлопнуть ее, выкручиваю краны над раковиной и, наблюдая за тем, как горячий пар мутным налетом ложится на зеркало, как в коматозе, отлавливаю зубную щетку. Тюбик с пастой находится в душевой кабине. Должно быть, Рин опять утащил и забыл положить на место. Он это любит – не возвращать вещи на привычные места. Мятный гель обжигает язык, но я едва ли замечаю это, продолжая механически драить зубы.
После, прополоскав рот, перекрываю кран с горячей водой, чтобы горстями холодной заставить себя окончательно проснуться. Склоняюсь над раковиной, ладонями прикрывая лицо на секунду и, выпрямившись, едва ли не вскрикнув, дергаюсь.
Да твою мать! Не смешно уже!
– Испугался? – насмешливо тянет голос, чей обладатель снова, словно чертик из табакерки, выпрыгнул из ниоткуда.
– Да иди ты.
– А ты не боишься что…
– Нет! – обрываю его спокойные интонации чуть ли не гневным выкриком.
– Не боишься, что действительно уйду? – хладнокровно заканчивает, и почему-то мурашки собираются где-то на шее, чтобы секундой позже панической стайкой разбежаться по позвоночнику.
Оборачиваюсь, и он шагает ко мне, перехватывая мои ладони, которыми было я хотел отпихнуть его. Перехватывает и, стиснув в полсилы, опускает вниз, наступает, оттесняя меня назад, вынуждая прижаться голой поясницей к разогревшейся раковине. Еще ближе, и мои руки свободны, а его совершенно по-хозяйски ложатся на мои бока, медлят и скользят выше, сжимая импровизированное кольцо и стискивая меня вместе с ним. Молчит и лбом на секунду упирается в мое плечо, после, слабо дернувшись, ведет носом по шее, заставляя послушно откинуться назад, позволяя ему коснуться подбородка, и снова двинуться вниз, уже прикосновениями теплых сухих губ.
Отступивший было сон подкрадывается и, не жалея сил, обухом бьет меня по макушке. Тут же уплываю куда-то, а ноги подгибаются, весь становлюсь каким-то мягким, оплывшим, словно растекшимся.
Его ладони медленно, явно с удовольствием гладят спину, теплыми пальцами лаская кожу, оставляя едва ощутимые царапины. А губы бродят где-то по ключицам, не знаю точно, вся шея горит от укусов и прикосновений шершавого языка. Зарываюсь пальцами в темные прядки, сминаю их в кулаке, тащу выше, вынуждая его оторваться от своего занятия.
– Пусти, я опоздаю.
Нет-нет-нет… Только не поступай со мной так же, как вчера. Не отпускай! Назло себе, не отпускай!
Он и не отпускает, не разжимает руки, только лишь, совершенно не обращая внимания на мое слабое, едва ли ощутимое сопротивление, тянется к губам, явно не желая ограничиваться надкусанной шеей. Осторожно касается, словно пробует, отстраняется и, быстро взглянув, чтобы снова спрятаться за ресницами, наконец-то набрасывается на меня.
Стискивает до боли в ребрах, до вылетевшего последнего ничтожного глотка воздуха, до пятен перед глазами и слишком явного привкуса зубной пасты на небе. Не целует, скорее, ест меня, совершенно не церемонясь, совершенно не задумываясь о том, что мне, мать его, больно, что дышать нечем, а зубы слишком сильно терзают мой язык, мешая мне разорвать все это.
И это совершенно не сладко, нет. Скорее, это просто… вкусно.
И не разобрать даже, чего больше, горечи или странного, ни на что не похожего ЕГО привкуса.
Сжимаю тренированные предплечья, ощущая, как мышцы, напрягаясь, перекатываются под пальцами. Забираюсь под рукава футболки, чтобы коснуться горячей кожи, а не полоски темной ткани. Погладить ее, отметить царапинами и едва ли взять себя в руки, отступить назад, чтобы стиснутыми в кулаки ладонями упереться в его грудь, разорвав поцелуй.
– Не ходи.
Приказывает, нежели скорее просит, и замечаю, что не одного меня так откровенно ведет от нахлынувшего тепла и куда более горячего тела рядом. Зрачки, окруженные алой радужкой, расширены и блестят, как стеклянные, выдавая его возбуждение. И если бы только взглядом выдавало. В бедро так же недвусмысленно упирается это «возбуждение».
И так, чертовски, жаль уходить сейчас, но… Ты оставил меня спать одного, скотина! Уперся, хрен знает куда, и бросил меня. Так что… Дрочи один.
Рывком размыкаю ослабевшие было объятия и, молча протиснувшись справа, направляюсь назад в комнату, чтобы побыстрее упаковать себя во что-то более пригодное для пеших прогулок, чем пижамные штаны.
Ни слова не сказал. Только направился следом, и стоило только морально настроиться на попытку посадить меня под домашний арест, как демонстративно огибает меня, застывшего посреди комнаты с серыми джинсами в руках, и через голову стягивает футболку, явно не собираясь уделять моей недостойной персоне еще какое-то внимание.
Выразительно фыркаю, обязательно так, чтобы он услышал. И услышал же, и лишь только на одно гребанное мгновение его покрытая темными полосами спина окаменела, а пальцы сжались, сминая футболку в бесформенный ком.
Кусаю губы. Я так хочу тебя сейчас… Так чертовски сильно хочу. Хочу, как и всегда, когда мы затеваем эту идиотскую игру. Суть проста как деревянный кубик – я не даю, а ты не берешь. Кто сорвется первым? Начинаем всегда негласно, с тонких, а после уже и с маленького жирафика размеров, намёков и двусмысленностей. Начинаем всегда, когда ты хочешь наказать меня, а я, доведенный до белого каления твоим отвратительным характером, желаю спустить с тебя шкуру. Начинаем, зная, что ни тебя, ни меня не хватит надолго. Вот и сейчас тоже… Даже не знаю, чего нутро требует больше – опуститься на колени, или чтобы это сделал ты.
Поток гиблых рассуждений, одно из которых неминуемо привело бы к «сейчасбыстроижестко», прерывается низкой вибрацией звонка. Мобильник валяется где-то на столе, кажется, за моим ноутбуком и, соприкасаясь с его корпусом, верещит особенно громко. Нахожу и долго вожусь, выпутывая из плотного клубка проводов, в который он невесть как сумел заползти. А выпутав, с удивлением лицезрею незнакомый, настойчиво мерцающий номер на дисплее.
«Принять»
– Да?
– Трындец, Акира! Просто, трындец!
Облегченно выдыхаю, узнавая громкие вопли Маркуса. От кого мой номерок перепал в его цепкие ручки, я вполне догадываюсь, да и цель самого звонка, увы, тоже не является для меня секретом. Настрой тут же скатывается в минус, а желание «поиграться со старшим братиком» словно мокрым ластиком стирает, оставляя рваные дыры на бумаге.
– Мне Кеске вчера рассказал.
– Вот я и говорю, что трындец! Это… Это даже не беспредел. Это… ДЕРЬМО СОБАЧЬЕ! Вот что это!
Морщусь и чуть отвожу трубку от уха, чтобы истерические визги, на которые то и дело сбивается парень на том конце импровизированного провода, не насиловали мои барабанные перепонки.
– А местные что говорят?
– Местные только мычат, – внезапно успокоившись и переходя на сухой деловитый тон, отвечает он.
Я морщусь от своих догадок.
– Не понял.
– А что тут непонятного? Без зубов особо не почирикаешь. Три местные группировки искалечено. Это тебе не на стенах баллончиком хуи вырисовывать.
Затыкаюсь и молчу до тех пор, пока на том конце трубки не раздается поток смачных ругательств. И уже в конце тирады Маркус снова, словно по щелчку пальцев, успокоившись, небрежно роняет:
– Ты не думай, что дело тут в «Бластер». Доберутся до всех, способных пересчитать этим гадам почки, до всех, Акира.
На автомате поправляю, что считают не почки, а зубы, но он только усмехается и называет время и место сходки.
Где-то на задворках сознания мелькает мысль, что у меня есть всего час, чтобы успеть добраться до старых доков но…
Нет уж. Хватит с меня этого дерьма и уличных разборок. Прижимают далеко не в первый раз, так почему бы не переждать снова? Почему нужно лезть на рожон и, как мозаику, собирать сломанные ребра?
Но прежде, чем я успеваю вякнуть, что не собираюсь ввязываться, он отсоединяется. Вслушиваюсь в короткие, словно язвительные гудки и отдергиваю трубку от уха, как если бы она могла обжечь меня.
– Не лезь в это, – негромко предупреждает меня голос за спиной. Негромко, но от этого металлические нотки не делают его слова просьбой или дружеским пожеланием.
– И не собирался, – передергиваю плечами и, не оборачиваясь, скинув пижаму, рывком натягиваю на себя джинсы и первую вытянутую из шкафа футболку. Кажется, даже не свою.
– Почему я думаю, что ты врешь?
– Ты всегда так думаешь.
– Почти всегда, – поправляет, и это «почти» заставляет меня обернуться.
Не торопясь, вытягивает ремень из штанов и, расстегнув пуговицу, позволяет узким брюкам просто свалиться на пол, нагибается, цепляет их кончиками пальцев и отбрасывает на кресло.
То, что больше на нем ничего нет, не является для меня секретом. Только вот попробуй-ка убедить расшалившийся пульс, что этот урод преднамеренно сверкает своей идеальной задницей, и не стоит так бурно реагировать.
Забирается под одеяло и, ловко перекатившись на живот, обнимает подушку, сгибая руку в локте.
Сука! Какая же ты сука! Тело буквально вопит и требует немедленно уложить его под это же одеяло для искоренения дикой несправедливости. Что бы оно понимало, это глупое тело!
Хватаю свой рюкзак и только злобно шиплю на его тонкую ухмылку. Сбегая вниз по лестнице, больно цепляюсь за плинтус и, только разбив мизинец, понимаю, что выбежал из комнаты босиком. Ну и черт с ним! Запихиваю ступни в серые кеды, даже не потрудившись завязать шнурки, хватаю куртку с вешалки и едва ли не пинком распахиваю дверь.

Дата добавления: 2015-08-05