Часть 2.Глава 3.

Постукиваю ручкой по пластиковой столешнице в такт ритму в наушниках. Волосы прикрывают уши так, что можно не опасаться, что склочная стерва с совершенно старушечьим пучком и прикидом а-ля «похороны моей бабушки» запалит. Все вроде бы и хорошо, даже конспект прилежно копируется с огромной доски у центральной стены аудитории, только вот, ни одна формула не ложится на хэви метал и так и остается непонятными кракозябрами на бумаге.
Ощутимо нервничаю, оглядывая пустой ряд, и то и дело кошусь на дверь за спиной. Кеске все нет. И мои мысли все чаще и чаще возвращаются к утреннему звонку. И чем дольше нет Кеске, тем с большим удовольствием я начинаю себя жрать. Вот прямо большой ложкой, щедро наматывая кишки на ручку.
Набрать бы ему утром, но я как всегда слишком увлекся самодовольным ублюдком, и все остальное совершенно вылетело из головы. Да и попробуй тут думать о чем-то кроме обнаженной тушки этого засранца. Идеальной тушки.
Вздыхаю. Слишком громко для пусть и огромной, но слишком уж пустой аудитории. И мое почти девчачье «ах» рикошетом отскакивает от стен.
Заслуженный доктор биологических наук и просто склочная незамужняя стерва с вышеупомянутым пучком резко оборачиваться и злобно зыркает из-под толстых стекол очков. Тут же втягиваю голову в плечи, неловко улыбаюсь, старательно придавая лицу самое, что ни на есть, извиняющееся выражение. Вот что-что, а рожи строить я научился просто потрясающе.
Потягиваюсь, отклоняясь назад, и вытаскиваю мобильник из кармана куртки. Вырубив музыку, выискиваю номер Кеске.
Длинные гудки мерно раздаются через динамики наушников, и так, пока не разъединится, известив меня о том, что абонент недоступен. И так три раза. После четвертого мне хочется расколотить новенькую трубку об пол. Слишком уж ехидным мне кажется это «перезвоните позже». Словно кое-кто отвалил приличную сумму этой самой тетеньке с металлическим искусственным голосом, а она и старается, измывается надо мной.
Кеске, Кеске… Куда же ты влез?
Тихонько шикнув на себя за совершенно не радужные мысли, снова врубаю музло и надеюсь, что этот нерасторопный увалень просто напросто проспал все на свете. И сходку, и пары, и сейчас преспокойно дрыхнет, как хорек, зарывшись под одеяло.
Успокаиваюсь этим и снова, схватившись за ручку, пытаюсь восстановить половину уже затертых на доске записей. Вот черт.
А в башке все вертятся вопли Маркуса. Может, стоило, все-таки, заглянуть? Ну, хоть краешком уха послушать и утащить оттуда Кеске за шкирку. Но тут же, затирая все остальное, сознание застилает алым. Алым прищуром серьезных глаз. И тут же злобой подтачивает, разъедая, было установившееся, такое хрупкое спокойствие.
Я не псина тебе, понятно?! Не псина!
Я… Я… А кто я?
Пальцы по наитию сами ныряют в карман и сжимают металлические бока трубки. Точной копии той, которую спалил Кеске почти полтора года назад. Столько воды уже утекло… Он, кажется, смирился даже. Не воспылал светлыми чувствами, но принял это, как и то, что синяки и ссадины на моем теле это нечто само собой разумеющееся теперь. И стоит только старым выцвести и исчезнуть, как появятся новые пятна. От пальцев, от укусов и прикосновений. От ударов. Они будут, и все тут. Никуда от этого уже не уйти, не деться.
Странно, но это совершенно не беспокоит меня. Как и его. И даже, кажется, уже Рина, вынужденного регулярно выслушивать мои вопли. И далеко не всегда это вопли удовольствия. Чаще – протеста. Но раз за разом ломаюсь, прогибаюсь, что бы ни затеял мой «любимый» братик.
Братик… Хах, да папаша свалил от нас в долговременную командировку в первый же месяц, и я едва ли припомню, что видел его больше трех раз за это время. Да и почему меня должно это беспокоить? Я его за всю жизнь имел счастье лицезреть едва ли полные сутки. А тут… Пусть катится, не придется так отчаянно краснеть, давясь заботливо приготовленным Рином завтраком. Ему краснеть. Как только стекла дорогущих, явно дизайнерских очков не потели.
Улыбаюсь. Улыбаюсь, и даже сквозь наушники пробивается мерзкая, словно вой тюремной сирены, короткая трель. Пара закончилась.

****

А ничо такая… Бордовая. Хоть и обшарпанная порядком, с облезшей ручкой и глубокими царапинами почти посередине. А так вполне себе приличная входная дверка, одна из самых приличных в этом долбанутом квартале, уж точно. И именно у этой ебанной двери я торчу уже битых пятнадцать минут, упорно вдавливая кнопку звонка пальцами.
А вот хрен мне. В единственной комнатушке, объединенной с кухней, тихо так, что слышно, как подобранный невесть на какой помойке кошак Кеске загребает свои дела в сортире.
Мнусь на пороге, отступая назад и упираясь поясницей в низкие перила.
Ну, раз дома его нет, то значит, все не так уж с ним и плохо? Или как раз таки все совсем плохо, и он до дома не дополз? Вот черт, аж мурашками по спине пробирает.
Набираю его номер еще раз и, выслушав совершенно лишенную эмоций тираду несуществующей тетки, подумав немного, набираю номер Маркуса. Его и вовсе отключен.
Проклятье!
В сердцах пинаю тонкую стену и слышу ответное недовольное мявканье.
Подождите-ка…
Еще раз тыкаю на цифры, набирая давно заученный номер и прикрыв динамик ладонью, внимательно вслушиваюсь, прижавшись ухом к двери.
Ну, Кеске! Ну, сука!
Едва-едва пробивается негромкое жужжание, после – глухой удар, и его мобильник начинает вибрировать не тише перфоратора, упав, должно быть в одну из многочисленных коробок со всяким хламом, который Кеске так любовно собирает и тащит к себе, разбирая на запчасти.
Идиот. Я тут едва ли не волосы в носу выдираю, а эта скотина просто оставила мобильник дома! А что до трубки Маркуса, так этот хитрожопый гад включает его раз в пятилетку, и то постоянно меняет симки.
Чувствую себя наебанным и выебанным одновременно. И еще кем! Кеске!
Наверняка зависает в автосервисе одного из приятелей или же сидит где-то, окопавшись и вынашивая планы вместе с этим крашеным дебилом.
Ну и… к черту.
Раздраженно накидываю капюшон на голову и, сбегая со ступенек, морщусь. На плотную ткань куртки падают первые тяжелые капли дождя.
Отлично. Просто отлично.

****

Порог дома я переступил, вымокнув до нитки.
И в душе так же мерзко хлюпает, как в вымокших кедах.
Почему-то чувствую себя отвратительно. Должно быть, потому, что успокоил себя самой очевидной догадкой и свалил. Но что я могу в действительности? Обшаривать районы? Больницы? А ему уже башку пробили или продали в местный бордель? Куда вероятнее, что этот придурок зависает у кого-то из ребят, по своей природной растерянности оставив мобильник на столе.
Вот черт... Знать бы еще наверняка.
Скинув рюкзак и плюхнувшись задницей прямо на пол, принимаюсь было расшнуровывать и сдирать с ног прилипшие намертво тапки. И вот когда таки мне удается это сделать и откинуть их под низкую подставку для обуви, стянуть куртку и ощутить себя скорее вымокшим и утопившимся лягушонком, нежели маленькой мышкой, из большой комнаты, на ходу застегивая часы на запястье, появляется он.
Совершенно невозможно идеальный. В черном костюме, того же цвета рубашке и галстуке. Идеальный настолько, что дух захватывает.
Нереальный он и холодный жалкий обтекающий я. Настолько жалкий в собственных глазах, что вскакиваю на ноги почти мгновенно и с низкого старта вешаюсь на его шею, совершенно не переживая, что помну его шмотье. Ничего, переоденется.
Обнимаю его и жадно, словно пытаясь утащить себе частичку, вдыхаю его запах. Носом касаюсь шеи и раздраженно фыркаю, наталкиваясь на туго затянутый воротник рубашки. Воспринимаю это как личную обиду и уже было стискиваю его зубами, как останавливает меня, схватив за подбородок.
– Меня ждут.
Кажется, холодно роняет он, но я-то уже знаю цену этого «холодно» и знаю, как нужно просить, чтобы от «холодно» не осталось и следа.
– Подождут, – уверенно заявляю я, и он, усмехнувшись, пальцами скатывается на мое горло, ведет указательным по кадыку и ниже, цепляя ворот футболки, оттягивает ее, задумчиво обрисовывая пожелтевшее пятно засоса. Снова переводит взгляд на мое лицо, и я, только этого и ожидая, тянусь к нему ближе, чтобы, прикоснувшись губами к точеному подбородку, выдохнуть:
– Хочу тебя. Очень.
Улыбается, и даже сквозь чертовы линзы я вижу, как загораются его глаза. Огонек на самом их дне.
Неторопливо тянется ко мне и одним быстрым движением кончиком языка очерчивает контуры моего уха. Вздрагиваю, и тут же, наказывая за это, кусает, больно стиснув зубы на беззащитной мочке, а его руки уже шарят по моему телу, оглаживая бедра и цепляя застежку джинс.
– Да ты вымок весь. Давай-ка это снимем, – шепчет мне и тут же стягивает футболку через голову.
Послушно отлепляюсь от него и поднимаю руки. Откинув ком ткани, тут же принимается за бляшку ремня, расстегивает ее и, негромко скрипнув пуговицей, стаскивает штаны до колен, а я, переступая вперед, помогаю им упасть на светлый ковер. Тянет к себе, гладит, беззастенчиво лапает, касается спины, стискивает ладонями бедра и ягодицы. Жадно, судорожно. Языком выводя замысловатые узоры на моей шее, то и дело, добавляя к ним яркие пятна засосов. Весьма болезненно добавляет, заставляя меня тихонько постанывать, впиваясь в его локти скрюченными судорогой пальцами.
Едва-едва стягиваю с него пиджак и уже собираюсь приняться за галстук, как он, перехватив расслабившие было узел пальцы, рывком разворачивает меня спиной к себе, заставив взглядом упереться в большущее зеркало на купе.
Негромко усмехается, с удовольствием прикусывая разгоряченную кожу за ухом, и ладонью, неторопливо оцарапав мою грудь, скользит ниже, по ребрам, стискивает бедро и, запрокинув мою голову назад свободной рукой, порывисто целует, проталкивая свой язык в мой рот. Скользит им по небу, пытается забраться поглубже, словно задушить меня.
Уплываю. Уплываю от ощущения наполненности и моментально обдавшего кожу жара.
Словно решив сбавить обороты, продолжает забавляться и дальше, позволяя мне дышать только носом. Языком легонько, словно порхая, почти не касаясь моего языка, избегая ряда зубов, касается только внутренней поверхности щек, щекочет небо, после языком забираясь под мой, ласкает его, оглаживая, наконец-то сплетает его со своим, и я снова мычу, чувствуя, как подбородок становится мокрым от невозможности сглотнуть накопившуюся слюну.
Больно стискивает сосок пальцами и, мизинцем зацепив тонкое колечко, тянет за него, медленно выкручивая. Не позволяет мне смотреть на это, не позволяет, все еще удерживая, хотя шея болезненно ноет и голова кружится из-за редких вздохов.
– Шики…
Ладонь, наконец-то пресекая муку, ныряет ниже, и тут же до боли и едва ли не выступивших предательских слез стискивает мой член.
Fuck!
Боль тут же утихает, стоит ему чуть ослабить хватку и начать водить пальцами вверх вниз, изредка задерживаясь на верхушке, чтобы большим пальцем помассировать головку и, надавив на нее, сползти ниже, провести по выступающим набухшим венам и стиснуть у основания, снова оцарапав ногтями.
Слишком много всего. Ощущений. Боли. Наслаждения. Желания. Нетерпения.
– Посмотри на себя…
Его голос плавится, расплавленным железом оседая в моем подсознании. Но я действительно смотрю, вскинув голову, едва спасаясь от дрожи, когда он прикусывает выступающий позвонок у основания шеи, ведет языком вниз и продолжает уже ладонью ласкать напряженную спину, словно растирая ее колючими мурашками. Колющими, такими приятными.
А из зеркальной дверцы на меня смотрит самая настоящая блядь. Блядь, которая тяжело дышит и едва ли может сомкнуть сейчас припухшие, влажные губы. Которая не может разжать пальцы, стискивающее ласкающее запястье, которая не в состоянии потушить весь этот похотливый отблеск в мутных глазах. Взъерошенный, покрытый свежими багровыми пятнами и царапинами, дрожащий от нетерпения…
Дьявол, как же стыдно!
И на скулах расцветают пятна идиотского румянца, а он уже негромко рычит, замирает, стиснув зубами плечо. Замирает и так же не может оторвать взгляда от чертовой отражающей глади.
И словно проснувшись, хватает меня за волосы и, дернув назад, вырвав непрошеный крик, продолжает едва ли не экзекуцию. Моргаю часто-часто, но от этого темных пятен все больше, и картинка совершенно не желает восстанавливать четкость.
– Шики…
Уже хрипами.
Отпускает, отталкивает от себя, чтобы секундой позже вспышкой боли заставить меня упасть на колени, а после и вовсе завалиться на четвереньки.
Быстро перекатываюсь на спину, и он тут же нависает сверху, опираясь на такие же, как и у меня, дрожащие руки. Сам тянусь выше, втягивая его язык в свой рот, посасываю его, пока неверные пальцы борются с его брюками, и только почувствовав твердую плоть под пальцами, падаю назад, кажется, ободрав лопатки о жесткий ковер. Отпихивает мои руки, быстро проходится языком по ладони, смачивая ее слюной.
Что ж, лучше, чем совсем ничего.
Обхватывает свой член и закусывает губу, растирая по нему вязкую жидкость. Неужели не один я у самой грани?
Обхватываю его талию ногами, бессмысленно загребая пальцами короткий ворс. Пытаюсь стиснуть его, но только лишь впиваюсь ногтями, царапая. Прикрыв глаза, толкается вперед, и я изо всех сил стараюсь не шипеть от боли, когда он втискивается в меня. Медленно, постепенно растягивая. Движение бедер назад… Вперед… Словно раскачивается на мне, и с каждым разом морщиться и кусать губы хочется все меньше. С трудом удерживает заданный темп, и только лишь когда входит полностью, замирает на пару секунд, а после начинает двигаться так, словно вознамерился счесать мою спину об импровизированную терку.
Быстрее, быстрее, быстрее…!
Запахи с ума сводят… Его, смазки, секса… И звуки. Чертовы звуки. Себя почти не слышу, отголоском только лишь, но вот шлепки его бедер о мою кожу забивают все вокруг.
Еще быстрее…
Взмокшая челка прилипает ко лбу, а пальцы скользят по гладкой ткани рубашки, то и дело скатываясь с плеч.
Тянусь выше, уже у той самой чертовой грани, переступив за которую я едва ли в состоянии буду вспомнить собственное имя.
Быстрее…
Невыносимо. Невозможно. Плавится.
Адово хорошо и до одури много ощущений. Всех, разом.
Чуть-чуть еще…
Выгибаюсь, тут же вскрикнув от парализовавшей плечо боли, причиной которой – его зубы.
Запах железа и соли раздражает ноздри.
Снова больно. Там, внизу больно. Больно и очень тяжело. На мгновение.
А после – словно и не было ничего. Словно все разом смыло единой волной наслаждения.
Омывает ей, импульсом проходится по всему телу, от кончиков пальцев на ногах и фонит где-то в макушке.
Непроизвольно сжимаюсь весь, содрогаясь в сладких судорогах.
Хрипит и, дернувшись еще раз, едва ли не падает сверху, с трудом удерживая вес собственного тела. Внутри взрывается что-то, растекаясь во мне теплом.
Пару минут длится это блаженное ничего. После он, зажмурившись и резко распахнув глаза, рывком поднимается на ноги.
Выдыхаю, затылок ломит. Слышу, как скрипят ступеньки. Должно быть, действительно «ждут». Едва сажусь и с трудом натягиваю на себя джинсы, даже не удосужившись их застегнуть. А зачем? Все равно ковылять до душа.
Спускается спустя пару минут, застегивая ряд пуговиц на точно таком же, что и темным пятном на ковре валяется, пиджаке.
– Ты надолго?
– Пару дней.
Тихонько присвистнув, выжидательно приподнимаю бровь, все же надеясь хоть на какие-то объяснения.
– Работа, Акира, – объясняет терпеливо и едва ли не по слогам. Словно и не он только что трахнул меня прямо тут на ковре.
Сердито киваю и складываю руки на голой груди. Подожду уж, пока свалит, а уже после попрусь наверх.
– Веди себя хорошо, ладно?
– Да иди ты, – беззлобно фыркаю в ответ.
«Хорошо», ага. Это как? «Тщательно пережевывай кашку и слушайся Рина»?
– Постарайся не влипнуть, пока меня не будет.
– Я в состоянии о себе позаботиться.
– А я в состоянии надрать тебе задницу за непослушание, помни об этом, маленькая рыбка.
Походит ближе и треплет меня по волосам, как собаку за ухом. Морщусь и откидываю его руку. Совершенно не обращает внимания на этот жест.
– Ты меня понял? – оборачивается уже у самых дверей, нетерпеливо покручивая ключи от машины на пальцах.
– Да понял, понял. Катись уже. Моя задница будет в целости и сохранности.
Удовлетворенно хмыкает, кивает и скрывается за входной дверью.
Клацает замок, после негромко пикает сигнализация. Хлопает дверца, и спустя пару секунд становится совсем тихо, слышно даже, как я, задумавшись, ногтями царапаю ворс на ковре.
Стряхнув с себя оцепенение, поднимаюсь на ноги и, поморщившись отнюдь не от райского удовольствия, ковыляю наверх и, уже нашарив полотенце в шкафу, слышу, как кто-то долбится в дверь.
Вот блядство. Чтоб тебе пусто было! Что, забыл любимые носовые платочки, и нечем теперь подтирать царственные сопли?!
Нехотя снова тащусь вниз и, резко распахнув дверь, готовлюсь, было, разразиться пламенной и не менее матерной тирадой, как меня в грудь с силой толкает Кеске. Запыхавшийся побитый Кеске.
Твою мать.

Дата добавления: 2015-08-05