Повесть, исторический жанр, воинская повесть, повести о монголо-татарском нашествии

С конца XIII в. начинается возрождение Русской земли, подвергшейся опустошительному разгрому монголо-татарскими полчищами. Сознание необходимо­сти борьбы за свое освобождение приводит к сплоче­нию народных сил, одновременно происходит полити­ческое объединение Руси вокруг единого центра, ко­торым становится Москва.

В начале XIV в. закладываются основы русской государственности, начинается процесс политической централизации. Формирование Русского централизован­ного государства способствовало развитию национально­го самосознания и тесно связанной с ним русской культу­ры. Основной темой литературы становится тема ста­новления централизованного государства, единства рус­ских земель. Сознание необходимости борьбы против ненавистного монголо-татарского ига, обретения нацио­нальной независимости постепенно овладевает умами ши­роких слоев населения. Первыми восстали против пора­ботителей жители Твери: в 1327 г. ханский посол Шевкал (Щелкан), начавший творить насилие над русскими людьми, был сожжен в княжеском дворце. В 1374 г. вос­ставшие нижегородцы перебили ханских послов во главе с их старейшинами. Возглавить борьбу русского народа против поработителей сумел московский князь Дмитрий Иванович (1350—1389). Он сплотил под знамена Моск­вы почти всю северо-восточную Русь и в битве на поле Куликовом 8 сентября 1380 г. нанес сокрушительный удар полчищам Мамая.

Значение одержанной победы осмысляется в склады­вающемся в конце XIV- середине XV в. цикле повес­тей о Куликовской битве. В этот цикл входят летописная повесть «Побоище великого князя Дмитрия Ивановича на Дону с Мамаем», лиро-эпическая повесть («песнь») «Задонщина» и «Сказание о Мамаевом побоище». Все эти произведения — яркое свидетельство роста нацио­нального самосознания. Они проникнуты патриотиче­ским пафосом прославления великой победы над ино­земными поработителями, прославления подвига русско­го народа и великого князя московского Дмитрия Ивановича и его двоюродного брата Владимира Андрее­вича, князя Серпуховского и Боровского. Повести о Ку­ликовской битве подчеркивают, что победа была добыта ценой огромных жертв русского народа и что она яви­лась результатом единения и сплочения основных сил Руси под знаменами Москвы. События 1380 г. даются в широкой исторической перспективе: Куликовская бит­ва сопоставляется с битвой на реке Калке, Мамай сравни­вается с Батыем, а борьба с Золотой Ордой рассматривается как продолжение многовековой борьбы Руси со степными кочевниками - печенегами и половцами.

Поэтическая повесть о Куликовской битве - «Задон­щина», дошедшая до нас в шести списках, двух редакци­ях, была написана в конце XIV в. Автором этого про­изведения обычно назывался Софоний, брянский боярин, ставший впоследствии священником. Однако исследова­тельница Р. П. Дмитриева поставила под сомнение его авторство. По ее наблюдениям, Софонию принадлежало другое, не дошедшее до нас произведение, которым и вос­пользовался неизвестный нам автор при написании «Задонщины» (А. А. Шахматов условно называл его «Сло­вом о Мамаевом побоище»). Неизвестный автор поста­вил себе целью воспеть «иными словесы» одержанную в 1380 г. победу, взяв в качестве поэтического образца «Слово о полку Игореве». Он создал песнь славы побе­дителям и горестным плачем почтил память павших на поле брани воинов.

Использование плана повествования и художествен­ных приемов «Слова о полку Игореве» в «Задонщине» обусловлено всем идейно-художественным замыслом это­го произведения. Так же как в «Слове», в «Задонщине» ход исторических событий не излагается подробно. Глав­ное внимание обращено на их смысл и оценку. Примеча­тельно то, что автор «Задонщины» увидел неразрывную связь времен и событий и помог уяснить это своим совре­менникам. По верному представлению автора, Куликов­ская битва — это продолжение той многовековой борьбы, которую «храбрым русичам» приходилось вести со степ­ными кочевниками, «диким полем». Если поражение Игоря на Каяле (в «Слове о полку Игореве») - резуль­тат феодальной розни, отсутствия единства действий, то победа на поле Куликовом - результат преодоления розни, результат единения русских сил во главе с вели­ким московским князем Дмитрием Ивановичем. Под знаменами Москвы все русские воины идут в бой «за землю русскую, за веру христианскую!» Этот рефрен лейтмотивом проходит через всю «Задонщину».

Если в результате поражения на Каяле «скорбь ум полонила» и на Руси наступил период «туги (скорби) и печали», то в результате одержанной на поле Кулико­вом победы по Русской земле простерлось «веселие и буйство», а туга и скорбь стали уделом потерпевших поражение захватчиков. В этом сознательном сближении прошлого с настоя­щим - пафос исторического замысла «Задонщины», отмечает Д. С. Лихачев.

«Задонщина» состоит из двух частей: «жалости» и «похвалы» (в «Слове о полку Игореве» - три части).

Так же как и «Слово о полку Игореве», «Задонщина» начинается с небольшого вступления. Оно не только настраивает читателей-слушателей на высокий, торже­ственный лад, но и определяет главную тему произведе­ния - прославить, воздать «похвалу» Дмитрию Иванови­чу, его брату Владимиру Андреевичу и «возвести печаль на восточную страну». Вот как об этом говорится во вступлении: «Братья и друзья, сыновья земли Русской! Соберемся вместе, составим слово к слову, возвеселим Русскую землю, отбросим печаль в восточные стра­ны... и восхвалим победу над поганым Мамаем, а велико­го князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Влади­мира Андреевича, прославим! И скажем так: лучше ведь, братья, возвышенными словами вести нам этот рассказ про поход великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, потомков святого великого князя Владимира Киевского. Начнем рассказы­вать о их деяниях по делам и по былям... Вспомним давние времена, восхвалим вещего Бояна, искусного гус­ляра в Киеве...» Таким образом в «Задонщине» сразу же устанавливается генеалогическая связь первых ки­евских князей, «трудом и потом» которых созидалась Русская земля, с московскими князьями, наследниками славных деяний своих предков. Тем самым Москва, но­вый политический центр Русской земли, объявляется наследницей Киева и его культуры. Эту же цель пресле­дует и прославление «вещего Бояна», «искусного гудца (гусляра) в Киеве». Воинская доблесть и мужество московских князей характеризуются в «Задонщине» с помощью тех же худо­жественных приемов, что и в «Слове о полку Игореве». Так, например, характеризуя Дмитрия Ивановича и его брата Владимира Андреевича, автор использует в одном предложении несколько деепричастных оборотов, что придает повествованию особую плавность, неторопли­вость, напевность, сближает его со сказовой манерой: Дмитрий Иванович и брат его Владимир Андреевич, «укрепив ум свой силой, закалив сердца свои мужеством, преисполнившись ратного духа, урядили свои храбрые полки в Русской земле...»

Первая часть «Задонщины», «жалость», открывается яркими картинами сбора русских войск, их выступления в поход, начала сражения и их поражения. Опираясь на свой поэтический образец - «Слово о полку Игореве», автор так изображает подготовку русского воинства к грядущей решительной битве: «Кони ржут на Москве, звенит слава по всей Русской земле. Трубы трубят в Коломне, в бубны бьют в Серпухове, стоят стяги у Дона великого на берегу». Ср. в «Слове о полку Игореве»: «Кони ржут за Сулой — звенит слава в Киеве; трубы трубят в Новеграде - стоят стяги в Путивле».

Воинская доблесть братьев Ольгердовичей - Андрея и Дмитрия, пришедших на помощь московскому князю, прославляется так же, как и доблесть «кметей» (воинов) Буй Тура Всеволода в «Слове о полку Игореве»: они «под звуки труб спеленаны, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены, с острого меча вспоены...». Брянский боярин чернец Пересвет, обращаясь к ве­ликому князю, перед решающим поединком с врагом выражает мысли и чувства всех участников битвы: «Луч­ше нам порубленным быть, чем в плен попасть!..». Природа в «Задонщине» на стороне русских войск и предвещает поражение «поганых»: «А уже беды их подстерегают крылатые птицы, паря под облаками, воро­ны неумолчно грают, и галки по-своему галдят, орлы клекочут, волки грозно воют, и лисицы брешут - кости чуют». Зато князю Дмитрию Ивановичу «солнце... ясно на востоке сияет, путь возвещает».

Центральное место в «Задонщине» отведено изобра­жению страшного боя на Куликовом поле: «На том поле грозные тучи сошлись. Часто сверкали из них молнии и гремели громы могучие. То ведь сразились сыны русские с погаными татарами, чтобы отомстить свою оби­ду. Сверкают их доспехи золоченые, гремят князья русские мечами булатными по шлемам хиновским». И далее: «Затрещали копья каленые, зазвенели доспе­хи золоченые, застучали щиты червленые, загремели мечи булатные о шлемы хиновские на поле Кулико­вом, на речке Непрядве».

Вторая часть «Задонщины», «похвала», посвящена описанию победы, одержанной русским войском тогда, когда в бой выступил полк воеводы Дмитрия Боброка Волынца. «Тогда князь великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, полки поганых вспять поворотили и начали их бить и сечь жестоко, тоску на них наводя. И князья их с коней низвергнуты, и трупами татарскими поля усеяны, а реки кровью их потекли... пропала охота у царей и князей их на Русскую землю ходить. Уже нет веселья в Орде». В результате одержанной победы по Русской земле «простерлось веселье и ликование и вознеслась слава русская над хулой поганых».

Стиль повествования «Задонщины» радостный, ма­жорный, взволнованно-патетический. Автор оживляет повествование прямой речью персонажей. Так, новгород­цы сетуют на то, что они не поспевают на помощь Дмит­рию Ивановичу. Съехавшиеся в Москву русские князья обращаются с речью к Дмитрию. Дмитрий ведет беседу с Владимиром Андреевичем и обращается ко всем князь­ям русским. Диалоги ведут Андрей Полоцкий и Дмит­рий Брянский, храбрый Пересвет и Ослябя. Завершает «Задонщину» торжественная речь Дмитрия Ивановича «на костях» павших воинов.

По сравнению со «Словом о полку Игореве», в «Задонщине» совершенно отсутствуют языческие мифологические образы, но значительно усилены ре­лигиозно-христианские мотивы. Автор вкладывает в уста русских князей благочестивые размышления, молитвенные обращения, в повествование вводятся элементы религиозной фантастики (Борис и Глеб мо­литву творят «за сродников своих»); русские воины сражаются за «святые церкви, за православную веру». Все это свидетельствует о возросшей роли церкви в жизни Московского государства.

Как и в «Слове о полку Игореве», в «Задонщине» широко используются приемы и поэтические образы народной поэзии, песенные ритмы. Так, подобно орлам, русские князья слетаются на помощь Дмитрию Иванови­чу. Словно соколы и ястребы, устремляются русские воины на вражеские стада гусиные и лебединые. «Жаво­ронка, летнюю птицу, красных дней утеху», призывает поэт «взойти на синие облака» и воспеть славу победите­лям. Чрезвычайно распространены в «Задонщине» отри­цательные сравнения: «...словно орлы слетелись со всех полунощных стран; то не орлы слетелись, съехались все князья русские...»

Символические образы народной поэзии: гуси, лебе­ди, соколы, кречеты, волки, орлы - постоянно присут­ствуют в «Задонщине». Художественная логика параллелизмов, где орлы, соколы, кречеты, туры сопоставляются с русскими князьями и воеводами, а волки, гуси и лебеди - с враже­скими воинами, основывается на впечатлениях, связан­ных с охотой. Известно, что соколы и кречеты использо­вались в княжеских и боярских охотах на лебедей и гу­сей. Этим и можно объяснить сопоставление воинов Мамая с лебедями и гусями - птицами, опоэтизирован­ными в фольклоре. Такое сопоставление дает наглядное представление о превосходстве силы русских войск (соколов и кречетов) перед золотоорды некими (лебедями и гусями). В «Сло­ве о полку Игореве» половцы уподоблялись черным воронам, а русские воины - соколам.

В стиле «Задонщины» значительны и следы деловой прозы XV в. Об этом свидетельствуют хронологические уточнения, титулование князей, генеалогические форму­лы, перечень убитых, а также однообразие приемов вве­дения прямой речи. В то же время «Задонщине» присуще строфическое построение, что подчеркивается одинаковыми зачинами: «И сказал им князь...», «И молвил Андрей...», «И сказал ему Дмитрий...» или: «Уже словно орлы слетелись...», «Уже повеяли сильные ветры...», «Уже заскрипели теле­ги...». «Задонщина» типологически принадлежит к лиро-эпическим произведениям, подобным «Слову о полку Игореве» и «Слову о погибели Русской зем­ли». Идейный замысел «Задонщины» связан с поэтиза­цией политической роли Москвы и московского князя в борьбе с ордынцами (видимо, поэтому в ней преднаме­ренно не говорится о предательстве рязанского князя Олега). Весь свой пафос автор направил на пропаганду идеи сплочения, единения всех сил Русской земли вокруг Москвы, всячески подчеркивая, что только благодаря единству была одержана историческая победа, а князья и русские воины добыли себе «честь и славное имя».

Сказание о Мамаевом побоище. В середине XV в. на основе летописной повести о Ку­ликовской битве, «Задонщины» и устных преданий было создано «Сказание о Мамаевом побоище», дошедшее до нас в многочисленных списках (более ста) в шести ре­дакциях. В «Сказании» явно обнаруживается тенденция к беллетризации повествования, усилена его заниматель­ность. Автор «Сказания», прославляя благочестивые по­мыслы Дмитрия Ивановича и противопоставляяих не­честивым помыслам Мамая, не стремится к точности исторических фактов, часто допускает анахронизмы, включает в повествование вымышленные монологи. В повествование вводятся вымышленные послания, которыми обмениваются Олег Рязанский, Ягайло (Ольгерд) и Ма­май, произвольно воспроизводятся сцены новгородского веча, где принимается решение идти на помощь Дмитрию.

В «Сказании» по сравнению с летописной повестью и «Задонщиной» можно найти немало новых, порой поэтических подробностей. Так, в «Сказании» сообщает­ся о посылке Дмитрием в качестве посла к Мамаю Захария Тютчева (предка русского поэта Ф. И. Тютчева), о посещении московским князем Троицкого монастыря, о поединке богатыря Пересвета с ордынским исполином. Интересны, например, такие эпизоды. Ночью, накануне боя, Дмитрий вместе с воеводой Боброком идет в развед­ку: слушает землю, крики зверей, птиц, всматривается в огни костров неприятельского стана. Перед началом боя Дмитрий обменивается одеждой и конем с боярином Михаилом Бренком, и тот погибает под княжеским стя­гом. В повествование вводится рассказ о подвиге рядово­го участника сражения Юрки-сапожника. Интересен за­ключительный эпизод, когда после боя никак не могут отыскать князя Дмитрия Ивановича и наконец с трудом находят его под иссеченной березой «уязвена велми» (тя­жело раненным).

В повестях о Куликовской битве в основу нравствен­но-эстетической оценки деятельности исторических лиц положена народная идея единения русских княжеств вокруг Москвы. Показательно, что в «Сказании» эта идея трактуется довольно широко и своеобразно. Она перерастает рамки собственно русских границ и при­обретает межнациональное значение. По мысли авто­ра, в борьбе с Мамаем должны объединяться усилия не только русских князей, но и литовских. Следует заметить, что участники Куликовской битвы Андрей и Дмитрий Ольгердовичи литовскими князьями были лишь по происхождению. Фактически же эти князья находились на службе у Московского великого князя. Однако события в «Сказании» представлены так, что будто бы на помощь Дмитрию Ивановичу братья при­были из самой Литвы, хотя в действительности Анд­рей приехал из Переяславля Залесского, а Дмит­рий -из Пскова. Нарушение исторической точности в угоду художественно-литературной концепции со­держится и в изображении князя Дмитрия Михайло­вича Боброка, который Волынским назван по своему происхождению, а не по службе.

В «Сказании», как и в других повестях эпохи Кули­ковской битвы, по-новому изображается князь. В пред­шествующие столетия на страницах воинских и историче­ских повестей князь представал отважным воином и дип­ломатом. Он был вынослив в походе, отличался личной храбростью в сражении, обладал сильной волей. Как дипломат, он налаживал контакты, заключал с другими правителями договоры. Об этих типовых княжеских до­блестях говорится и в повестях о Куликовской битве. Но теперь они не являются определяющими. Главным в из­ображении князя становится показ его объединительных усилий, преодоленияим узкоместнических интересов.

Одно из художественных открытий «Сказания» ви­дится в том, что деятельность князей, и особенно их участие в Куликовской битве, представлена не только как общерусское, народное дело, но и как дело семейное. С тревогой и волнением русские княгини провожают мужей на битву и произносят при этом молитвенные заклинания: вернутся их мужья с поля боя - будет радость государству и семье. В таком изображении Кули­ковская битва приобретала особую силу эмоционального воздействия.

Своеобразную художе­ственную интерпретацию «Сказание» получило в замеча­тельном поэтическом цикле А. Блока «На поле Кулико­вом».

Победа на поле Куликовом над полчищами Мамая показала, что у русского народа есть силы для решитель­ной борьбы с врагом и эти силы способна объединить и направить централизованная власть великого князя.

Одними из первых произведений, написанных в стиле «плетения словес», были«Житие Петра митрополита»,принадлежащее Киприану, и «Слово о житии и престав­лении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русско­го» (автор неизвестен).

Стиль «плетения словес», или эмоционально-экспрес­сивный, достигает своего расцвета в творчестве талантли­вого писателя конца XIV - начала XV в. Епифания Премудрого. Свое первоначальное образование Епифа­ний получил в Ростове, став монахом монастыря Григо­рия Богослова, где была богатая библиотека. Здесь Епи­фаний встретился с будущим героем своего произведения Стефаном, с которым «спорил о слове, или каком-либо стихе, или строке». Затем около 31 года он прожил в Троице-Сергиевом монастыре. Разносторонность куль­турных интересов сблизила Епифания со знаменитым художником Феофаном Греком. Епифания поражала в Феофане его свободная манера «писать» кистью, «не взирая на образцы». Беседы с художником не прошли даром для Епифания: эмоциональной живописной экс­прессии живописца соответствует эмоциональная экс­прессия слова у Епифания.

Неизвестно, был ли знаком Епифаний с другим гени­альным своим современником - Андреем Рублевым, но, безусловно, на творчество того и другого благотворное влияние оказала нравственно-трудовая атмосфера Троице-Сергиева монастыря и личность его игумена Сергия Радонежского. И писатель, и художник, каждый по-свое­му, выразили в своем творчестве общий подъем нацио­нального самосознания, связанный с исторической побе­дой на поле Куликовом. Умер Епифаний Премудрый около 1420 г. Творче­ское наследие писателя невелико: ему принадлежат два произведения - «Житие Стефана Пермского» и «Житие Сергия Радонежского». В этих произведениях Епифаний Премудрый стремился воплотить нравственный идеал эпохи, идеал религиозного деятеля-просветителя, в первом случае Стефана Пермского, несущего, по мысли автора, свет новой культуры язычникам, народам дале­кой северо-восточной окраины Московской Руси, и во втором - игумена Троицкого монастыря Сергия - этого, по словам Ф. М. Достоевского, «мирского работника», активного борца против «ненавистной розни века сего».

«Житие Стефана Пермского» было написано Епифанием, очевидно, вскоре после смерти Стефана (ум. в 1396 г.). Цель жития - прославить миссионер­скую деятельность русского монаха, ставшего затем епис­копом в коми-пермяцкой земле, показать торжество христианства над язычеством. Тщательно собрав факти­ческий материал, Епифаний оформляет его в изящный, торжественный панегирик.

«Житие Стефана Пермского» открывается риториче­ским вступлением, затем следует биографическая часть, которая завершается тремя плачами: пермских людей, пермской церкви и «плачем и похвалой инока списающа» (т. е. самого писателя). Во вступлении Епифаний пространно излагает моти­вы, которые побудили его к написанию жития; его пером движет любовь к подвигам Стефана, об этих подвигах необходимо написать «памяти ради», дабы последующие поколения не забывали о них. Епифаний сообщает об основных источниках, которыми он располагал, присту­пая к своему труду: это прежде всего устные рассказы учеников Стефана, личные свидетельства его, Епифания, как очевидца, беседы с героем и расспросы о нем старых людей. Тут же автор просит о снисхождении к нему, автору: «Я умом груб и словом невежда», «...не бывал ведь я в Афинах в юности и не научился у философов ни их хитросплетениям, ни мудрым словам, ни Платоновых, ни Аристотелевых бесед не осилил, ни философии, ни искусству речи не обучен». Автор заранее просит у своих читателей прощения за то, что «ежели будет мною где-то предложена речь, достойная осуждения». В биографической части жития Епифаний сообщает ряд конкретных фактов о жизни и деятельности Стефана. Он родился в Великом Устюге в семье соборного клири­ка. Научившись грамоте, он прочитал много книг, внима­тельно слушал «чистые повести» и «учительные слова», а также сам быстро и искусно переписывал книги. Сте­фан заранее начал готовить себя к будущей миссионер­ской деятельности в Пермском крае.

Тверь, соперничающая с Москвой за политическое первенство, создала в Х1У-ХУ вв. ряд житийных произведений, в которых рассказывалось о борьбе московского и тверского князей за великокняжеский престол и давалась весьма нелестная оценка нравственному поведению Юрия Долгорукова («Житие Михаила Ярославича Тверского»). Позднее же, в конце XV в. на Тверской земле возникло замечательное произведение общерусского характера – «Хождение за три моря» Афанасия Никитина. Традиционный для древнерусской литературы жанр хождения претерпел здесь значительное изменение. В Х1-Х111 вв. хождение - жанр паломнической литературы, описание путешествий по святым местам. Таков самый ранний памятник подобного типа – «Хождение» Игумена Даниила описавшего свое путешествие в Палестину. Афанасий Никитин - тверской купец, человек сугубо светский, создает новый жанр путевого дневника, путевых заметок, описывая свой торговый путь в Персию и Индию. Больше всего в своем сочинении Афанасий уделяет внимание Индии, быт и природу которой он рисует очень детально, иногда привнося в свое описание элементы фантастики. В конце XIV в. начинает складываться новая разно­видность путевых записок. Наряду с паломническими «хожениями», интерес к которым не ослабевал на протя­жении всего русского средневековья, путешественников стали привлекать предметы и события светской жизни. Первыми такими произведениями были путевые записки о хожении в Царьград Игнатия Смольнянина (конец XIV в.) и затем неизвестного суздальца о Западной Европе 1449 г. Эта новая разновидность «хожении» с наибольшей силой выражена в «Хожении за три моря», написанном русским купцом Афанасием Никитиным.

В 1466-1472 гг. Афанасий Никитин совершил смелое путешествие в Прикаспийское Закавказье, Иран и Индию, о которой на Руси и в Западной Европе распространялись сказочные предания. Ранее он уже побывал в других странах. Афанасий Никитин был предприимчивым и энергичным купцом и одновременно образованным, наделенным природным умом и дипло­матическим тактом человеком. Когда в Москву летом 1466 г. прибыл Хасан-бек, посол Ширванского царства, находившегося на террито­рии современного Азербайджана, Афанасий Никитин воспользовался этим приездом и с разрешения москов­ского великого князя Ивана III подготовился для торго­вой поездки из Твери Волгой в прикаспийские страны и Персию. Вместе с ним поехали три десятка московских и тверских купцов.

Стиль "хождения" - это стиль дневниковых записей, сопровождаемых иногда лирическими отступлениями, в которых автор печалится по поводу своей оторванности от родины. Язык Афанасия почти свободен от церковнославянизмов, это живой разговорный древнерусский язык, но зато уснащенный словами персидского, арабского и тюркского происхождения. Новаторской чертой книги Никитина является, в первую очередь, обилие в ней автобиографических элементов, позволяющих на всем протяжении ощущать присутствие автора, его личную судьбу и переживания.

«Повесть о взятии Царьграда». Падение столицы Византии Константинополя в 1453 г. под ударами войск турок-сельджуков поставило на повестку дня вопрос о преемственности Москвой политической власти визан­тийских императоров. Философско-историческое осмыс­ление падения Константинополя было дано в «Повести о взятии Царьграда», написанной Нестором-Искандером. В рассказ об основании Царьграда Константином Флави­ем Нестор-Искандер вводит символическую картину борьбы орла со змеем. При этом орел выступает симво­лом христианства, змей — мусульманства. Победа змея над орлом символизирует временное торжество мусуль­манства в Царьграде, но в конечном итоге, по мысли автора, вновь должно восторжествовать христианство. «Русый же род с прежде создавшими город этот всех измаилтян победят и Седьмохолмый приимут с теми, кому принадлежит он искони по закону, и в нем воцрятся...» Это «пророчество» было воспринято московскими книжниками как указание на русский народ, миссия которого якобы и состояла в освобождении Царьграда от «неверных». Благодаря этому историческое повест­вование в «Повести о взятии Царьграда» приобрета­ло публицистическую остроту.

«Повесть о взятии Царьграда» подробно излагала события, связанные с осадой города войсками турец­кого султана Мехмеда II. Большое внимание в повести отводится описанию психологического состояния осаж­денных, изображению мужества и храбрости царя Константина, презирающего смерть и превыше всего ставящего долг перед родиной и честь воина. Несмот­ря на страшные и грозные знамения, предвещающие падение города, его обреченность, Константин катего­рически отказывается покинуть Царьград ради спасе­ния своей жизни. Защищая город с оружием в руках, он героически погибает в неравном бою. Героически по­гибает и верный союзник Константина Зустенея (Юс­тиниан), генуэзский принц.

Местные, региональные традиции наиболее ярко отразились в памятниках, созданных в Новгороде, Пскове, Твери - в центрах русских княжеств, соперничавших с Москвой в Х1У-ХУ вв. за политическое первенство. Новгородская литература более демократична и доступна, чем литература Киевской Руси и отчасти унаследовавшая ее традиции московская школа. Произведение новгородской школы отличают простота стиля, сюжетная занимательность и конкретность изображения. Очень часто в памятниках встречаются местные легендарные предания, которые придают новгородской литературе неповторимое своеобразие. Такова "Повесть о путешествии новгородского архиепископа Иоанна на бесе в Иерусалим", соединяющая в себе черты житийной литературы и легендарно-исторического сказания. Красочно, не скупясь на бытовые подробности, повесть рассказывает, как бес искушал монаха Иоанна - забрался в рукомойник и стал там плескаться, отвлекая святого от молитв. Иоанн крестным знамением заключил беса в рукомойник, и за освобождение от заклятия бес в течение одной ночи переносит Иоанна в Иерусалим, где тот поклоняется гробу Господню, и возвращает в Новгород. За то, что Иоанн разгласил тайну Путешествия, бес начинает ему мстить - он «мечтанием» заставляет новгородцев видеть в келье Иоанна женское платье, блудницу и т.п. Новгородцы обвиняют своего архиепископа в блуде и изгоняют из города: сажают Иоанна на плот посреди Волхова. Однако бес оказывается посрамлен: по божьему изъявлению плот плывет вверх по течению реки к новгородской святыне - Юрьеву монастырю. В основе этой повести лежит широко распространенный в мировой литературе мотив заклятия крестом беса, а также традиционная для житийного жанра тема борьбы святого с дьяволом. Динамичность и острота сюжета, достоверность в описании чудес, а также своеобразный лукавый юмор (в описании мести беса) сделали повесть очень популярной и в новое время. Ее сюжетные мотивы впоследствии были использованы А.С. Пушкиным (в лицейской поэме «Монах») и Н.В. Гоголем (в повести «Ночь перед Рождеством»).

Наиболее оригинальным произведением псковской литературы является «Повесть о псковском взятии», посвященная событиям 1510 г., когда в процессе централизации русских земель Псков потерял свою былую независимость и подчинился власти великого московского князя. Повесть вошла в состав псковской летописи XVI в., датируется 10-ми годами XVI в., т.е. была создана по следам горячих событий. Рассказ неизвестного автора отличается обстоятельностью, простотой и искренностью тона. Повесть очень лирична, все события освещены сложными и противоречивыми авторскими эмоциями. Особенно выделяется в Повести плач Пскова о своей былой славе: «О славнейший в градах великий Пскове, почто бо сетуеши, почто бо плачеши? И отвеща град Псков: како ми не сетовати, како ми не плакати? Прилетел на мене многокрылый орел, исполне крыле нохтей и взя от мене кедра Ливанова, по пустившу богу за грехи наша, и землю нашуе пусту сотвориша, и град наш разориша, и люди наща плениша...». При этом автор понимает закономерность присоединения Пскова к Москве, хотя относится к новой власти весьма критически, обвиняя ее в лицемерии и своекорысти.

На рубеже ХУ-ХУ1 вв. в русской литературе наступает решительный перелом, положивший конец тенденциям лирического и психологического характера литературы предыдущего характера.

К концу XV в., ко времени княжения Ивана III относится образование русского централизованного государства, окончательно покорившего удельные княжества. В 1480 г. произошло окончательное освобождение Руси от татарской зависимости. В международной жизни Руси начинает играть очень важную роль, не в последнюю очередь вызванную так называемой Флорентийской унией и завоеванием Константинополя турками в 1453 г., Уния (т.е. союз), заключенная Византией с Римом, предполагала греко-православной церкви с латинской, католической -взамен ее Византия надеялась получить военную помощь от Запада. В России унию не признали, а завоевание Царьграда турками стали рассматривать как божью кару грекам за отказ от православия. Греческое православие в глазах представителей русского благочестия было дискредитировано, зато православие русское стало выглядеть как единственное «правильное» вероучение. Во второй половине XV в. зарождается теория «Москва - третий Рим», т.е. Москва была объявлена преемницей Византии. В начале XVI в. она будет окончательно: оформлена в послании монаха старца Филофея к Василию III. Филофей высказал, довольно распространенное в русской публицистике мнение о греховности всего латинского (католического) мира. И первый Рим, и второй (т.е. Константинополь) пали из-за своего «нечестия», третий же Рим (Москва) стоит непоколебимо, «а четвертому не бытии».

Эта идея вызвала к жизни целый ряд памятников, культивирующий пышный, торжественный и монументальный стиль. Все они отражали новую официальную идеологию русского государства, оправдывающую притязания самодержавной Москвы на всемирно-историческую роль. К числу подобных памятников принадлежат «Повесть о взятии Царьграда турками в 1453 году» (приписывается Нестору-Искандеру, датируется 2-ой пол. XV в.), цикл повестей о вавилонском царстве (сложилась в конце XV - начале XVI вв.), «Послание о Мономаховом венце» (начало XVI в.), «Сказание о князьях Владимирских» (1510-1520 гг.). В последних двух излагалась легенда о происхождении правящей на Руси династии Рюриковичей от полководца Пруса, брата римского императора («Августа-кесаря»), о подтверждении династических прав московских князей «Мономаховым венцом», якобы полученным Владимиром Мономахом от византийского императора.

Лекция 6. Литература «смутного периода»

План:

1. Рост демократических элементов в литературе 17 века. Начало обмирщения литературы.

2. Проблематика бытовых повестей 17 века.

3. Возникновение демократической сатиры.

4. Сочинения протопопа Аввакума и инока Епифания.

5. Переводная литература конца 17 века.

---

Дата добавления: 2015-08-03