Моление» Даниила Заточника. Идея, художественное своеобразие, личность Даниила. 2 страница

Во всех странах, поддерживавших между собою тесное культурное общение, — в Византии, на Руси, в Сербии и в Болгарии — возникает своеобразное единое литературное направление. Вырабатывается жанр витиеватых и пышных похвал, первоначально обращенных к славянским святым, покровительствовавшим победам соотечественников. В Сербии новый стиль сказывается уже в произведениях Доментиана, Феодосия и Даниила. В Болгарии эти первые похвалы составляются Иоанну Рыльскому и Илариону Мегленскому; в России новое литературное направление отчетливо сказывается в «Житии митрополита московского Петра», составленном переехавшим на Русь болгарином, московским митрополитом Киприаном. Особенно пышного расцвета этот стиль достигает в житиях Стефана Пермского и Сергия Радонежского, принадлежащих перу замечательного писателя конца XIV — начала XV в. Епифания Премудрого. Новый стиль заявляет о себе и в переводах исторических произведений (в «Хронике» Манассии, в «Троянской истории» и др.).

Новое литературное движение выработало литературные вкусы, определившие форму и содержание литературных произведений двух ближайших столетий. Оно опиралось на особые работы по грамматике, стилистике, по выработке сложной книжной литературной речи. Оно было связано с попытками унифицировать орфографию, самый почерк рукописей и с громадной переводческой работой: на славянские языки делались многочисленные переводы с греческого, пересматривались и исправлялись старые переводы.

В результате всего этого огромного совместного труда славянских ученых были выработаны литературные принципы, способные передать пышность, торжественность тем и подъем чувств своего времени и отразившие интерес к человеческой психологии.

Новая литературная школа привела к усиленному развитию литературного языка, к усложнению синтаксиса, к появлению многих новых слов, в особенности для выражения отвлеченных понятий. В этом росте русского литературного языка стираются местные, областные различия и создается конкретная почва для объединения всей русской литературы. С трудами представителей нового литературного направления литература и книжность окончательно теряют черты феодально-областной ограниченности и укрепляются их связи с литературами южных славян.

Новый литературный стиль XIV—XV вв. получил в научной литературе не совсем точное название «плетение словес». Первоначальный смысл этого выражения — «плетение словесных венков», т. е. создание похвал, но потом это выражение приобрело смысл создания словесной орнаментики.

«Плетение словес» основано на внимательнейшем отношении к слову: к его звуковой стороне (аллитерации, ассонансы и т. п.), к этимологии слова (сочетания однокоренных слов, этимологически одинаковые окончания), к тонкостям его семантики (сочетания синонимические, тавтологические и пр.), — на любви к словесным новообразованиям, составным словам, калькам с греческого. Поиски слова, нагромождения эпитетов, синонимов исходили из представления о тождестве слова и сущности божественного писания и божественной благодати. Напряженные поиски эмоциональной выразительности, стремление к экспрессии основывались на убеждении, что житие святого должно отразить частицу его сущности, быть написанным «подобными» словами и вызывать такое же благоговение, какое вызывал и он сам. Отсюда — бесконечные сомнения авторов в своих литературных способностях и полные нескрываемой тревоги искания выразительности, экспрессии, адекватной словесной передачи сущности изображаемого.

Стиль второго южнославянского влияния отразился только в «высокой» литературе Средневековья, в литературе церковной по преимуществу. Основное, к чему стремятся авторы произведений высокого стиля, это найти общее, абсолютное и вечное в частном, конкретном и временном, «невещественное» в вещественном, христианские истины во всех явлениях жизни. Из высоких литературных произведений по возможности изгоняется бытовая, политическая, военная, экономическая терминология, названия должностей, конкретных явлений природы данной страны, некоторые исторические упоминания и т. д. Если приходится говорить о конкретных политических явлениях, то писатель предпочитает называть их, не прибегая к политической терминологии своего времени, а в общей форме, предпочитает выражаться о них описательно, давать названия должностей в их греческом наименовании, прибегает к перифразам и т. д.: вместо «посадник» — «вельможа некий», «старейший», «властелин граду тому», вместо «князь» — «властитель той земли», «стратиг» и т. д. Изгоняются собственные имена, если действующее лицо эпизодично: «человек един», «мужь некто», «некая жена», «некая дева», «негде в граде». Прибавления «некий», «некая», «един» служат изъятию явления из окружающей бытовой обстановки, из конкретного исторического окружения.

Абстрагирование поддерживается постоянными аналогиями из библейских книг, которыми сопровождается изложение событий жизни святого. Аналогии заставляют рассматривать жизнь святого под знаком вечности, видеть во всем только самое общее, всюду искать наставительный смысл. Для «высокого» стиля Средневековья характерны трафаретные сочетания, привычный «этикет» выражений, повторяемость образов, сравнений, эпитетов, метафор и т. д.

Стиль русской церковной литературы времени второго южнославянского влияния вносит в эту абстрагирующую тенденцию чрезвычайно сильную и характерную особенность: до экзальтации повышенную эмоциональность, экспрессию, сочетающуюся с абстрагированием, отвлеченность чувств, приложенную к отвлеченности богословской мысли.

Авторы стремятся избежать законченных определений и характеристик. Они подыскивают слова и образы, не удовлетворяясь найденными. Они без конца подчеркивают те или иные понятия и явления, привлекают к ним внимание, создают впечатление невыразимой словами глубины и таинственности явления, примата духовного начала над материальным. Зыбкость материального и телесного при повторяемости и «извечности» всех духовных явлений — таков мировоззренческий принцип, становящийся одновременно и принципом стилистическим. Этот принцип приводит к тому, что авторы широко прибегают и к таким приемам абстрагирования и усиления эмфатичности, которые с точки зрения нового времени могли бы скорее считаться недостатком, чем достоинством стиля: к нагромождениям однокоренных слов, тавтологическим сочетаниям и т. д. Таковы соединения однокоренных слов: «начинающему начинание», «устрашистеся страхом», «запрещением запретить», «учить учением» и т. д. Некоторые из подобных однокоренных сочетаний свойственны русскому языку вообще, однако в ряде случаев намеренность однокоренных сочетаний видна вполне ясно: «насытите сытых до сытости, накормите кръмящих вас, напитайте питающих вы».

Говоря о сочетаниях однокоренных слов, мы должны сказать и еще об одном явлении, связанном с этим, — о своеобразной игре слов, их «извитии». Эта игра слов должна была придать изложению значительность, ученость и «мудрость», заставить читателя искать «извечный», тайный и глубокий смысл за отдельными изречениями, сообщить им мистическую значительность. Перед нами как бы священнописание, текст для молитвенного чтения, словесно выраженная икона, изукрашенная стилистическими драгоценностями. «Печаль приат мя и жалость поят мя» — говорит о себе автор «Жития Сергия Радонежского». Одна из добродетелей того же святого — «простота без пестроты». Ту же игру созвучиями, придающими речи особую афористичность, представляют и следующие примеры: «чадо Тимофее, внимай чтению и учению и утешению»; «один инок, един възединенный и уединяяся, един уединенный, един единого бога на помощь призывая, един единому богу моляся и глаголя».

Все эти приемы не способствуют ясности смысла, но придают стилю повышенную эмоциональность. Слово воздействует на читателя не столько своей логической стороной, сколько общим напряжением таинственной многозначительности, завораживающими созвучиями и ритмическими повторениями. Жития этого времени пересыпаны восклицаниями, экзальтированными монологами святых, абстрагирующими и эмфатическими нагромождениями синонимов, эпитетов, сравнений, цитат из библейских книг и т. д. Авторы житий постоянно говорят о своем бессилии выразить словом всю святость святого, пишут о своем невежестве, неумении, неучености, молятся о даровании им дара слова, сравнивают себя с неговорящим младенцем, со слепым стрелком; то признают свою речь «неудобренной», «неустроенной» и «не ухищренной», то приравнивают свою работу к хитрой работе паука, при этом сами слова оказываются дороже «тысящь злата и серебра», дороже «камени сапфира» и слаще меду. Тем же поискам слова отвечают и неологизмы, стремление к которым особенно усилилось в XIV и XV вв. Эти неологизмы необходимы писателям, с одной стороны, потому, что такие лексические образования не обладают бытовыми ассоциациями, подчеркивают значительность, «духовность» и «невыразимость» явления, а с другой стороны, будучи по большей части составлены по типу греческих, придают речи «ученый» характер; «зломудрец» и «злоначинатель», «нищекръмие», «многоплачие», «бесомолцы», «горопленный», «волкохищный», «благосеннолиственный». Неологизмы XIV—XV вв. вовсе не свидетельствуют о стремлении писателей этого времени к новизне выражения, они и воспринимаются не как нечто новое в языке, а как выражения ученые, усложненные и «возвышенные».

Как ни относиться к художественным целям, которые ставили себе авторы житийно-панегирических произведений конца XIV—XV вв., необходимо все же признать, что они видели в своей писательской работе подлинное и сложное искусство, стремились извлечь из слова как можно больше внешних эффектов, виртуозно играя словами, создавая разнообразные, симметрические сочетания, вычурное «плетение словес», словесную «паутину».

Новый стиль ответил новому содержанию — в первую очередь житийной литературы. В житийной литературе конца XIV — начала XV в. все движется, все меняется, объято эмоциями, до предела обострено, полно экспрессии. Авторы как бы впервые заглянули во внутренний мир своих героев, и внутренний свет их эмоций как бы ослепил их, они не различают полутонов, не способны улавливать соотношение переживаний. До крайней степени экспрессии доводятся не только психологические состояния, но и поступки, действия, события, окружающиеся эмоциональной атмосферой. Стефан Пермский, рассказывает о нем Епифаний Премудрый, сокрушает идолов, не имея «страхования». Он сокрушает их «без боязни и без ужасти», день и ночь, в лесах и в полях, без народа и перед народом. Он бьет идолов обухом в лоб, сокрушает их по ногам, сечет секирою, рассекает на члены, раздробляет на поленья, крошит на «иверения» (щепки), искореняет их до конца, сжигает огнем, испепеляет пламенем ...

Все чувства обладают неимоверной силой. Любовь к Кириллу Белозерскому влекла к нему Пахомия Серба, подобно железной цепи. Дружба Сергия Радонежского и Стефана Пермского связывает их с такою силою, что они чувствуют приближение друг к другу на далеком расстоянии.

Первостепенное значение приобретает даже не сам поступок, подвиг, а то отношение к подвигу, которое выражает автор, эмоциональная характеристика подвига, всегда повышенная, как бы преувеличенная и вместе с тем абстрактная. Преувеличиваются самые факты, зло и добро абсолютизированы, никогда не выступают в каких-либо частичных проявлениях. Только две краски на палитре автора — черная и белая. Отсюда пристрастие авторов к различным преувеличениям, к экспрессивным эпитетам, к психологической характеристике фактов. Весть о смерти Стефана «страшная», «пространная», «пламенная», «горькая» и т. д.

Новое в изображении человека может быть отмечено не только в житиях святых. Жанр житий только наиболее характерен для этого времени. Особое значение в развитии литературного психологизма имеет «Русский хронограф» — памятник самого начала XVI в., очень близкий по стилю, хотя и не тождественный, русским житиям Епифания Премудрого.

Экспрессивный стиль в литературе сталкивается со стилем сдержанным и умиротворенным, отнюдь не шумным и возбужденным, но не менее психологичным, вскрывающим внутреннюю жизнь действующих лиц, полным эмоциональности, но эмоциональности сдержанной и глубокой.

Если первый, экспрессивный, стиль близок к горячему и динамичному творчеству Феофана Грека, то второй стиль — стиль сдержанной эмоциональности — близок вдумчивому творчеству знаменитых русских художников Андрея Рублева и Дионисия.

Ни живописный идеал человека, ни литературный не развивались только в пределах своего искусства. Идеал человека создавался в жизни и находил себе воплощение в литературе и живописи. Этим объясняется то общее, что есть между видами искусства в изображении идеальных человеческих свойств.

8. Эмоционально-экспрессивный стиль в древнерусской литературе.Творчество Епифания Премудрого и Пахомия Лагофета

9. Идейное и художественное своеобразие «Задонщины».

Крупнейшее произведение начала XV века о Куликов­ской битве — «Задонщина», названная так по месту битвы на Куликовом поле, «за Доном». Уже первые повести об этой победе, возникшие вскоре после событий 1380 года, характеризуются поисками героического стиля, способно­го отобразить величие события. В «Задонщине» этот геро­ический стиль был найден: он явился в сочетании манеры «Слова о полку Игореве» и народной поэзии. Автор «Задон-щины» верно ощутил поэзию «Слова...», не ограничившись только поверхностными заимствованиями, сумев изложить героические события Куликовской битвы в той же художе­ственной системе, создав произведение большой эстети­ческой силы.

«Задонщина», по существу, представляет собой об­ширное прославление победы, которое соединяется с пе­чалью по павшим. По выражению автора, это «жалость и похвала»: жалость по убитым, похвала живым. Моменты славы и восхваления сочетаются в ней с мотивами плачей, радость — с «тугою», грозные предчувствия — со счастли­выми предзнаменованиями.

Начало и конец «жалости земли Русской» (так назы­вает автор монголо-татарское иго) во многом схожи, но во многом и противоположны. События сопоставляются и противопоставляются на всем протяжении «Задонщины». В этом сближении событий прошлого и настоящего — пафос исторического замысла «Задонщины», отразившей обычное в исторической мысли конца XIV — начала XV веков сближение борьбы с половцами и борьбы с татарами как двух этапов единой по существу борьбы со степью, с «диким полем» за национальную независимость.

Центральный момент в «Задонщине» — битва «с пога­ными», которая драматично развернута в двух эпизодах. Исход первой половины битвы грозит разгромом русскому войску, а вторая половина приносит победу. Зловещие знамения сопутствуют здесь походу татарского войска: птицы под облака летят, вороны часто грают, а галицы свою речь говорят, орлы клекочут, волки грозно воют, а лисицы на костях брешут. Русские сыны широкие поля кликом огородили, черна земля под копытами костьми татарскими была посеяна. Восстонала земля «татарская», бедами и «тугою» покрывшись, а по Русской земле простерлось веселие и буйство.

Начало того исторического периода, с которого Рус­ская земля «сидит невесела», автор «Задонщины» относит к битве на Каяле, когда были разбиты войска Игоря Новгород-Северского; «Задонщина» повествует, следова­тельно, о конце эпохи «туги и печали», эпохи чужеземного ига, о начале которого говорится в «Слове о полку Игоре-ве».

Центральная идея «Задонщины» — идея отплаты, Ку­ликовская битва рассматривается как отплата за пораже­ние, понесенное войсками князя Игоря на Каяле, созна­тельно отождествляемой автором с рекой Калкой, поражение на которой в 1223 году явилось первым этапом завоевания Руси татарами.

Вот почему в начале своего произведения автор при­глашает братьев, друзей и сынов русских собраться, соста­вить слово к слову, возвеселить Русскую землю и ввергнуть печаль на восточную страну, на страну исконных врагов — татаро-половецкую степь, провозгласить победу над Мама­ем, воздать похвалу великому князю Дмитрию.

Сопоставляя события прошлого с событиями своего времени, автор «Задонщины» тем самым ориентировал и само «Слово о полку Игореве» на современность, придал новое, злободневное звучание его содержанию, дал новый смысл призывам «Слова...» к единению, во многом проде­лав ту же работу, что и московские летописцы, вводившие в обращение аналогичные идеи «Повести временных лет».

10. Литературный процесс периода укрепления централизованного государства (XVI в.). Общая характеристика.

Впервые десятилетия XVI в. заканчивается поглощение Москвой отдельных вотчинно-феодальных областей, сливавшихся в единое Русское (Московское) государство с централизованной властью самодержавного царя, опирающегося на служилое дворянство и вступающего в энергичную борьбу с крупными феодалами-княжатами и боярами, отстаивающими старые формы феодальной раздробленности.

С исторической точки зрения факт слияния разрозненных русских областей в единый государственный организм, возглавляемый московским самодержцем, был, несомненно, явлением положительным и поступательным. В своё время известный русский историк Забелин, возражая тем, кто винил Москву в деспотизме и подавлении свободного развития русских областных центров, очень удачно определил роль Москвы в процессе развития русской государственности. «Мы не находим, например,— писал он,— и малейших исторических оснований для распространённого уже взгляда, по которому к московскому периоду нашей истории ныне почитают как бы долгом относиться с какою-то брезгливостью, едва не со враждою... Когда из хаоса частных самовластных отношений, ничем не определённых, вращавшихся без всякого плана, а стало быть, и без общей единой цели, возник вполне законченный, живой, вполне определённый тип самовластья, тогда только, и именно посредством этого живого типа, почувствованы были и все общие цели и задачи народного развития.

Народ так и понял эту новую фазу своей жизни. Её не могли понять лишь те частные сферы жизни, которые продолжали по-прежнему преследовать свои частные цели, вовсе не имея никаких представлений о целях общенародных. В этом смысле Москва явилась знаменем общих целей; она крепко держала это знамя, постоянно была с ним впереди и своею историею доказала, что эти цели были существенные, потому что они были общенародные... Преимущество московской формы перед своими родоначальниками, частными мелкими формами самовластия, конечно, заключается в её единстве; а единство, во всяком случае, есть сила; с силою же можно было добраться, по крайней мере, до того, что мы есть».

Тут — применительно к тогдашней русской действительности — по аналогии вполне приемлемо положение, высказанное Энгельсом относительно победы королевской власти над феодальной оппозицией в Западной Европе: «Что во всей этой всеобщей путанице королевская власть была прогрессивным элементом,— писал Энгельс,— это совершенно очевидно. Она была представительницей порядка в беспорядке, представительницей образующейся нации в противовес раздробленности на мятежные вассальные государства. Все революционные элементы, которые образовывались под поверхностью феодализма, тяготели к королевской власти, точно так же, как королевская власть тяготела к ним»

Говоря о движении общественной мысли в России XVI в. под влиянием борьбы боярства с дворянством, Плеханов также пользуется аналогией из западноевропейской средневековой политической практики: «Для примера,— пишет он,— можно указать на Францию, бывшую некогда классической страной феодализма. Борясь с феодалами, французские короли опирались именно на третье сословие, которому выгодно было усиливать монархическую власть за счёт власти землевладельческой аристократии»

Иосифлянское духовенство, представлявшее собой значительную политическую силу и своей хозяйственной практикой ставшее в противоречие с интересами дворянской монархии, в конце концов без особого упорства идёт на компромисс с властью и находит пути для согласования своих интересов с интересами господствующей социальной силы — дворянства. В оппозиционное отношение к определённо обозначившейся политической и социальной ситуации становится крупное боярство и поддерживающая его группа монашества, унаследовавшая традиции заволжских старцев.

Образование у нас централизованного многонационального государства, ускоренное потребностями самообороны, в царствование Ивана Грозного, в силу тех же потребностей, но прежде всего в результате продолжавшегося роста производительных сил и товарно-денежных отношений, привело к дальнейшему усилению политической мощи государства, в котором объединяющей силой стал русский народ.

Продолжавшаяся политическая борьба между двумя основными группами господствующего класса русского общества находила своё выражение в памятниках, насквозь проникнутых совершенно незамаскированной публицистической тенденцией. Часть этих памятников не заключает в себе специфически литературных элементов; часть из них содержит эти элементы сравнительно лишь в очень небольшой степени. И те и другие должны быть рассматриваемы преимущественно как памятники культурно-исторические, но общее знакомство с ними, как и с обусловившими их направлениями общественной мысли, необходимо для понимания той идейной атмосферы, в которой памятники собственно литературные возникали и которую они отражали в своём содержании и в своей тематике.

11. Особенности публицистики XVI в. Проблематика сочинений Максима Грека, Ивана Пересветова, митрополита Даниила.

В публицистике были широко распространены произведения, посвящённые злободневным темам общественной жизни. Области публицистических проблем: проблемы, связанные с формированием самодержавного государства (облик самодержца, взаимоотношения разных сословий, проблема взаимоотношения царской и церковной власти), церковные проблемы (борьба с ересью, проблема внутрицерковного землевладения, проблемы нравственного облика). Профессиональный народный ведущий для свадьбы.

Одним из самых известных публицистов был Максим Грек. Ему принадлежит огромное литературное наследие. В одном из его сочинений-«Слове Максима Грека»-главный литературный приём-аллегория. По жанру это тоже аллегория. В центре повествования-образ Жены, это власть, Василия (от греч., «царство»). Основное повествование строится на беседе Грека с Женой. Она говорит о том, как видела эксплуатацию людей, и о том, что правители должны следовать Божьим законам, иначе ждут всех войны и невзгоды. Своеобразие публицистики Грека состоит именно в том, что основную мысль своего произведения произносит не он сам, а аллегория, Жена. До него в произведениях этого не было.

В публицистических сочинениях Ивана Грозного, Андрея Курбского, Ивана Пересветова поднимаются важнейшие проблемы государственного управления, взаимоотношений государя и подданных, церкви и великокняжеской или царской власти. Расцвет публицистики в 16 в. совершенно естествен — это было время сложных процессов государственного строительства, напряженной идеологической борьбы. К решению этих важнейших общественных задач и были привлечены основные литературные силы. В этом одна из причин, почему литература вновь становится по преимуществу деловой. Но другая и, пожалуй, основная причина происшедших изменений в развитии литературы состоит в том, что влиятельные церковники не только беспощадно расправились с еретиками, а заодно и со всякого рода проявлением свободомыслия, но и объявили решительную борьбу светскому началу в литературе — «неполезным повестям», «глумам и смехам», «писаниям внешним». Церковь решительно требует, чтобы христиане не избегали «душеполезных повестей», «божественного писания». Эту идею регламентировать круг душеполезного чтения в наилучшей степени реализовал гигантский кодекс, созданный по инициативе новгородского архиепископа Макария (впоследствии митрополита), — «Великие минеи-четьи» — свод всех «святых книг», которые «обретаются» на Руси.

Для литературы 16 в. характерно стремление к созданию монументальных «обобщающих предприятий» (термин А. С. Орлова).

Произведения публицистики:

- обширный хронографический свод — «Русский хронограф

» (здесь присутствует мысль, что наступило время «третьего Рима» - Москвы, как последнего Рима, как оплота христианства, т.к. пал Рим, рухнула Византийская империя под напором турков; в хронографе изложена вся мировая история от сотворения мира и до 1453г.), Хронограф был первым хронологическим сводом, в котором подробное изложение русской истории велось на равных правах и историей Рима и Византии;

- самая крупная из русских летописей — Никоновская,

- многотомный, роскошно иллюстрированный Лицевой свод,

- «Великие минеи-четьи» - существовали в двух основных видах: служебные, содержавшие только службы святым, почитаемым в данный месяц и расположенные по дням их памяти, и четьи, предназначенные для чтения и содержавшие тексты житий и сказаний о праздниках. В минеях-четьих материалы также располагались по месяцам и дням,

- «Степенная книга» — собрание биографий всех выдающихся деятелей русской истории. История Русского государства излагается в форме агиобиографий его правителей по степеням родства. Период правления каждого князя составляет определенную "грань" в истории. В центре повествования Степенной книги стоят личности князей - "самодержавцев. Составители Степенной книги стараются подчеркнуть величие деяний и красоту их добродетелей, вводят психологические характеристики героев, стремясь показать их внутренний мир и благочестивые помыслы в монологах, молитвословиях. в Степенной книге и в летописных сводах исторический материал приобрел злободневное политическое и публицистическое звучание, подчиняясь задачам идеологической борьбы за укрепление единодержавной власти государя всея Руси. Задача – похвалить правление И.Грозного, этого идеального государства.

- «Домострой» (написал священник Сильвестр) — свод «поучений и наказаний всякому православному христианину, мужу и жене, и чадом, и рабом, и рабыням», источником служили библейские тексты, документальные записи.

- «Казанская история».

Литературные тенденции 16 в. хорошо иллюстрируются обширным историческим повествованием о взятии Иваном Грозным Казани — «Казанской историей». Написанная в 60-х гг. 16 в. «Казанская история» дошла до нас в многочисленных списках уже более позднего времени (17-18 вв.). Автор «Казанской истории» создал не историческое и документальное повествование, а литературное произведение, в котором рассказ о взятии Казани предваряется рассказом о легендарной истории города и Казанского царства. В нем с батальными сценами соседствует описание дворцовых интриг в Казанском царстве, раскрывается образ «красносолнечной», но коварной и жестокой казанской царицы Сумбеки

16 век — время торжества экспрессивно-эмоционального стиля, однако утратившего прелесть новизны (особенно в агиографии), ставшего чрезмерно напыщенным и манерным. Это век «второго монументализма». Это литература торжествующей и уверенной в своей непогрешимости царской власти, торжествующей в своей непреклонной ортодоксии церкви. Литература, согласно замыслам идеологов времени Василия III и Ивана IV, должна была неукоснительно служить только великим целям великого государства.

- Он часто обращается к читателям и слушателям

- Он прерывает свою речь вопросами, останавливает себя.

- Он смешивает церковнославянизмы и просторечье.

- Он делает смелые сопоставления библейских лиц и событий с современными все с тою же иронической целью.

- Язык Грозного отличается необыкновенною гибкостью, и эта живость, близость к устной речи вносит в его произведения яркий национальный колорит.

- у него властный тон, живая игра характерного для Грозного остроумия, стилю грубой, сильной и выразительной речи.

- Основная цель всех его произведений всегда одна и та же: он доказывает права своего единодержавства, своей власти; он обосновывает принципиальные основы своих

царских прав. У него эмоциональная речь, блестящая импровизация. Нарушение всех правил средневекового писательства: все грани между письменной речью и живой, устной, так старательно возводившиеся в средние века, стерты; речь Грозного полна непосредственности.

Грозный - прирожденный писатель, но писатель, пренебрегающий всеми искусственными приемами писательства во имя живой правды. Он пишет так, как говорит, смешивая книжные цитаты с просторечием, то издеваясь, то укоряя, то сетуя, но всегда искренно по настроению. Смелый новатор, изумительный мастер языка, то гневный, то лирически приподнятый, мастер «кусательного» стиля, всегда принципиальный, всегда «самодержец всея Руси», пренебрегающий всякими литературными условностями ради единой цели - убедить своего читателя, воздействовать на него - таков Грозный в своих произведениях яму и т.д.).

Народные песни о Горе как женской доле широко распространены в русском, украинском и белорусском фольклоре.

Произведение близко к фольклору, что видно в сравнениях: Молодец-«сизый голубь», Горе-«Серый ястреб» и т.д.

12. Начало книгопечатания на Руси. Обобщающие литературные работы второй половины XVI в.

13. Царь Иван Грозный как писатель. Язык посланий, автобиографические элементы в письмах.

«Послания царя Ивана Грозного — один из самых необычных памятников древнерусской литературы. Центральные темы его посланий — международное значение русского государства (концепция Москвы — „третьего Рима“) и божественное право монарха на неограниченную власть. Темы государства, правителя, власти занимают одно из центральных мест и у Шекспира, но выражены совсем другими жанрами и художественными средствами. Сила воздействия посланий Ивана Грозного — в системе аргументации, включающей библейские цитаты и выписки из священных авторов; факты из мировой и русской истории для проведения аналогий; примеры из личных впечатлений.»

Дата добавления: 2015-08-03