Общества после Петра Великого и

до Екатерины II

РАССМОТРЕВ историю четырех царствований, которые протекли после смерти Петра Великого, мы имели случай наблюдать две перемены, которые произошли в жизни русского общества. С одной стороны, это возвышение дворянского сословия, рост его различных льгот и преимуществ, с другой — параллельное понижение прав крестьянского сословия; другими словами, мы наблюдали, как развивалась социальная пропасть между землевладельцами и земледельцами. Теперь я остановлю ваше внимание на другой стороне того же самого процесса.

Пропасть между дворянством и народными массами все более и более увеличивалась и вследствие тех культурных перемен, которые произошли в быту высших классов русского общества. Вы помните, что Петр нарядил русских людей в немецкие кафтаны, остриг их, обрил, надел парики, заставил устраивать ассамблеи, танцевальные вечера, познакомил с элементами западноевропейских теоретических и практических наук и с началами политической философии по Пуффендорфу и Гуго Гроцию. Высшее русское общество оказалось особенно восприимчивым к усвоению внешности западно-европейской культуры, к усвоению житейского лоска. Показателем восприимчивости в этом направлении служит одно руководство, которое появилось в 1717 году под названием: «Юности честное зерцало, или показание к житейскому обхождению». Надо сказать, что это руководство расходилось очень быстро; в 1767 году вышло пятое издание «Зерцала»; в 50-летие потребовалось 5 изданий, то есть каждое издание средним числом расходилось в 10 лет. Главная задача этого руководства — научить молодого дворянина «не быть подобным деревенскому мужику» и приблизить его к идеалу придворного человека. В нем содержатся самые подробные наставления в том, как вести себя в обществе. Рекомендовалось, например, в обществе в круг не плевать, а на сторону; в платок громко не сморкаться и не чихать, перстом носа не чистить, губ рукой не утирать, за столом на стол не опираться, руками по столу не колобродить, ногами не болтать и т. п. Это все чисто внешние правила, но наряду с ними были и более глубокие. Благовоспитанный молодой человек, предписывало руководство, «говоря о печальных вещах, должен иметь вид печальный и иметь сожаление; в радостном случае быть радостно и являть себя веселым с веселыми»; собеседнику не противоречить резко, по возможности соглашаться, свое мнение высказывать осторожно, правду говорить не всегда. При дворе руководство рекомендует быть смелым, самому объявлять о своих заслугах и искать награды. «Кто при дворе стыдлив бывает, с порожними руками от двора отходит». Между тем даром служат только Богу. Государю же надо служить ради чести и прибыли. При этом никому не следует раскрывать своих целей, чтобы ими не воспользовались другие. Для полного успеха при дворе и хорошем обществе необходимы и некоторые познания. «Прямым придворным человеком» может быть лишь тот «младший шляхтич или дворянин», который «в экзерциции своей совершен, а наипаче в языках, в конной езде, в танцева-нии, в шпажной битве и может добрый разговор учинить, к тому же красноглаголив и в книге научен». Особенно важно знание иностранных языков, «чтобы можно было порядочного человека от других незнающих болванов распознать»; для того чтобы не забывать языки, надо говорить на них «между собой» и поддерживать знание «чтением полезных книг».

Так со времен Петра Великого стал формироваться у нас тип благовоспитанного дворянина, который известен по историческим свидетельствам, по художественно-литературным воспроизведениям, и едва ли можно ошибиться, сказав — и по личным наблюдениям.

«Людность» уже при Петре сделала крупные успехи. Голштинский камер-юнкер Берхгольц, бывавший в Париже и Берлине, находил, что петербургские придворные дамы 1720-х годов не уступают ни немкам, ни француженкам ни в светских манерах, ни в уменье одеваться, краситься и причесываться. С этого времени, по выражению князя Щербатова, «страсть любовная, до того почти в грубых нравах незнаемая, начала чувствительными сердцами овладевать». Уже при Петре начала распространяться роскошь в костюмах, в домашней обстановке, в угощениях. Петр требовал, чтобы все это соответствовало социальному положению человека, «понеже,знатность и достоинство чина какой особы часто тем умаляются, когда убор и прочий поступок тем не сходствует». Надо сказать, что Петр делал исключение только для самого себя: он ходил обтрепанным, в стоптанных башмаках, угощал своих гостей гвардейской сивухой, хотя сам на стороне не прочь был выпить «гданской», «бургундского» и «шампанского».

В течение 50 лет, протекших со смерти Петра, «люд-кость» сделала огромные успехи. Если Петр предписывал культурную внешность соответственно рангу, то его преемникам пришлось перейти к обратному — к ограничению роскоши. В 1742 году было определено, в какую цену материи имеют права носить лица различных рангов: первых пяти рангов — не дороже 4 руб. за аршин, следующие три — не дороже 3 руб., остальные — не дороже 2 руб. Это распоряжение было вызвано развитием роскоши, стремлением жить не по средствам, в результате чего разорялись фамильные имения. С течением времени одежды высшего класса русского общества становились все более и более дорогими. Простая обшивка галунами стала казаться чересчур бедной; явилось золотое и серебряное шитье, которое все более и более заполняло костюм. Сукно было заменено шелком, бархатом и даже парчой; для манжет стали употреблять дорогие кружева, для отделки платья — жемчуг, для пуговиц — бриллианты. Являться часто ко двору в одном и том же костюме стало считаться неловким. Не удивительно, что уже в середине XVIII века, как свидетельствует князь Щербатов, «часто гардероб составлял почти равный капитал с прочим достатком придворных людей».

Указ предписывал дворянам обязательно брить бороды: «А ежели где в деревнях, гласил указ, таких людей, кто брить умеет, не случится, то подстригать ножницами до плоти каждую неделю по дважды». В образе жизни провинциального дворянства, разбросанного по глухим деревням, наблюдалось мало перемен. По рассказу Болотова, ходили они в старинном платье, долгополых кафтанах, с «ужасной величины обшлагами», сидели по своим углам и почти не бывали друг у друга, а если собирались, то пили и вели бесконечные разговоры про местные тяжбы. 12-летний Болотов был в этой компании и казался ей чудом учености. И самое житье оставалось здесь таким же, каким оно было до реформы. Обыкновенно дворянская семья ютилась в двух теплых комнатах огромного дома. Большой холодный зал с почерневшими деревянными стенами, потолками и корявым дубовым полом, открывался только для молебнов и по большим праздникам. Но тот же Болотов рисует и другую картину, которая свидетельствует об успехах новой культуры. В псковской деревне своего зятя Неклюдова, Опанкине, Болотов нашел общество, «которому светское обращение не менее знакомо, как и петербургским жителям». Сестра гордится его светскими талантами, его костюмами и разговорами, когда он приезжает к ней из Петербурга, и приходит в ужас, когда он, растерявши все свои «поступки, поведение и обхождение, в смешном, неловком и непристойном платье», является к ней из своего Каширского захолустья. Она не хочет показывать соседям «деревенского пентюха». Соседи эти весь деревенский досуг убивают на то, что поочередно ездят компанией друг к другу в гости. Один из соседей возит с собой и музыку, две-три скрипки, на которых его лакеи изображают польские менуэты и «контрадансы». После обеда, продолжающегося несколько часов, с обильными возлияниями, барыни засаживаются играть в карты, в модную игру «памфель», барышни и кавалеры весь вечер танцуют, а отцы семейств, «держа в руках то и дело подносимые рюмки», упражняются в разговорах. Заканчивается вечер чисто по-русски. Подгулявшие господа хотят плясать сами, менуэты и «контрадансы» сменяются русской пляской, в которой принимают участие и дамы, оставив свой «памфель».

Затем зовут девок и лакеев и начинают забавляться русскими песнями, к великому негодованию молодежи, у которой были свои модные песенки. В комнатах псковского зятя Болотова мебель на европейский образец, а стены покрыты холстом, разрисованным масляными красками. Так изменялся быт высших классов русского общества. Дворяне все более и более переставали походить на мужиков.

ПЕРЕМЕНЫ В МИРОВОЗЗРЕНИИ РУССКОГО ОБЩЕСТВА.

ТАТИЩЕВ

Высшие классы русского общества все более и более стали расходиться с народной массой в строе чувств и понятий. Традиционное религиозное мировоззрение, которое господствовало над мыслью русских людей в Московскую эпоху, сильно пошатнулось уже в первую половину XVIII века. Факт этот выразился, прежде всегр, в пренебрежительном отношении к церковным обрядам и преданиям, в равнодушии к идеям религии, в религиозном индифферентизме и даже в бессознательном атеизме. Вместе с этим в русском обществе начала XVIII столетия стали появляться и мыслители, которые шли в разрез с традиционным мировоззрением. Любопытным образцом этого сорта людей является Василий Никитич Татищев.

Татищев насквозь пропитан идеями западноевропейской философии о законности и разумности всего того, что естественно, что вытекает из свойств человеческой природы. Свои воззрения он выразил в знаменитом произведении — «Разговор о пользе наук и училищ». Татищев исходит из того положения, что «естественный закон» человеческой природы есть такой же «божественный закон», как и тот, который записан в священном писании. Разница между ними заключается только в том, что первый вложен Богом в человека при сотворении, а потому везде, всегда и для всех людей одинаков, как их натура; тогда как писаный закон словесно от Бога передан первоначально одним евреям. Но естественный закон основан на любви к себе, он является в форме постоянного стремления человека к счастью, между тем как Божеский закон основан на любви к Богу и ближнему и требует отрешения от личного счастья. Как будто между этими законами существует противоречие. Но Татищев доказывает, что этого противоречия нет. Разумный эгоизм обязательно включает в себя любовь к Богу и ближнему, так как это необходимые условия человеческого благополучия. Человек «взаимодательно» будет любить людей, так как нуждается в их любви для собственного счастья. Воздержание от счастья, по мнению Татищева, — грех. «Любочестие, любоимение и плодоугодие нам от Творца всех вместе с душою вкоренены, а так как Бог есть творец добра, то и все, что он сотворил, не иначе, как добром именовать можем». Если удовлетворение потребностей совершается разумно, те оно добродетель, если беспорядочно и чрезмерно, то обращается в преступление. Природа человеческая устроена так премудро, что она сама указывает меру, награждая за соблюдение меры удовольствием, за нарушение — страданием, «Бог во все оные противоприродные преступления вложил наказания, дабы каждому преступлению естественные и наказания последовали». Грех есть то, что вредно натуре человека, добродетель — то, что ей полезно. Но вредное и полезное нужно знать, следовательно, знание своей натуры — необходимое условие добродетельного поведения. Извращение человеческой природы после грехопадения и состоит в затруднении самопознания, но наука должна вернуть человечеству это равновесие душевных сил, нарушенное адамовым грехом. Так подходит Татищев к своей основной теме, поставленной в заглавии. Из этих теоретических предпосылок вытекает целый ряд положений чисто житейского, практического характера.

Как же относится Татищев к церковным предписаниям? Церковный закон, по мнению Татищева, не то же, что естественный и божеский, а «самовольный человеческий», наравне с законом гражданским. Закон Божеский предписывает молиться, но «время и мера», «когда и как молиться», регламентируется церковным законом. Пост предписывается естественным законом — для сохранения здоровья, а божеским — для украшения страстей, но он состоит в воле человека, по человеческому соглашению определены скоромные и постные дни и пища.

Брак необходим и по божеским, и по естественным законам, церковный закон определяет чин брака, возраст и другие условия врачующихся. А если церковь запрещает брак, то это является нарушением и естественных, и божественных законов. Как «самоизвольный» человеческий закон, закон церковный в разных церквах различен, тогда как закон естественный и божеский один. Вывод — отсюда является требование полной веротерпимости. Татищев утверждает, что «разность вер великой в государстве беды не наносит». Только для иэзуитов, по их «коварству», и для евреев, «не для веры, но паче для их злой природы», Татищев склонен сделать исключение. Из сказанного видно, как далеко отошел Татищев от традиций старой русской интеллигенции, основанных на византийских аскетических принципах. Татищев, бесспорно, был одним из самых выдающихся людей первой половины XVIII века, но он не был исключением, а являлся сыном своего века. В своем трактате он отчетливо выразил то, что жило в чувствах его современников, бродило в умах в форме смутных представлений, незаконченных понятий, которые фактически определяли их поведение.

Если вы вспомните литературные и философские произведения первой половины XVIII века, вы найдете много понятий этого калибра. Если их соединить, то получится то же мировоззрение, какое выработал Татищев. Это мировоззрение можно назвать рационалистическим. Русское общество XVIII века охвачено было тем же духом, как и современное ему общество западноевропейское.

НОВЫЕ ШКОЛЫ

Показателем нового направления в духовной жизни русского общества является также стремление к общему образованию, независимо от практических результатов, приносимых образованием. В русском обществе пробуждается интерес к светской литературе, к театру, к художествам. В этом отношении являются чрезвычайно характерными некоторые правительственные мероприятия, принятые для удовлетворения потребностей, возникших у всех классов русского общества. Я говорю об учреждении Сухопутного шляхетского корпуса в царствование Анны Иоанновны. Цель учреждения корпуса была со-словно утилитарная — давать образование дворянам, чтобы они имели возможность начинать военную службу, не проходя ее «в подлых чинах». Но в цикл наук, преподававшихся в корпусе, были включены такие, которые не имели отношения к будущей специальности молодых дворян: история, музыка, латинский язык, танцы. Очевидно, что в обществе прибавилось желание получать общее развитие, общее образование. Но эта школа, конечно, не могла удовлетворять всех потребностей, проявившихся в обществе, а потому при Анне Иоан-новне и при Елизавете появилось много частных пансионов, в которых обучались молодые люди-из дворян. Вот, например, какие объявления печатались в «Санкт-Петербургских Ведомостях» (1753) содержателями и устроителями частных учебных заведений: «Некая иностранная фамилия шляхетского роду намерена принимать к себе детей учить основательно по-французски и по-немецки, и по понятию и по летам каждого за все учение о плате вдруг договориться; а девиц кроме французского языка обучать еще шитью, арифметике, экономии, танце-ванию, истории и географии, а притом и читанию ведомостей». Богатые купцы не отставали от дворян и посылали своих сыновей учиться за границу. Так, архангельский купец Никита Крылов, имевший в Архангельске на Быковской верфи корабельный завод, сына своего Петра послал за море «для обучения иностранным языкам и лучшему в Европе обхождению и званию». Проживавшие в Москве и около Москвы помещики, как гласил указ об утверждении Московского университета, «имели о воспитании детей своих многое старание, держали учителей иностранцев, не щадя, иные, по бедности великой части своего имения и ласкаясь надеждой произвести из детей своих достойных людей в службу государеву». Большая часть этих учителей «не только учить науки не могут, гласил указ, но и сами к тому никакого начала не имеют и только через то младые лета учеников и лучшее время к учению пропадает, а за учение оным великая плата дается». По тому же официальному свидетельству помещики «по необходимости, не сыскав лучших учителей, принимают таких, которые лакеями, парикмахерами и другими подобными ремеслами всю жизнь свою препровождали».

Чтобы выйти из этого положения, по инициативе Ивана Ивановича Шувалова, решили учредить новое учебное заведение для дворян; учредить в Москве, где в этом чувствовалась большая нужда, чем в Петербурге. Указом 12 января 1755 года был открыт наш университет и соединенная с ним Академия художеств;, при университете учреждены были две гимназии: одна для дворян, а другая для разночинцев. Интересно присмотреться к первоначальным уставам учебных заведений; тогда станет ясным как их характер, так и цель их учреждения. По штатам Московский университет должен был состоять из трех факультетов: юридического, медицинского и философского; на всех факультетах должны были преподавать только десять профессоров. «В юридическом: 1) профессор юриспруденции, который учить должен натуральные и народные права и узаконения римской древней и новой империи (то есть философии права, истории римского права и западноевропейского); 2) профессор юриспруденции российской, который, сверх вышеописанных, должен знать и обучать особливо внутренние государственные права; 3) профессор политики, который должен показывать взаимное поведение, союзы и поступки государств и государей между собой, как было в прошедшие века и как состоят в нынешние времена (то есть профессор международного права). В медицинском: 1) доктор и профессор химии, физической особливо и аптекарской; 2) доктор и профессор натуральной истории должен на лекции показывать разные роды минералов, трав и животных; 3) доктор и профессор анатомии обучать должен и показывать практикой строение тела человеческого на анатомическом театре и приучать студентов к медицинской практике. В философском: 1) профессор философии обучать должен логике, метафизике и нравоучению; 2) профессор физики обучать должен физике экспериментальной и теоретической; 3) профессор красноречия для обучения оратории и стихотворства (сюда входил латинский язык, изучавшийся преимущественно по Цицерону, и теория художественной литературы); 4) профессор истории для показания истории универсальной и российской, также древности и геральдии». По уставу каждый профессор должен был учить по крайней мере два часа в день, за искоючением воскресных, табельных дней и субботы; по субботам должны были происходить собрания профессоров для решения университетских дел. Устав ограничивал самостоятельность профессора при преподавании. Никто из профессоров не мог излагать предмета по своей системе, но должен был «следовать тому порядку и тем авторам, которые ему профессорским собранием и от кураторов предписаны будут». Задачей профессора было читать одобренное руководство и комментировать его; преподаватели очень часто заменяли трудное руководство более легким, а первым только пугали студентов. Лекции должны были читаться на латинском или на русском языках, смотря как по приличеству материи, так и по тому, иностранный ли будет профессор или природный русский». Вакаций предложено было две: зимой — от 18 декабря по 6 января; и летом — от 10 июня по 1 июля.

Всматриваясь в состав предметов, которым должны были обучаться студенты, вы можете видеть, что наряду с определенными и узкими задачами — готовить лекарей, план университетского преподавания был рассчитан на удовлетворение потребностей в общем образовании, ставил своей задачей поднять культурный уровень русского общества. Даже в самих мотивах учреждения Московского университета указывалось на то, что наука нужна всем, что благодаря ей страна может процветать, что наша пространная империя требует образованных людей «к разным изобретениям сокровенных в ней вещей и к исполнению начатых предприятиев», то есть наука нужна для развития материальной производительности страны; указывалось, что высшее образование нужно и для того, чтобы русские профессора могли преподавать в училищах, «от которых и в отдаленном простом народе суеверия, расколы и тому подобные от невежества ереси истреблятся»; другими словами, университет должен был стать рассадником учителей для училищ, которые предположено было открыть в России и которые должны были способствовать поднятию уровня образования в народной массе.

Так как образованные люди, специалисты ли, или люди с общим образованием, нужны были для государства, то и учение в университете зачиталось за военную службу. Гимназист, становясь студентом, получал шпагу и дворянство и выходил из университета с обер-офицерским чином.

При университете учреждены были две гимназии: одна для дворян, другая для разночинцев. Последних предполагалось учить искусствам, музыке, пению, живописи, техническим знаниям и переводить в Академию Художеств, которая должна была открыться при университете. В дворянской гимназии предполагалось преподавать русский и иностранные языки, латинский язык, арифметику, географию и сокращенную философию. Но этот первоначальный план подвергся изменению, а Академия художеств была открыта в Петербурге; разночинцев стали принимать не только в Академию, но и в университет.

Университет должен был служить рассадником учителей для всех училищ. Иван Иванович Шувалов проектировал покрыть всю Россию сетью учебных заведений; в маленьких городах должны были быть элементарные школы, а в значительных городах — гимназии, откуда ученики должны были переходить в высшие учебные заведения обеих столиц. Это предложение осуществилось только в ничтожной части. В 1758 году открыты были две гимназии в Казани (одна для дворян, другая для разночинцев), с той же программой, как и московская.

Все мероприятия правительства Елизаветы Петровны шли навстречу жизни и желаниям русского общества; они ясно показывают пробуждавшуюся в обществе потребность в общем образовании, в знании, которое расширяло бы умственный кругозор. Во взгляде на науку за время, протекшее со смерти Петра Великого, произошла значительная эволюция.

КНИЖНОЕ ПРОИЗВОДСТВО И ЛИТЕРАТУРНОЕ ТВОРЧЕСТВО

О том, что умственные запросы русского общества в это время значительно повысились, свидетельствует, между прочим, и подъем книжного производства и литературного творчества.

Книжное производство получило при Елизавете Петровне совершенно другое направление, чем раньше. При Петре печатались главным образом учебники и руководства, которые очень туго расходились в обществе, так как было слишком мало лиц, нуждающихся в этих руководствах. Учреждения, где эти руководства находились на складе, не знали, что с ними делать. Академия наук нашла, наконец, выход из своего положения: в 1743 году она представила Сенату проект, по которому каждый чиновник должен был купить изданных руководств рублей на 5-6 со 100 рублей получаемого жалованья, а купцы — «по пропорции их торгу». Синодальная же типография пустила руководства на обложки для вновь выходящих книг. Эти залежавшиеся петровские.учебники не находили сбыта потому, что в это время пошел другой спрос на книги. Идя навстречу этому спросу, президент Академии наук, граф Кирилл Разумовский 27 января 1748 года передал ей устный указ Елизаветы — «стараться при Академии переводить и печатать на русском языке книги гражданские различного содержания, в которых бы польза и забава соединены были с пристойным к светскому житию нравоучением»... В исполнение этого указа Академия наук приглашала через «Санкт-Петербургские Ведомости» желающих переводить книги с иностранных языков на русский, предлагая в виде гонорара 100 экземпляров переведенной книги. Переводчиками явились большей частью ученики академической гимназии и университета или же служащие при Академии. Переводились же большей частью иностранные романы, тогда как в первой четверти XVIII века казенным способом фабриковались учебники и руководства.

О том, какое впечатление производили на тогдашнюю русскую публику переводные романы, красноречиво свидетельствует Болотов: «Обыкновенно обвиняют романы, — говорит Болотов, — в том, что чтение их не столько пользы, сколько вреда производит, и что они нередко ядом и отравой молодым людям почесться могут. Однако я торжественно о себе скажу, что мне не сделали они ничего дурного. Сколько я их читал, не развратились ими мысли мои и не испортилось сердце... но чтение оных, напротив того, произвело для меня бесчисленные выгоды и пользы... Читая описываемые путешествия во всех государствах и во всех краях света, я нечувствительно узнал и получил довольное понятие о разных нравах и обыкновениях народов, и обо всем том, что во всех государствах есть хорошего и худого, и как люди в том и другом государстве живут и что у них там водится... Не меньшее понятие получил я и о роде жизни разного состояния людей, начиная от владык земных до людей самого низкого состояния. Самая житейская светская жизнь во всех ее разных видах и состояниях и вообще весь свет сделался мне знакомее перед прежним... Что касается до моего сердца, то от многочтения преисполнилось оно столь рьяными и особыми чувствованиями, что я приметно ощущал в себе великую перемену и самого себя точно как переродившимся. Я начинал смотреть на все происшествия в свете какими-то иными и благонравнейшими глазами, а все сие и вверяло в меня некое отвращение от грубого и гнусного общества и сообщества с прочими людьми. Что же касается до увеселения, производимого во мне сим чтением романов, то я не знаю уж с чем бы оное сравнить и как бы изобразить оное. А довольно, когда скажу, что оное было беспрерывно и так велико, что я и поныне еще не могу позабыть тогдашнего времени и того, сколь оно было для меня приятно и увеселительно».

Показания Болотова дышат такой правдивостью и искренностью, что мы не имеем никаких оснований ему не верить. Нельзя не заключить, что переводные романы стали серьезной культурной силой, вызвали интерес к области чувства, хотя и сообщили чувствам отвлеченный характер, вне их связи с действительностью. Так насаждался у нас сентиментализм, который состоял в хоре нежных чувств, очень редко переходивших в волю.

Переводные романы нашли спрос главным образом у дворян. Публика попроще и теперь спрашивала такие произведения, которые вращались в ней раньше и приобрели популярность, в роде «Троянской истории», «Синопсиса», «Юности честного зерцала» и др. Но теперь и эти сочинения стали печататься в большем количестве экземпляров. Издательская деятельность так возросла, что старая Академическая типография не в состоянии была выполнять всех заказов; потребовалось учредить новую типографию с целью «умножить в оной печатание книг, как для удовольствия народного, так и для прибыли казенной».

Академия наук не ограничилась только изданием переводных книг, а попыталась выпускать в свет и самостоятельные произведения русского пера. Ясно, что в русском обществе появились литературные силы, если при Академии наук стал издаваться с 1753 года журнал «Ежемесячные сочинения». Редактором журнала был Мюллер, а обязательными сотрудниками — академические студенты с жалованием 100-150 руб. в год. Журнал издавался целых 10 лет и прекратил свое существование е отъездом Мюллера в Москву.

В этом журнале можно встретить и разочарование миром. Поэты проникнуты мыслью, что мир есть тлен и суета, что нетленна только добродетель, что цель жизни — истребление зла в мире посредством любви и т. п. Все эти журналы печатались в небольшом количестве экземпляров, но при тогдашних нравах было бы ошибкой измерять этим количеством круг клиентов журналов и влияние их на общество. Журналы возбуждали мысль, мысли вызывали слова, а мы, конечно, не можем учесть живого устного обмена мыслей. Во всяком случае, вы видите, что замечается возвышение умственного уровня русского общества. Возбуждается целый ряд вопросов литературного и философского характера, начинается •широкая работа мысли.

ТЕАТР

Проводником новых чувств и понятий являлся также театр. Он свил себе гнездо при дворе в виде оперы и балета. Композитор-итальянец Франческо Арайа составил из придворных певчих оперный хор, а для танцев являлись воспитанники Сухопутного шляхетского корпуса, где это искусство преподавал очень успешно Landet. В конце царствования Анны Иоанновны помимо итальянской оперы появилась и немецкая драматическая группа под дирекцией Нейбурга. При Елизавете на смену немецкой труппе явилась французская труппа Сериньи, в которой было несколько актеров из Comedie Francaise. В конце концов театральные представления так упрочились, что вызвали создание самостоятельного русского репертуара. И вот явился Сумароков со своими пьесами: «Хорев», «Гамлет», «Синав» и «Артистона». Эти пьесы разыграны были первоначально в Сухопутном шляхетском корпусе, с 1750 года стали ставиться при дворе. Раз забава становилась постоянной, нужно было организовать труппу. В 1752 году 7 придворных певчих были отданы «для обучения наукам» в Сухопутный шляхетский корпус; за ними через несколько дней поступили в корпус двое ярославцев, посадских — Дмитревский и Попов, участвовавшие в любительских спектаклях и доставленные в Петербург; затем туда же поступили и купеческие сыновья — братья Ф. и Г. Волковы. В 1756 году обучение певчих и «комедиантов» закончилось, и осенью того же года русский театр был учрежден официально. 5 мая 1757 года дано «первое представление для народа вольной трагедии русской за деньги». В том же году был учрежден русский казенный театр в Москве. Кроме пьес Сумарокова, ставились пьесы Гольдберга, Мольера, Сен-Фуа, Лафона и др. Репертуар, как видно, был ложно классический. Но искусственность и приподнятость су-мароковских трагедий не мешала публике наслаждаться ими. Эффектные монологи схватывались публикой и декламировались вне театра. По свидетельству Болотова, молодежь наша стала «прокрикивать стихи и с жестами делать декламации», подражая артистам.

Так создался в высшем русском обществе новый строй чувств и понятий, шедших в разрезе с тем, что завещала ему Московская старина. Этот строй чувств и понятий вместе с западноевропейским образованием и обособил высшие классы русского общества от народной массы, превратил этот класс в иноземцев в своем собственном отечестве.

---

Дата добавления: 2015-08-03