Выстрел после дуэли

Мы как-то попривыкли ко всякого рода скандальным «сенсациям», клевете, пасквилям, порочащим не только наших современников и не только простых смертных, но и тех, чьи имена — опора нашей духовной культуры. Кто только не берётся ничтоже сумняшеся копаться в закутках их личной жизни, сочинять небылицы для доверчивых и несведущих людей. Лично я приучаю себя не реагировать — на всякий роток не накинешь платок. Но на днях я услышал нечто, что потрясло меня до глубины души: в передаче «Момент истины» тележурналист Андрей Караулов беседовал с актрисой Ириной Мирошниченко, которой выпала честь и радость перевоплотиться на сцене в Наталью Гончарову. Речь зашла о Пушкине, и вдруг — небрежно, между прочим, брошенный комок грязи: «оказывается», если верить актрисе, Пушкин сам оставил свою жену в собственном доме наедине с Дантесом и, припав снаружи к двери (!!), прислушивался, что же там между ними происходит?..

Большего кощунства нельзя себе представить. Думаю, не я один — многие, смотревшие эту передачу, задались вопросом: откуда почерпнула актриса эту мерзость? И зачем пустила «в свет»? Вдумайтесь только: обвинить Пушкина в сводничестве своей обожаемой жены с презираемым им Дантесом, с которым он, не идя ни на какие компромиссы, дрался на дуэли за честь Натали и жизнью своей защитил её! Видимо, эта «новость» настолько повергла в шок ведущего программу, что он только и нашёлся, что спросить: «Вы что — настолько не любите Пушкина?..»

Конечно, сегодня, когда не только открыты все шлюзы свободы слова, но и нет, увы, нравственных барьеров — книжные прилавки до отказа заполнила псевдолитература, рассчитанная на читателя, падкого до всякого рода «постельных сенсаций». И в таком мутном потоке возможна любая «версия». Но, полагаю, здесь более вероятно другое объяснение развязного заявления актрисы.

Да, она играла Натали в спектакле по пьесе Булгакова «Последние дни (Пушкин)» — на мой взгляд, самой слабой из всех пьес великого мастера (не считая ещё «Батума» — о Сталине), ибо она, как никакая другая, впитала в себя весьма утвердившееся в общественном сознании мнение, обвиняющее Наталью Николаевну в смерти Пушкина. Во всяком случае, пьеса проникнута пафосом обвинения жены поэта. В ней есть сцена, когда Дантес неожиданно появляется в доме Пушкиных (на самом деле этого не было). Испуганная его дерзостью, Наталья Николаевна умоляет его уйти — рядом, в кабинете, спит больной муж. Сам Пушкин вообще отсутствует среди действующих лиц пьесы. Только однажды на фоне пустой гостиной на заднем плане, в передней, как сказано в авторской ремарке, «мелькнул и прошёл в глубь кабинета какой-то человек», а во второй раз, уже после дуэли, Пушкина, или, как опять-таки сказано в ремарке, «кого-то» проносят за сценой. Видимо, воспалённое режиссёрское воображение, вольно обойдясь с Булгаковым, могло дорисовать в сцене визита Дантеса Пушкина, оставившего жену наедине с ним и подслушивающего, как лакей, за дверью, а она, актриса, не только поверила этой дикой придумке, но и преподнесла её телезрителям как неоспоримый факт. До чего же точно сказал в своём «реквиеме» на «Смерть поэта» Михаил Лермонтов: «...пал, оклеветанный молвой...» Увы, ядовитая молва эта не смолкла до сих пор.

Вот уже полторы сотни лет — порою со злым умыслом, порою в силу невежества или в погоне за «скандалом», а иногда даже из любви к Пушкину многие стараются опорочить женщину, которую он боготворил. Сама собою шла в руки чёткая, вроде бы даже логичная «концепция»: гений, ставший жертвой преступного легкомыслия и кокетства красавицы-жены. Помнится, и меня учили этому в школе. Но любовь к Пушкину и преклонение перед его поэтическим даром пробудили во мне обострённый интерес не только к его творчеству, но и ко всем деталям его жизни. Многие годы я работал над книгой-исследованием «Жена поэта», которая выдержала несколько изданий и у нас, и за рубежом.

В те годы творческая дружба связала меня с крупнейшими пушкинистами, подлинными знатоками обстоятельств дуэли и смерти Пушкина — с И.Ободовской и М.Дементьевым, чья совместная книга «После смерти Пушкина», изданная в 1980 году, аргументированно опровергла всё то, что писалось до той поры о Наталье Николаевне, с Д.Благим, смело защищавшим честь жены поэта, а значит, и его самого, и, наконец, с С.Гейченко, знатоком и бережным хранителем всего, что связано с памятью Пушкина. Как и они, я знаю, чем была для Пушкина Натали, ибо я читал его письма к ней и её — к нему, из которых мне открылась во всей своей красоте чистая и преданная душа женщины, которой Пушкин посвятил божественные строки:

В ней всё — гармония, всё — диво,

Всё выше мира и страстей,

Она покоится стыдливо

В красе торжественной своей...

И ещё:

Исполнились мои желания.

Творец Тебя мне ниспослал,

Тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец!

Это — стихи. А вот и проза — письма, которые предназначались ей и только ей, но стали достоянием истории:

«Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете, — а душу твою люблю я ещё более твоего лица...» И это — о той, которую безжалостная молва привыкла называть «бездушной кокеткой»!

Сами по себе письма Пушкина к жене — высокая поэзия нежнейшей любви. Вы только послушайте, что сказал об этой любви другой русский гений — Александр Куприн:

«Я хотел бы тронуть в личности Пушкина ту сторону, которую у нас ещё никогда не трогали. В его переписке так мучительно трогательно и так чудесно раскрыта его семейная жизнь, его любовь к жене, что почти нельзя читать это без умиления. Сколько пленительной ласки в его словах и прозвищах, с какими он обращается к жене... Ведь надо только представить себе, какая бездна красоты была в его чувстве...»

Вроде бы ничем особенным, кроме неземной красоты, не отличающаяся женщина, ставшая женой гения, привлекла к себе как личность пристальное внимание на века — ведь с ней неразрывно связаны жизнь и гибель Александра Сергеевича Пушкина. Но не странно ли, что именно личности в ней и не разглядели многие, видя только красоту. Несправедливы к ней были даже такие яркие поэтессы, как Марина Цветаева и Анна Ахматова, самозабвенно любившие Пушкина. Вот как писала о Натали Цветаева: «Было в ней одно: красавица. Только — красавица, просто красавица, без коррективы ума, души, сердца, дара. Голая красота, разящая, как меч. И — сразила».

Ещё более жестоко и несправедливо «казнит» Наталью Николаевну Анна Ахматова, ссылаясь при этом на мнение современницы Пушкина Долли Фикельмон: «Мы имеем право смотреть на Наталью Николаевну как на сообщницу Геккернов в преддуэльной истории, без её активной помощи Геккерны были бы бессильны».

Ну почему, почему Анна Андреевна верит светской интриганке Долли и почему ни она, ни Марина Цветаева не хотят верить обожаемому ими Пушкину, признавшемуся жене, что любит душу её ещё более прекрасного её лица? Возможно, просто потому, что их обеих ослепляло чувство благоговейной любви к поэту и в их глазах нет на свете женщины, достойной его? И ещё потому, что в те времена, когда они писали приведённые выше строки, главенствовала единственная «версия» — взгляд на Натали как на бездушную светскую кокетку, нисколько не дорожившую честью своего мужа. К тому же в то время ещё не были известны письма Натальи Николаевны, впервые опубликованные в книге И.Ободовской и М.Дементьева, — поразительные документы, говорящие о совершенно ином духовном облике этой красавицы — жены гения. Так или иначе, но получился удивительный парадокс: люди, безмерно любящие Пушкина, и его смертельные враги оказались в чём-то рядом, по одну сторону барьера в затянувшейся словесной дуэли.

Наталья Николаевна была неотделимой частью пушкинской души. Она была необходима не только ему самому, но его поэзии. И его женитьба на ней была не следствием ослеплённости и скороспелого решения — он женился не вдруг, это был хорошо продуманный и весьма трезвый поступок: он видел в ней не только красавицу с лицом Мадонны, но и верного друга, способного разделить с ним нелегкую судьбу опального поэта. И не случайно окончательное решение жениться на Наталье Николаевне он принял именно в Болдино — в пору своего невиданного творческого взлёта. Любовь и поэзия как бы объединились для него в одно неразделимое целое. И все камни, брошенные в неё, попадали и в него. Как несправедливы были эти обвинения!

Её обвиняли, что она — пустая светская кокетка, думающая только о своих удовольствиях, а она в одном из своих писем, говоря о детях, признавалась: «Ты знаешь, это моё призвание, и чем больше я окружена детьми, тем более я довольна». Можно ли назвать пустышкой женщину, чьё жизненное призвание — материнство?

Её клеймили, что она не беспокоилась о муже, не считалась с его трудностями, не брала в расчёт его настроение. А она писала своему брату: «Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами — и без того вижу, как он печален, подавлен...»

И, наконец, ей бросили в лицо самое страшное обвинение — что она-де весьма равнодушно отнеслась даже к смерти мужа. Но это и вовсе бессовестная ложь. Все свидетельства очевидцев финала трагедии в пушкинском доме единодушны в оценке реакции Натали на смерть Пушкина. Приведу здесь лишь одно — отнюдь не доброжелательницы Натальи Николаевны, уже упомянутой мною Долли Фикельмон: «Несчастную жену с большим трудом спасли от безумия, в которое её, казалось, неудержимо влекло мрачное и глубокое отчаяние!» И это — о «нелюбящей жене»?! Как же прозорлив был Пушкин, сказавший перед смертью пророческие слова: «Она, бедная, безвинно терпит и может ещё потерпеть во мнении людском...»

Всю жизнь, до самого смертного часа её преследовала несправедливая людская кара. Но лучший ответ своим обвинителям Наталья Николаевна дала, пожалуй, сама — уже на закате своей жизни:

«...Иногда такая тоска охватывает меня, — писала она, — что я чувствую потребность в молитве. Эти минуты сосредоточенности перед иконой, в самом уединённом уголке дома приносят мне облегчение. Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое часто раньше принимали за холодность, и меня в ней упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволять читать свои чувства мне кажется профанацией.

Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца».

Пушкин — имел. И потому, видя в ней «чистейшей прелести чистейший образец», любил её, верил ей, знал истинную цену своей Мадонне. И чем очевиднее это, тем более нелепой и дикой представляются всё новые и новые попытки замутить чистейший источник пушкинской любви.

Дата добавления: 2015-08-03