Александр I : человек и легенда

Совсем немного осталось до нового, третьего тысячелетия, в котором человечество войдёт с надеждой на всеобщий мир, вспоминая при этом множество людей и событий, его приближавших. Едва ли при этом будет произнесено: «Священный союз». А ведь он был первой попыткой установления долгого мира в Европе самим автором проекта Александром I. Что-то странное получилось с детищем императора: будто украли его компрачикосы, искалечили и, возвратив родителю, убедили того, что дитя прекрасно, — и отец охотно согласился...

Царствование внука Екатерины II полно блеска. Руссо в провидческом ужасе писал о калмыках, которые войдут в Париж; «калмыки» и вошли, правда, несколько позднее, в результате блестящих, хотя и не всегда победоносных, войн. Моряки русского флота совершили первое кругосветное плавание. К двум университетам прибавилось ещё четыре, в том числе Петербургский. Засияло солнце русской литературы.

Современников радовали новшества: ликвидация «тайной экспедиции», исчезновение виселиц с городских площадей, отмена телесных наказаний для лиц духовного звания и дворян (ещё при Павле были забиты несколько офицеров), послабления в завоёванных польских землях, смягчение цензуры и появление зачатков гласности, оживление книгопечатания, и не только в столицах (сказка Ершова «Конёк-Горбунок» вышла в Тобольске).

Задумывалось, однако, большее.

Вступив в 1801 году на престол, Александр вместе с приближёнными — П.Строгановым, А.Чарторыским, Н.Новосильцевым, В.Кочубеем — составил Негласный комитет. Он собирался в Зимнем дворце: горячо обсуждались планы введения страны в круг цивилизованных держав. Абсолютный монарх — подумать только! — хотел конституционного ограничения своего всевластия, и даже иногда называл себя республиканцем, а своих собеседников — Комитетом общественного спасения.

Но либеральные мечтания выветривались: общественной поддержки не наблюдалось, просвещённых дворян была горстка. Трон держался на традиции и косности, народ молчал.

Всплески интереса к проектам реформ (П.Зубова в 1802-м, М.Сперанского в 1810, Н.Новосильцева в 1818 годах) выливались в лучшем случае в полумеры. Получили конституцию Финляндия и Польша, личную свободу — крестьяне Прибалтики. Эти местности вдавались в Европу, и нужно было обезопасить рубежи. Но очень мало было сделано для крестьян в самой России. Разрешение помещикам, если они того пожелают, отпускать своих крестьян на волю, но обязательно с землёй, было встречено крепостниками без энтузиазма. За полвека действия этого «закона о вольных хлебопашцах» лишь полтора процента крестьян получили свободу. Рассуждали: «Мужички подождут. Им что? Сыты, обуты, выпороты... Подождут» (Тэффи).

В 1807 году царь говорил: если бы образованность была на более высокой ступени, он уничтожил бы рабство, хотя бы это стоило ему жизни. А в 1820-х годах только что освобождённые удельные (государственные) крестьяне вновь стали раздаваться в частную собственность сановникам и генералам.

Александра всё более захватывали внешние дела. В июне 1814 года он — на улицах Парижа, без охраны. «Пусть все подходят ко мне, — говорит окружившей его толпе, скрыто цитируя Евангелие. — Друзья... Бонапарт вас более не угнетает. Через неделю у вас будет король и мир».

В это же время он встречается с мистической проповедницей — баронессой Крюденер. Она убеждает воссоздать разрушенное Наполеоном, что совпадает с внутренним настроением самого Александра. Однако что взять за основу реформирования и одновременно реставрации в Европе? Для русского императора было очевидно — мир. Залитые кровью поля сражений, страдания раненых, бедствия мирного населения, свидетелем которых он был, оказались мощным доводом в пользу этого решения. «Только после наполеоновских войн была ясно выражена мысль о том, что государство может жить без войны» (Л.Толстой).

Проекты вечного мира известны за десятки и сотни лет до Венского конгресса 1815 года, которым окончилось двадцатилетнее побоище, начатое революционной Францией и продолженное Бонапартом. Наиболее известные среди этих проектов принадлежали перу Б. де Сен-Пьера и И.Канта. Можно отметить и отклик В.Ф. Малиновского, позже первого директора Царскосельского лицея, клеймившего милитаристов как «червей, зарождающихся в ранах человеческого тела». Почему бы не осуществить один из таких проектов, тем более что все признавали Александра вождём, «Агамемноном» антинаполеоновской коалиции — Священного союза?

Для этого требовалось оставаться тем рационалистом, каким Александр был в ранней молодости. Однако Отечественная война что-то надломила, сдвинула в нём. Она не только потрясла (при известии о сдаче Москвы он поседел за одну ночь), не только придала ему мужество, правда, не всегда сочетавшееся со стратегическим чутьём (пенял Кутузову за оставление Москвы: тот «обязан ответом оскорблённому Отечеству»), но и перевернула мировоззрение.

Место идей, выглядевших в России диковинными цветами, заняли религиозно-мистические устремления, вначале довольно расплывчатые. Он молится вместе с католиками, ведёт духовные беседы с квакерами («дрыгунами»), присутствует на радениях русских хлыстов. Черты нетерпимости (назначенный императором министр просвещения адмирал Шишков объявляет науки опасными «для людей, рождённых для повиновения»; запрещаются всякие сочинения о крепостничестве) сопровождаются религиозными исканиями, символом которых стал одобренный им проект храма на Воробьёвых горах, сооружённый в честь изгнания захватчиков.

Замысел архитектора А.Витберга — ступенчатая беломраморная громада, увенчанная ротондой с золотым куполом — не был претворён в жизнь: поплыл грунт. Братский, христианский Священный, то есть пользующийся небесным покровительством, союз, который должен был олицетворять храм, Александр теперь помышляет утвердить на просторах всей Европы.

Для этого цари земные, полагал он, складывают свои венцы к ногам царя небесного. Божественная опека обеспечит народам вечный мир. Свою роль в Союзе Александр скромно видел как роль арбитра, защитника справедливости, что поднимало его (смирение паче гордости) до уровня поверженного гиганта.

Изложенную на бумаге идею Священного союза Александр передал Меттерниху, руководителю внешней политики Австрии, для превращения её в формальный договор.

Александр и Меттерних не любили и не понимали друг друга. Но последний осознал, что «гулкий и пустой сосуд», полный туманных фраз типа «гений зла», «глагол Всевышнего», может получить полезное для австрийской политики содержание. Что он и сделал: мечта о божественном покровителе превратилась в систему союзов, подкрепляющих договоры Венского конгресса.

Основной целью Союза стало поддержание статус-кво в Европе и борьба с «либеральной чумой». Первоначальный замысел терпел крах. Но не потому, что царь был «картонным паяцем» в руках венского князя. Александр стал чувствовать слабость своей позиции. «Я не знаю, — говорил он, — до какого момента я должен действовать». Союз, призванный защитить законные режимы континента, руководился монархом, легитимность которого вызывала сомнения (Павел I хотел завещать трон другому сыну — Константину). Кроме того, собственный взгляд царя на события в Европе быстро менялся, правел и примерно к 1818 году почти не отличался от меттерниховского.

Каждый конгресс Священного союза был актом политической драмы. Сбор в Троппау (Силезия) в 1820 году провозгласил право вооружённого вмешательства в дела государств, где произошли народные возмущения. Вооружённой рукой подавили выступления в Неаполе, Пьемонте, Испании.

Серьёзным испытанием для Александра был конгресс в Вероне (1822 год): Греция восстала против оттоманского ига, получив поддержку передовых людей всей Европы. Взоры греков обратились к единоверческой России. Александр не откликнулся на их призыв. Восстание на Пелопоннесе — революция, и монархи должны защищаться: «Меня ругают, но я не хочу отказываться от принципов, на которых построен Союз».

Историки считают Священный союз плодом то несуразного мечтателя, то самодержца, пытавшегося накинуть либеральный флёр на свою власть, то консерватора, прячущего низменные цели под маской высоких идей, то хитрого политика, замыслившего разрушить Оттоманскую империю (ибо сфера Союза ограничивалась христианским миром) и т.п.

Но, может быть, ключ к разгадке поведения Александра — в психологических особенностях самой личности, в характере которой не было ничего от агрессивного «романтизма» Наполеона, его всепожирающего стремления к славе и миродержанию. Александр был сентиментален — не чужд сильных движений души, склонен к лицемерию, скрытен (черта, развившаяся в силовом поле между отцом и бабушкой), по-своему скромен: отказался от титула «Благословенный», поднесённого ему Сенатом. При всех бесконечных колебаниях в идеологии и политике, «противочувствиях» (Пушкин) он хотел постоянного мира народам Европы, России да и самому себе. Меттерних вырвал у него инициативу, но были и более значительные внешние силы.

Идея союза европейских народов, не говоря уже о том, что она противоречила целям большинства монархов, не могла осуществиться в те времена. Проснулся вулкан национальных движений, и центробежные силы ещё долгие десятилетия будут менять политическую карту Европы.

Сам Александр — так уж получилось — хотел совместить несовместимое: всеобщий мир и завоевания (Финляндия, «приобретённая» в 1809 году, Царство Польское, протекторат над Молдавией и Валахией, война на Кавказе), христианский мир, основанный на братстве и любви, и собственное преобладание в Европе.

При всём том «европейский концерт», одну из первых скрипок в котором играла Россия, продержался до Крымской войны. С этого момента Запад предстаёт как враждебная России сила, после 1917 года враждебная вдвойне, учитывая мощный мотив классовой ненависти.

Начиная с 1820 года царь много путешествует, часто без свиты, инкогнито, покрывая в год до двенадцати тысяч вёрст. Только в коляске он спокоен. Казалось, бежит... Чего? Кинжала заговорщиков? Возможно. Пушкина он сослал на юг после того, как поэт показывал в театре соседу портрет убийцы наследника французского престола со своей надписью: «рок царям». Он знал, что революционное движение в Европе — все эти кортесы, карбонарии, этерии — уже аукнулось в его стране, знал, что существует разветвлённый заговор против него лично — даже то, что убийство предполагалось на манёврах в 1826 году, знал имена заговорщиков. Знал — и ничего не предпринимал. «Я разделял и поощрял эти иллюзии... Не мне подобает карать».

Да, он возбудил надежды молодого дворянства и офицерства и, отдав внутренние дела на откуп Аракчееву, восстановил его против себя. О нём, некогда «якобинце», уже давно ходило в народе присловье: «кнут на вате». Может быть, бежал от угрызений совести? Также возможно. Убит отец, преданы друзья либеральной молодости (Дан. Андреев пишет даже: «Совесть его истекала кровью»).

Есть, однако, ещё одна, не менее важная причина — бремя власти, которое становилось всё непосильнее по мере того, как нарастали стыд от невыполненных обещаний, разочарование и усталость от провала реформ внутри страны и вне её.

Обрушивались всё новые удары судьбы: смерть дочери, болезнь жены, гибель сотен людей во время наводнения 1824 года в Петербурге... «На балкон, печален, смутен, вышел он и молвил: «С Божией стихией Царям не совладать» («Медный всадник»).

Мысль об «уходе», отречении от престола, о частной жизни где-нибудь на Рейне или в Крыму, преследовавшая его с юности, вспыхивает с новой силой.

В такой момент в 1825 году застаёт его смерть в Таганроге.

Почти сразу же возникает, обрастает подробностями легенда о том, что император не умер, а тайно исчез с ложа болезни, принял облик сермяжного странника и много лет спустя под именем старца Фёдора Кузьмича нашёл вечный мир то ли в степях Таврии, то ли в лесах Сибири. Легенда дожила до наших дней. Л.Толстой говорил, что в ней есть «внутренняя правда».

Дата добавления: 2015-08-03