XIII Чем занимался Cталин после убийства Троцкого

«История – большая искусница связывать разное значением и ценой в один нерасторжимый узел, – писал советский историк Гефтер. – И тут она соединила днями: уничтожение Троцкого – и явный надлом столь невероятно до тех пор складывавшегося в его, Сталина, пользу соотношения сил во всемирной схватке. Сладость личного триумфа – и явный сигнал бедствия. Услышал ли? Или торжество от достижения сокровенного (Троцкого нет, нет навсегда!) притупило его чутьё?»[917]

Под «явным надломом» благоприятного для Сталина международного положения Гефтер, очевидно, имел в виду появление первых трещин в советско-германских отношениях. Но Сталин отказывался адекватно реагировать на эти тревожные сигналы, продолжая надеяться на то, что события будут развиваться по прежнему сценарию: Германия будет захватывать новые территории в Европе военной силой, а Советский Союз – «мирным» путём, что приведёт к разделу Европы, а затем и всего мира между антикоминтерновскими державами и Советским Союзом. Поэтому никаких активных дипломатических акций в дни, непосредственно последовавшие за гибелью Троцкого, им осуществлено не было. Зато пристальное внимание Сталина в эти дни было направлено, как это ни удивительно, на расправу с второстепенным писателем Авдеенко за его сценарий «Закон жизни».

Судьба Авдеенко была не совсем ординарной. На рубеже 30‑х годов был объявлен так называемый «призыв ударников в литературу». Согласно этому лозунгу, сами рабочие-ударники должны были описывать свои трудовые подвиги. Вслед за этим им должна была оказываться «творческая помощь», с тем чтобы за их счёт пополнялись ряды советских писателей. Из всех потуг создать в ходе этой кампании нечто, напоминающее художественное произведение, выделилась лишь одна повесть под названием «Я люблю», принадлежащая двадцатипятилетнему рабочему магнитогорского комбината Авдеенко. После издания огромным тиражом этой повести, в апологетических тонах описывающей будни «Магнитки», перед Авдеенко открылась головокружительная карьера. Он был избран членом Союза советских писателей, назначен спецкором «Правды» по Донецкому краю, получил шикарные квартиры в Москве и Макеевке. Когда же обнаружилось, что под умелым руководством Мехлиса Авдеенко научился особенно удачно льстить Сталину (так, в выступлении на Съезде советов он обещал, что первым словом, которое произнесёт его будущий сын, будет слово «Сталин»), его стали «для знакомства с капиталистической действительностью» посылать в заграничные круизы и командировки, позволили приобрести редкий в то время зарубежный автомобиль «Бьюик».

За короткое время, помимо множества сервильных статей и очерков, Авдеенко написал несколько графоманских «полотен», последним из которых был сценарий «Закон жизни». Однако фильм, спешно созданный по этому сценарию, вызвал недовольство Сталина. Чтобы «наказать» Авдеенко, Сталин прибегнул к своему излюбленному приёму – неожиданно сбросить человека с вершин карьерного успеха и благополучия в грязь и позор.

Сам Авдеенко узнал о постигшем его остракизме, находясь в Киеве, когда 15 августа увидел, как тщательно заклеиваются свежие афиши с анонсом о появлении фильма на экранах города. Затем он узнал, что сотрудники НКВД на мотоциклах объезжают кинотеатры города, опечатывая коробки с кинолентами «Закона жизни». В тот же день он прочёл анонимную разгромную статью в «Правде» – «Фальшивый закон», которая, как он вскоре узнал, была напечатана по личному заданию Сталина, отредактирована и дописана им. Наконец, ему была доставлена правительственная телеграмма с предписанием Жданова явиться в ЦК.

Девятого сентября Авдеенко был вызван на заседание Оргбюро ЦК, которое продолжалось с 5 часов вечера до 12 ночи. После занудного вступительного слова Жданова и бичующих выступлений приглашённых на заседание членов Президиума Союза советских писателей на сцене внезапно появился Сталин. Расхаживая около трибуны, он несколько раз прерывал выступавших и разражался длинными монологами. В них он не ограничивался репликами типа: «Авдеенко – человек в маске, вражеское охвостье. Говорят, он был рабочим. А разве мы не знаем таких случаев, когда бывший рабочий становился нашим заклятым врагом?» Сталин подробно рассуждал о Шекспире, Гоголе и Чехове, доводил до сведения присутствующих, какой манере письма отдаёт предпочтение[918].

Сразу же после заседания и в последующие дни Авдеенко ожидал ареста. Но Сталин ограничился на этот раз более «мягкими» санкциями. В «Правде» была помещена заметка: «Ввиду того, что, как выяснилось в последнее время, ряд произведений писателя Авдеенко носят не вполне советский характер, а в некоторой части даже антисоветский характер, редакция «Правды» постановила исключить писателя Авдеенко из списка корреспондентов «Правды» и отобрать у него корреспондентскую карточку»[919]. Вслед за этим Авдеенко был исключён из партии, из Союза писателей и выведен из состава Макеевского горсовета как «лишённый доверия избирателей». Его семья была выселена в Макеевке из квартиры и дачи и переселена в бывшее овощехранилище. Все его книги были изъяты из библиотек.

Размышляя спустя много лет над причинами расправы над ним, Авдеенко писал: «Какое зловещее совпадение! В одно и то же августовское время убит Троцкий, а я распят на страницах любимой «Правды». Как неожиданно, как страшно время соединило две судьбы, абсолютно чуждые друг другу... Не время соединило мою беду с бедой Троцкого, а одна и та же карающая, мстящая рука. Понял задним числом и причину необыкновенного, сильнейшего возбуждения Сталина в ту ночь, когда встретился с ним, когда подвергся расправе. Возбудила хозяина кровь Троцкого, его разрубленный череп, предсмертные крики»[920].

Раздражение и гнев Сталина были, по-видимому, во многом вызваны беспокойством по поводу того, не будут ли пойманы соучастники убийства и не «расколется» ли Меркадер, сообщив следствию подлинные мотивы и имена организаторов террористического акта.

Как сообщил 5 марта 1954 года Эйтингон, вечером 20 августа, когда мексиканское радио передало подробности покушения на Троцкого, он и «Мать» немедленно покинули Мексику, выехав на Кубу[921]. Через несколько дней об этом было сообщено Сталину.

Однако и это известие не внесло полного успокоения в жизнь Кремля. Соучастники убийцы, находившиеся за пределами СССР, могли быть арестованы и открыть на следствии подлинную причину убийства и имя убийцы. Как вспоминал Судоплатов, «мне было официально объявлено, что людьми Эйтингона и их работой наверху довольны, но участники операции будут награждены только после возвращения в Москву... Берия спросил меня, удалось ли Каридад, Эйтингону и Григулевичу спастись и надёжно спрятаться. Я ответил, что у них хорошее укрытие, неизвестное Меркадеру»[922].

Это свидетельство говорит о том, что у главных организаторов убийства оставались опасения относительно поведения Меркадера на следствии. Некоторое успокоение принесли первые сообщения о том, что Меркадер точно придерживается в своих показаниях изготовленной для него в НКВД легенды. 19 сентября 1940 года Берия послал спецсообщение Сталину и Молотову: «НКВД направляет вам в переводе с английского письмо, найденное мексиканской полицией в кармане арестованного Жака Морнара. Письмо добыто агентурным путём»[923].

Лишь в июне 1941 года, после возвращения Эйтингона и К. Меркадер в Москву, Берия направил Сталину следующее представление к правительственным наградам: «Группой работников НКВД в 1940 г. было успешно выполнено специальное задание. НКВД СССР просит наградить орденами Союза ССР шесть товарищей, участвовавших в выполнении этого задания. Прошу вашего решения». На этом документе Сталин наложил резолюцию: «За (без публикации)».

В закрытом Указе Президиума Верховного Совета СССР награждёнными орденами значились: К. Меркадер, Судоплатов, Эйтингон, Григулевич, Василевский и Пастельняк (двое последних были работниками советских резидентур в Париже и Нью-Йорке, внесшими важную лепту в подготовку и организацию террористического акта)[924].

Дата добавления: 2015-08-03