В пределах вечности глухой

Смутился ли, певец унылый,

Измены вестью роковой…

Так! равнодушное забвенье

За гробом ожидает нас.

Врагов, друзей, любовниц глас

Вдруг молкнет [215].

В 1835 г. к концу своей жизни Пушкин показал, как мечется обычный человек перед смертью:[216]

Духовный труженик - влача свою веригу,

Я встретил юношу, читающего Книгу.

Он тихо поднял взор - и вопросил меня,

О чём, бродя один, так горько плачу я?

И я в ответ ему: "Познай мой жребий злобный:

Я осуждён на смерть и позван в суд загробный –

И вот о чём крушусь: к суду я не готов,

И смерть меня страшит. "

- "Коль жребий твой таков,

Он возразил - и ты так жалок, в самом деле.

Чего ж ты ждёшь? зачем не убежишь отселе?"

И я: "Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?"

Тогда: "Не видишь ли, скажи, чего-нибудь?" –

Сказал мне юноша, даль указуя перстом.

Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,

Как от бельма врачом избавленный слепец.

"Я вижу некий Свет", - сказал я, наконец.

"Иди ж, - он продолжал: - держись сего ты Света;

Пусть будет он тебе единственная мета,

Пока ты тесных врат [217] спасенья не достиг,

Ступай!" - И я бежать пустился в тот же миг.

…………………………………………..

Иные уж за мной гнались; но я тем боле

Спешил перебежать городовое поле,

Дабы скорей узреть - оставя те места,

Спасенья верный путь и тесные врата.

Пушкин перед смертью, в 1836 г. напечатал в своём журнале «Современник» статью «Собрание сочинений Георгия Кониского, Архиепископа Белорусского, изд. протоиереем Иоанном Григоровичем. СПб., 1835», в которой приводит слова Кониского: «Душа безсмертная, от бренного тела, как птица из растерзанной сети, весело излетевши, воспаряет в рай Богонасаждённый, где вечно цветёт древо жизни, где жилище Самому Христу и Избранным Его.

Телеса наши, в гробах согнившие и в прах рассыпавшиеся, возникнут от земли, как трава весною, и по соединении с душами восстанут, и укажутся всему небу, пред очами Ангелов и человеков, пред очами предков наших и потомков, одни яко пшеница, другие яко плевелы, ожидая серпов Ангельских, и того места, которое назначено, особо для пшеницы, и особо для плевел…

Особое чудо миру и печать истины Евангельской есть страдальческая смерть посланников-победителей. Но посмотри, что с сими убиенными последовало? Цари персть их почитают и, отложив порфиру и венец, благоговейно преклоняют колена пред гробами их…

Радость плотская ограничивается наслаждением: по мере как затихает весёлый гудок, затихает и весёлость. Но радость духовная есть радость вечная; она не умаляется в бедах, не кончается при смерти, но переходит и по ту сторону гроба».

Из воспоминаний П.А. Плетнёва о Пушкине: «Любимый... разговор его, за несколько недель до его смерти, всё обращён был на слова: " Слава в вышних Богу, и на земле мир, и в человецех благоволение "... А я, слушая его и чувствуя, что ещё далеко мне до титла человека благоволения, брал намерение дойти до того».

Как раз «за несколько недель до смерти» Пушкина великое славословие особенно часто повторялось на службах Рождественской седмицы (с 6 по 13 января) - и присутствовало в сознании каждого, кто посещал в те дни церковь. Причём звучание этих Евангельских слов в стихире Рождества, где заключительные слова «мир, в человецех благоволение» - особым приёмом соединяются вместе, объясняет толкование их Пушкиным и в разговоре с Плетнёвым, выразившим своё мнение на книгу Сильвио Пеллико «Об обязанностях человека», написанной для «Современника» в 1836 г. - там Пушкин тоже упоминал о людях, принадлежащих «к сим избранным, которых Ангел Господний приветствовал именем человеков благоволения». [218]

Итак, Пушкин чаше всего обращался к священным писаниям, которые звучали на церковных службах. Соответственно, библейские выдержки в его стихотворчестве легко узнавались читателями-современниками: в пушкинское время отрывки из Св. Писания, которые читались и пелись в храме, были у всех на слуху, они звучали из года в год, а порою изо дня в день. Нельзя было «повторить ни одного выражения» из Писания, «которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов», - так писал Пушкин в 1836 г. о важнейшем качестве Евангелия – оно было плотью и кровью русских людей.

Юный Пушкин знал о своём втором явлении в жизни русского народа, и о котором напишет Н.В. Гоголь ещё при жизни Пушкина, как о втором пришествии Христа-Спасителя, и отразил это в стихотворении «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году»[219]:

О, сколь величествен, безсмертный, ты явился

Когда на сильного с сынами устремился;

И, челы приподняв из мрачности гробов,

Народы, падшие под бременем оков,

Тяжёлой цепию с восторгом потрясали

И с робкой радостью друг друга вопрошали:

“Ужель свободны мы?.. Ужели грозный пал...

Кто смелый? Кто в громах на севере восстал?..”

И ветхую главу Европа преклонила.

Современные события подтверждают, что второе пришествие Пушкина-Спасителя совершается при падении европейских народов, включая живущих в США.

В православном обряде предсмертной молитве грешника придавалось огромное значение. Опираясь на этот обычай, отражённый и в народном творчестве, в «Песнях западных славян» Пушкин позже дал образную картину силы предсмертного покаяния («Янко Марнавич»). Молитвы умирающего Янко совершают чудо - к его дому подходит церковь Спаса в чудесном сиянии, то есть покаянная молитва даёт свет даже грешнику-братоубийце, приближая его в смертный час к Богу.

В поэме «Полтава» (песнь 2) та же тема: [220]

"Вот на пути моём кровавом

Мой вождь под знаменем Креста,

Грехов могущий разрешитель,

Дата добавления: 2015-08-03