Глава 9. У Лены от моих рассказов уже болит голова

У Лены от моих рассказов уже болит голова. Хорошо, соглашаюсь я, объявляем день молчания. Через минуту она спрашивает:

— Острова в Океании?

Я не успел спилить даже эту ветку. Осень. Солнечно и сухо. Сентябрь. Лена ждет, когда ветка рухнет, затем:

— Я бы тоже начала с островов.

Мы сидим на спиленной сухой ветке, я все еще с ножовкой в руке, Лена ждет продолжения моего рассказа, жуя стебелек.

— Каждый день, — наконец произношу я, — мы отвоевывали у современной цивилизации новые и новые острова то в Атлантике, то в Тихом или в Индийском океанах. Те, где человек не успел еще наследить.

— Разве есть еще на земле такие? — спрашивает Лена.

— Мы выискивали…

Юре нравились суровые просторы Антарктики, а Жора не переносил холодов. Юльке — Индия! Конарак, Ауровиль… Она была просто помешана на своей Индии!.. Помню, мы как-то зимой прилетели в Рейкьявик… Вулкан Эйяфьяллфйекюль тогда еще спал, и мы…

— Что ты сказал, — спрашивает Лена, — какой вулкан?

— Эйяфьяллфйекюль, — говорю я, — тот, что недавно укутал в пепел Европу.

— Ух, знаешь, жуткая картинка… Ты видел эти кадры?

Лена встает.

— Мы сутками сидели в аэропорту, — говорю я, — я привез тебе этот пепел, там, целлофановый пакетик в ящике стола…

— Да, да, да… Спасибо! Ты не мог не привезти. Спасибо! Запах ада? Ты мил…

Я старался понять Лену. Тщетно. О каком аде она говорит? Для меня адом был Майями-бич, когда мы с Юлей тогда покупали ей дом. Она таскала меня за собой дней пять или шесть пока мы-таки не набрели на её Иглесиса. Мы купили ей этот красивый дом, дом как дом, окна на океан, пальмы, сад, и я тотчас завалился спать.

— Давай, наконец, отдохнём, — предложил я.

— От чего? — удивилась Юля.

— Ну, знаешь…

— Я хотела бы еще посмотреть в супермаркете…

У нее вдруг появилась тяга к материальному.

— Я сама, хочешь, я сама посмотрю… Отдыхай, отдыхай… Намаялся со мной.

Мне всегда было в радость дарить ей… дом… остров!

— О, кей, — сказал я, только будь осторожна.

— Я возьму фотик, заодно поснимаю… дом… покажем нашим. Пригласим…

— Хорошо, — согласился я, иди-иди… поснимай-поснимай…

Мысль, которая тут же выветрила из меня сонливость, пришла неожиданно. В те дни здесь же в Майями (я теперь знал это точно!) где-то бродила по городу наша рыжая партнерша. Рассчитывать на встречу с ней было бы маленьким сумасшествием, а поймать Юлей случайно в кадр — абсолютным безумием! Среди толп ротозеев? Я только ухмыльнулся своей выдумке, но Юлю не задержал — иди-иди! Бывают же чудеса! Чутьё подсказывало мне, что моя охота на рыжую может увенчаться успехом. Зачем мне нужен этот успех, я понятия не имел.

— И не только дом, — добавил я, — как обычно…

Как обычно мы всегда снимали не только интересующий нас объект, но все, что было рядом. В любом деле детали — всегда важны!..

И потом уснул, правда, — умаялся.

— Бедняга, — пожалела Лена.

Я провалился, как это обычно бывает, думая о своём рыжем привидении, и — ты не поверишь, открыв почту вдруг обнаружил от неё письмо — электронка, емейл… Ты не поверишь: она написала лишь одну фразу: «Смотри какое я получила письмо». Дальше шёл густой разрыхленный с правой стороны столбик письма без точек, без запятых… просто пляска Святого Вита в словах… совершенно на первый взгляд бессмысленных и бессвязных… Я прочитал, почесал затылок и перечитал… затем читал с чаем и бренди… Не понимаю, почему я так рьяно уцепился за эту словесную абракадабру! Я вылупился на это ее «Смотри какое я получила письмо», сердце стучало, прям выскакивало из раны в груди… Да, из кровавой растерзанной раны… Выпрыгивало, громко стуча и умирая, кровавя всё напрочь вокруг… И я, помню, окровавленными руками запихивал его внутрь зияющей в груди раны — да сиди ты там…

Оно молчало…

Дергалось, стуча: тиннн… тиннн… тин… ти…иии… Пока не замерло… навсегда. И я умер. Проснувшись. Во-то дела! Мне сны не снились уже лет сто. И вот… Вернулось детство? Я сидел ошарашенный на постели, совсем голый, голый не только телом, но и мозгом голый. Ни единой мысли, поясняющей мои видения. Нашёл-таки бренди, ну так, чтобы освежить пересохшее горло…

Так что же это получается, — стал размышлять. Я стал пробираться в свой мозг, пытаясь вспомнить хоть строчку из того уродливого письма. Вспомнил, вспомнил! Я вспомнил: «Смотри какое я получила письмо»! О, боги! Мне и не надо было ничего вспоминать — я эту строчку уже просто знал! Назубок! Она-то сердце моё и убила! Заррррраза! Разодрала на части, на окровавленные лоскутки! «Семь дней в неделю… пуля за пулей… стреляют… беззвучно… в зрительный нерв… чёрные многоточия… скверно… а ты всё бежишь…». Ну, вот я и дождался, подумал я, пошли галлюники слуховые. Я закрыл глаза, но никого рядом не обнаружил. Открыл, слышу: «оттиски тел на асфальте — следы твоих падений…».

Да, брат… Но я же понимаю, я знаю, знаю, что не сбрендил с ума, что не сдурел напрочь! Нееееееееееееееееееееееет! Вот стакан мой на столике, вот халат… Совсем голый сижу — так что ж?!

В чём же тут дело?

Вот незадача!

Это всё недостроенная Пирамида!

Надо… или достроить… Или — взорвать! Ба-бах! Красивая, свежая мысль: ба-баххх!

Но сначала — глоток. Да я трезв как стёклышко!

«… ты прости дитя… моих неразгаданных… ладонных линий, и жесткая готика… ломаных жестов, каприз природы…».

И всё это столбиком, столбиком… Как для собачки!

Так что же у нас получается?

Получается, что Тина, моя бестелесная рыжая Тина, получает по почте какую-то шумерскую клинопись, какие-то там бессмысленные и наполненные глубиной искренней искренности, переполненные вишенкой глубокомыслия белые сти-и-и-и-и-шки? Белые? Так что же получается, что ей уже пишут письма?! И она не молчит? И она… И они… Давно?.. Без меня?..

Без меня!

Ну, тут уж точно можно сдуреть: я ревную…

Хо! Ха! Хахахахахахахахааааааа….

Ты и мои письма рассылаешь по свету, чтобы… чтобы весь мир знал, как я… Ты и меня расклеиваешь на стенах домов, на листьях деревьев, на облаках? Ти, да ты просто…

(Разве ты ведёшь и с ней переписку?)

Вдруг я слышу: «Владимир, у вас всё в порядке?)».

Оглядываюсь — никого. Да и какой я тебе Владимир? Снова галлюники? Но не молчать же на это!

— У Нас, ору я, — всё! У Нас (я подчеркиваю) — абсолютно всё! А Ты как думала? Ты думаешь что-то или кто-то может этот порядок нарушить?

Да никто!

Ору я.

Понимаешь — никто!

— Успокойся ты, — говорит Лена, — ну, ты что…

— Извини, — говорю я, — тут, знаешь…

У Нас, теперь думаю я, — ВСЕГДА!

С Тобой-то!

А теперь — смотри мне в глаза! Отвечай: кто-то ещё — чужой — читает мои письма (с приложениями)? Только не говори, что у тебя нет чужих. Я напомню Тебе — есть Мы и есть другие. Они, другие, — чужие для нас. Запомни это!

Я, продолжаю я, спрашиваю у Тебя, Ти?

Взгляд-то держи!

И еще:

… когда чужой мои читает письма,

Заглядывая мне через плечо.

— Ты у кого спрашиваешь, — спрашивает Лена, — у меня что ли?

Да, да, на сегодня, пожалуй, достаточно… Бывают же промахи или как там их сейчас называют — проколы… Вот и я прокололся… Сел на иглу…

Зато как ревную!

Ах ты, Господи!

О, Мадонннннннн-а!

Значит, есть ещё порох! Значит, жив курилка!

(Но к кому ты ревнуешь, малец, к пустоте?)

Когда Юля вернулась, уже стемнело. Я выспался. Мне ведь достаточно перекорнуть часик-другой… Я выспался! Я, конечно, ни словом не обмолвился о тех письмах… Да и были ли они? Но ревность свою я носил как орден! Молча, там, в разодранном сердце!

— Как дела? — спросил я, когда она выпила воды.

— Я приму душ, — сказала она, — посмотри, если хочешь.

Она вручила мне фотоаппарат и отправилась в ванную. Дом, конечно, сиял, наш дом в разных ракурсах, сад, вечерняя синь бассейна… Затем были кадры домов и улиц, фонари, переходы… «Дом, улица, фонарь, аптека…». Машины и огни реклам… И ни одного лица крупным планом, ни единого…Ни одного… Я отобрал несколько кадров, из которых решил сделать фотки. Юлиному вкусу я доверял: две толстых задницы на побережье под пальмами… корни какого-то мощного дерева… как Лаокоон, подумалось мне… Затем мостик из камней… Я так и назвал фото — «Мосток». Затем — роскошные пальмы и какие-то камни с пузырями… Что-то ещё… И ни единой души. Да, и ещё какая-то малышка, девочка лет четырёх-пяти, которая была в кадре, но в разных местах города. Мне трудно было себе объяснить, как она могла попасть в кадр и тут и там, и у корней этого самого дерева, и на мостике, и в… Она что же перемещалась вслед за Юлей по городу? Я не стал искать ответ на этот вопрос, и забыл об этом даже Юлю спросить. Ну, была так и была. Мне было не до того. Я понимал, что моя охота не удалась. Потому-то и выбрал «пустые» фотки. Я корил свое чутье и успокаивал себя, что иначе и быть не могло. Как такое вообще могло прийти в голову — заснять Тину! Если бы мы её выслеживали, если бы хотя бы знали, где её искать!

— Ну, что, — спросила Юля, — как тебе наш дом?

— Нравится, — сказал я, — и окна, и крыша… Там, надеюсь, есть вертолётная площадка?..

— А как же! Как же ты без вертолёта! И площадка, и…

— Правда?!

— Ну да!

Когда Юля уснула, я снова взял в руки фотоаппарат. Зачем? Я же был уверен, что Тины там нет. Мысленно я уже называл её Тиной, Тиной, а не какой-то там жадиной, рыжей бестией… Тиной, моей Тиной…

Я не понимал — почему?

Я сидел босиком, в халате, фотик молчал, город тоже спал… вдруг Юля проснулась.

— Ти, — сказал я, — ты-ы-ы…

— Ты в порядке? — Юлин вопрос, — ты уже бредишь ею…

Я взял фотоаппарат и молча показал Юле. Затем молча отложил его в сторону, свёл края ладоней и как чашу устремил руки к Юле.

— Что это? — спросила она.

Я не знал, что ответить. Я знал, что если я произнесу, то, что жгло мой мозг, это то может надолго подорвать у неё мой… моё, так сказать, реноме… мой, что ли, авторитет…

— Чем же была набита твоя голова, — спрашивает Лена, — Тиной?..

— Тиной, да, Тиной, ее отсутствием в моих руках. Понимаешь меня?

Лена выжидательно смотрит.

— Понимаешь, — снова говорю я, — понимаешь…

Я складываю ладони и теперь эту свою чашу из рук преподношу Лене.

— Если руки навек пусты…

Лена кивает: понимаю.

— Если руки навек пусты… Это…

— Понимаю, — говорит Лена, — теперь понимаю.

— Вот — где ад!

— Да…

— Вот такая история с фотоаппаратом, — говорю я, — руки не должны быть пусты никогда. Чтоб навек!

Лена снова кивает.

— Впервые в жизни моё чутьё, моя интуиция, меня подвела. Что-то сбилось там или лопнуло, или перегорело… Шарики и колёсики дали сбой.

Лена лишь сожалеет, мол, бывает же.

Но как, ох, знали б вы, как меня радовала моя ревность!

Я ожил… Я просто заново родился!

Я мог писать ей такие письма!

— И что же, — спрашивает Лена, — что же там было, в фотоаппарате? Юле удалось её заснять?

— Ага, рядом с тем «мостком». Правда, Юля её не заметила.

— Кого же она снимала?

— «Мосток». А совсем рядом с ним… Ты не поверишь — стояла, опершись на…

— И ты сделал фотки?

— Я потом не смог найти эти кадры.

— Как так?

— Вот такая история с фотоаппаратом, — повторяю я, — они пропали! Но я собственными глазами видел… И вот оказался с носом — руки мои... В них просто зияла пустота! А ведь руки не должны быть пусты, понимаешь?

Лена не понимает: при чём тут руки? А мне нечем тут ей помочь. Вот так Тина и выскользнула из моих рук, навек их опустошив…

— Навек? — спрашивает Лена.

— Я до сих пор не могу взять в толк… А, ладно… Что уж теперь… Остаётся теперь одно — ждать…

— Ждать чего? — спрашивает Лена.

На это мне нечего сказать.

— Вскоре наш архипелаг Пирамиды, — продолжаю я, — насчитывал до сорока островов.

— Почему сорок?

Я тоже встал, повесив ножовку на сломанный сук. Лена стояла с закрытыми глазами, подставив лицо лучам яркого солнца: явно не Нефертити! Не Венера Милосская, ни Милетская, не Аспазия, не Таис Афинская… Не «Мадонна в гроте» и не «Мадонна в скалах» и даже не «Сикстинская»… Не Мона, не Лиза и не Гала… и даже не Мерилин Монро с Наташкой Королёвой (или как там её?) и Веркой Галушкой (или как там её?)…

Лена!..

И сожалею я лишь об одном: я — не Рафаэль Санти!

Вот мир тишины!

Абсолютный покой и сердечная щедрость!

Я всю жизнь этого жаждал!

— Одно перечисление их названий, — говорю я, — заняло бы несколько часов. Назову лишь некоторые из них. Мы старались, чтобы сеть наших Пирамид покрыла большую часть поверхности земного шара. В основном это были острова океанов, экваториальный пояс, но были и северные районы, и южные, большие острова, скажем, Гренландия или Мадагаскар, и маленькие, скажем, остров Ситэ или малюсенький островок Мелла Гибсона, любезно согласившегося участвовать в нашем проекте.

— Ситэ?.. Остров Ситэ? Это тот, что?..

Нет, не Леда и не Афина Паллада…

— Да, сердце Парижа. Нам было интересно, как миллиардеры этого клочка земли раскошелятся на создание нашей Пирамиды в своем денежном царстве. И Ситэ, и Сен-Луи, там, где Бодлер в свое время…

— Послушай, но ведь Гибсон…

— И теперь Мелл — наш сосед.

— И, конечно, Мон-Сен-Мишель, — говорит Лена.

— И, конечно, Мон-Сен-Мишель, — говорю я. — Аббат Хильдеберт тысячу лет тому назад уже знал, что здесь мы выстроим нашу Пирамиду.

— И Крит и Санторин?

— И Санторин, — говорю я, — с его былыми как кусочки рафинада домиками и с его затаившимся на время вулканом…

— Что же все-таки вам удалось? — спрашивает Лена.

И явно не Маха…

— Многое. Только вот скупость… Победить в человеке скупца не удалось даже Иисусу. Зато они, эти богатеи откупались и жертвовали нам немалые деньги. Клинтон, скажем, в Давосе особенно ратовал за благотворительность. У него и мысли не мелькнуло о том, что дело не в благотворительности, а в жутком перекосе…

— Что перекошено?

— Распределение! Как же! Это ж понятно даже… Блеснуть благородством — им это нравится. Жертвоприношения в виде благотворительности они обожают.

— Но Нотр-Дам де Пари до сих пор…

— Что с ним станется? Он легко вписался в архитектонику нашей Пирамиды и сегодня каждый житель этого острова…

— Живет в вашей Пирамиде?

«Симфония в белом»? Похоже…

— Стал щедрее. Это — много. Он качнулся в сторону света. Это, повторяю, значит очень много и многого стоит! Дорогого!

— Почему только острова? — спрашивает Лена. — Это напоминает мне лепрозории или резервации индейцев.

— Острова — название условное. У нас есть остров Крым, острова Ватикан и Монако, Лихтенштейн и Гонконг, Тибет и Лас-Вегас…

— А как, кстати, ваш принц Альберт? Он построил Пирамиду в Монако?

— Ему больше по душе Северный полюс. Он покорил его так же легко, как…

— И на мировой карте счастья эти ваши места…

— Есть и острова-города: Париж, Рим, Нью-Йорк, Дели, Пекин… И острова-государства: Ватикан, Лихтенштейн, Монако…

— А острова-континенты?

— Мы были в шаге от этого. На карте мира это были острова совершенства в мировом море человеческой глупости.

— Были?

— Были, конечно. Наша всевсленская Пирамида сегодня бы уже… Да…

И Пальмира, и Бермуды, и множество других аномальных мест на планете… Нам все-таки и там удалось…

Лена восхищена:

— Вы бесстрашны!

— Мы приходим с добром, а добро понимаемо на любом языке. Были, конечно, и промахи…

— Вы теряли людей?

— Но не веру.

— А нашли, нашли то, что искали? Символ новой эры?

— Пирамида!

— Но, пардон, египтяне…

— На новом витке. Египтяне совсем не знали геномики. Ни геномики, ни генетики… Пирамида с Иисусом на самой вершине, точно таким, как в Рио и в Санто-Доминго, да-да, Пирамида с Христом на вершине…

— А что Тина, она появилась у вас? Вы её тоже… Руки твои ощутили её непустоту?.. Наполнились ею!

— Да какая там Тина?! При чём тут ваша Тина?!

Напоминание ни с того, ни с сего о Тине вывело меня из себя. Я же мог писать ей такие… ммм… такие письма!

— Извини, — произносит Лена, виновато улыбаясь, — я не хотела… У тебя снова глаза…

— Побелели?

— Нет, как у Иисуса — позеленели…

— Извини, — произношу я, — я погорячился.

— Слушай, — говорит Лена, — выбрось ты эту Тину из головы! Делов-то…

Легко сказать!

И ещё мне нравилось её ревновать! Тину!

Но кого я ревную — пустоту?

Пустоту?!

Пусть!

Выбросить Тину из головы?! Во Ленка даёт-то!

Я мог бы писать ей такие письма!

И ведь это не сон. Проснуться и сказать ей «Здравствуй, Тинка!» нельзя.

— Юсь, ты успеваешь? — спросил я.

— Всегда!

Между тем и Ленин, и Папа уже требовали к себе нашего внимания.

— Ты не хочешь помассировать мне спинку? — спрашивает Юля.

— Спинку?..

— Угу… У тебя это здорово получается…

Спинку? Спинку! Да я хоть… Хо! Ты ещё спрашиваешь…

— Раздевайся, — говорю я.

— Сам, — говорит Юля, — помоги мне…

— Ложись, — говорю я, — руки вдоль туловища, голову — набок…

— У меня нет туловища, — говорит Юля, — ты — не видишь!

Я вижу — нет! Божий дар!.. Ангел…

И вот я уже массирую… Легкими летающими движениями своих шёлковых ладоней снизу вверх, нежно-ласково вдоль позвоночника… и по ниточке ёе шёлковых позвонков… её шея, её плечи… ангельские крылышки-лопатки и рёбрышки… Слюнки катятся… Её поясница, требующая усиленной ласки, её…

Чтобы не раствориться в процедуре и не потерять под ногами землю, я заставляю себя слушать Юлино полусонное бормотание:

— …и я в состоянии творческого вожделения…

Ясное дело…

— … ищу мысль… идею, прекрасную как… утренняя звезда…

Юлины мысли меня всегда восхищали, а их поиск — приводил в трепет! Юлька в поиске — это чудо неземной красоты!

— …как исчезающая росинка…

Я чувствую, как и я наполняюсь её росой.

— … ловлю… ловлю… в предвкушении божественного экстаза красоты…

В предвкушении экстаза неземной красоты я едва держусь на ногах.

— …и у меня очень волнительное состояние…

Надо признать, надо признать… Ещё бы!

— …как будто я иду на свидание с абсолютной красотой, от которой при первом взгляде можно умереть…

Я закрываю глаза, чтобы не умереть.

— …при первом звуке голоса… умереть дважды…

Я прислушиваюсь: лишь немые звуки восторга рассыпаны по всему моему телу. Чтобы не умереть дважды, я не нарушаю этой грохочущей своей тишины.

— …а при прикосновении — умереть тысячу раз… тысячу раз…

Все сто тысяч раз!..

Я точно знаю, что очень крепко умер, умер так, что…

И всё-таки я ещё слышу:

— …вот я… трепещу…

Вот и меня трясёт…

А моя Юленька спит, уже спит… Как сурок, как сурок… Посапывая… Как дитя, как дитя… И мне ничего не остаётся как прикрыть это славное, нежное, лёгкое, как чаячий пух, любимое тельце…

Лебединый пух…

Тополиный…

Йййуууссссь…

Знаю — дурею…

Так при чём тут Тина?

Много позже, когда уже была разгадана тайна Тининого письма и мир познал и признал её сакральный смысл, я не смог простить себе…

Впрочем, что уж теперь?

Мог бы, мог бы… писать ей такие письма!..

… ага… вот «Мосток»… и вон там, за теми перильцами — тень… только тень… Тины тень… Тинотень… Надо было свой «Nikon» развернуть чуть правее и Тинка попалась бы в перекрестие его прицела…

Как в силки…

Фотоохота…

А руки — пусты-то…

Навек?..

Дата добавления: 2015-08-03