Пусть я ничто во множестве несметном, Но для тебя останусь я одним.

Для всех других я буду незаметным, Но пусть тобою буду я любим.

Ты полюби сперва мое прозванье, Тогда меня полюбишь. Я — желанье!*.

В Хогтон-Тауэре он часто думал о ней. В мечтах он видел в своем счастливом и богатом доме жену, похожую на нее, и кучу детишек. Но сейчас, когда еще нет ни дома, ни богатства, ни жены, его влекли и другие любопытные глаза, подсматривающие за ним из- за кухонной двери, другие руки, горячо обвивавшие его шею

* Шекспир У. Сонеты 135 и 136 (пер. С. Маршака).

Стихи построены на игре слов. Сокращенное имя поэта Will (от William — Уильям) пишется и звучит так же, как слово «воля», «желание» (прим. автора).

в комнатах прислуги и на стогах за усадьбой, сулившие ему ничем не обремененную страсть.

Жизнь в поместье была для Уильяма праздником. Свои обязан- ности и то, что ему поручалось, он исполнял играючи, привнося во все неожиданные, свежие и яркие краски к всеобщему удоволь- ствию. Оказываясь за пределами этого благополучия, он попадал в свой прежний мир. Несколько раз в течение полутора лет своей службы у Хогтона он побывал в Стратфорде. На первый взгляд, все было по-прежнему. Он встречался с родными и друзьями, на- ведывался к Энн, часами говорил с Виолой. Она тоже изменилась. Не светилась, как прежде, стала тихой, слишком тихой. Провожая его в последний раз, она, казалось, хотела что-то сказать, но только покачала головой и улыбнулась. Улыбка гримасой натяну- лась на лице, словно маска. Уилл был расстроен, но остаться и по- терять место он не мог. Еще и потому, что помимо своих прямых обязанностей, он уже принимал участие в представлениях и ми- стериях, которые давала труппа «Слуг лорда Стрейнджа» в домаш- нем театре Хогтон-Тауэра. Иногда они даже давали представления на подмостках во дворах гостиниц Ланкашира. Благодаря покро- вительству сэра Хогтона и лорда Стрейнджа — графа Дерби — те- атральная жизнь графства была яркой и разнообразной. Сэр Александр Хогтон любил собирать гостей в своем доме. Испове- дуя одну веру, эти приверженцы отцовских традиций сохраняли свой мир таким, в каком жили всегда. Домашние театры были не- отъемлемой его частью. Начав с рождественских мистерий, разыгрываемых вместе с детьми Александра, Уилл вовлекся в со- чинение сказочных пьес. Вскоре хозяин дома с гордостью охот- ника демонстрировал гостям свой новый трофей — автора и актера при своем дворе, молодого Уильяма Шакспира. Лорд Стрейндж, граф Дерби, держатель труппы «Слуг лорда Стрейнджа», не преминул «заимствовать» молодого актера у Хогтона для своих званых вечеров. Так Уильям из домашнего автора пьес для господ- ских детей стал своим человеком в труппе и участником представ- лений для публики.

В Хогтон-Тауэре он имел возможность присутствовать при бе- седах гостей и, разделяя верования и настроения этих людей, вошел в круг ланкаширского общества. В доме велись разговоры о новых порядках, о старой вере, о достоинстве и чести, о вы-

боре, решимости и воле Божьей. О новой вере высказывались так, что порой даже дерзкие уши Уилла краснели от услышан- ного. В происходящем вокруг, казалось, все было соткано из одних противоречий. Он хотел понять, отчего в одних устах зна- комые с детства постулаты и догмы звучат убедительно, а в дру- гих — слабо и шатко. В библиотеке Хогтон-Тауэра Уилл обнаружил «Хроники» Холла — труд, который произвел на него сильное впечатление столь откровенно проявленной нетерпи- мостью. Автор был великолепен в, казалось бы, искренней сер- дечной любви к родной земле и людям, населявшим «Сей мир особый, дивный сей алмаз в серебряной оправе океана»*, но желчная ненависть, с которой он клеймил «староверцев», застав- ляла усомниться в его человеколюбии. «Какое лицемерие!» — думал Уильям. Он оставил пометки на полях «Хроник», где раз- мышлял о лицемерии и лицедействе, намереваясь вернуться к ним позже. Не пришлось.

16 июля 1581 года миссионер Эдмунд Кэмпион, гостивший в Хог- тон-Тауэре весной, был арестован. 31 июля его пытали в Тауэре.

Сэр Хогтон получил весть об этом в начале августа. Он понял — это конец его собственного дома. Третьего августа 1581 года он написал завещание, в котором среди многочисленных распоря- жений оставлял Уильяму 40 шиллингов годовых. Тогда же он по- советовал ему не задерживаться в его доме. Пятого августа Тайный совет постановил найти «определенные книги и бумаги, которые, по признанию Эдмунда Кэмпиона, оставлены им в доме Ричарда Хогтона в Ланкашире». Ричард Хогтон, отец Александра, был арестован. Еще через месяц, двенадцатого сентября, Алек- сандр Хогтон погиб при странных обстоятельствах.

Уильяма ждало свое испытание. Оно пришло не с наветами или клеветой. Это было короткое письмо от Виолы: «Мой добрый Уилл, если Господь не позволил мне умереть, то для того только, чтобы ты вер- нулся и простил меня.

Ибо ты единственный, кто еще может меня простить. Ибо из всех людей, если ты не простишь, то никто не простит. Других причин оста- ваться в живых у меня нет. В.».

* Шекспир У. Ричард II (пер. М. Донского).

Внутри у него все оборвалось. Пристегнув к седлу дорожную сумку, он покинул Хогтон-Тауэр.

Родной дом встретил его объятиями матери, ворчанием отца, который, едва сын вошел, заговорил о каком-то «грязном деле», в котором они теперь замешаны, и сбивчивыми расспросами братьев и сестер. Когда шум первых минут встречи улегся, Уилл снял куртку и посмотрел на Мэри.

— Где Виола?

— Наверху.

— Опять? Опять все не слава Богу!

— Ох, сынок, иди к ней. Сам все узнаешь.

— Что?

— Иди. Не тяни.

— Господи!

Он бросился наверх.

Виола сидела на полу, на коленях, у табурета, на котором лежали восьмушки бумаги, и что-то писала. Вернее, она замерла, раздумы- вая, глядя немигающими глазами вверх, перо застыло в руке.

— Виола! Ви!

Она очнулась, поднялась и сцепилась с ним в таких крепких объ- ятьях, что, казалось, ее пальцы продавят его кожу.

— Уилл! Ты приехал! Ты вернулся! Вернулся!

— Что с тобой стряслось? Что случилось? Она смотрела на него глазами подранка.

— Уилл. Меня больше нет. Осталась грязь. Мерзость.

Она страшно похудела. Он усадил ее на кровать и сам сел рядом.

— Ты заболела?

— Да.

— У тебя был лекарь?

Она закрыла лицо руками и склонилась к нему на колени.

— Нет. Никакой лекарь мне не поможет. Мне больше нет места на свете. Мне нет на свете мест.

Он поднял ее за плечи и обнял, положив ее голову себе на плечо. Покачиваясь и прижавшись губами к ее уху, полушепо- том он стал напевать колыбельную, которую когда-то Мэри пела им обоим. Он почувствовал, как потекли ее слезы. Потом он чуть отстранил ее голову, посмотрел в глаза и прижался лбом

к ее лбу, как в детстве. Это больше, чем объятия утешало их обоих. Он улыбнулся ее глазам.

— Расскажи мне, что случилось.

— После твоего отъезда мистрис Мэри стала запираться в своей комнате и разговаривать сама с собой. Джон скандалил. Чем дальше, тем хуже. Просто невыносимо.

— Это для меня не новость. Лучше скажи, что все же произошло?

— В сентябре я вышла замуж.

— Как это? За кого? Почему ты мне не написала?

— Было нельзя.

— Но почему?

— Я сбежала с ним.

— Боже мой!

— Я не хотела, чтобы ты узнал раньше, чем я уеду. Я только хо- тела, чтобы все изменилось.

Он снова крепко обнял ее и молчал, зажмурившись. Виола про- должала говорить. Она рассказала ему, как начала болеть после его отъезда, как в дом позвали лекаря, и ей почудилось, что он может исцелить не только ее хворь, но и освободить ото всех печалей, мучивших ее. В доме, полном людей, она осталась одна. Ненужная, лишняя, ни к чему не пригодная.

Виола ничего не сказала о том, что первой в череде молча пере- живаемых бед стало прощание с Ричардом, боль от которого уде- сятерила затем разлука с Уиллом. Ее существование превратилось в удел изгоя. Орудия этих пыток невидимы, но боль от них мед- ленно лишает жизни. Уилл узнавал и не узнавал ее теперь. А она была всегда такой веселой, живой, дерзкой, сильной — красивой. Она и сейчас была красивой. Но словно свет в ней погас. Чтобы вернуть ее к жизни, он отдал бы ей свою.

Виола умолчала и о том, что скрасило ее одиночество. После отъезда Ричарда с нею остались ее слова, обращенные к нему. Из них складывались строки и строфы, подобные тем, что наполняли стихи дивных древних поэтов. Это были письма к Ричарду, кото- рые она никогда бы не осмелилась ему отправить.

Уборы созданы, чтоб их носить,

И красота, чтоб чувствам быть в угоду; Трава, чтоб пахнуть; факел, чтоб светить;

Жить для себя — обманывать природу. Зерно дает зерно, цветок — цветы;

Твой долг рождать, как был рожден и ты*.

И в следующем:

Дата добавления: 2015-08-05