Глава II. Смышлен, находчив, смел, развязан, дерзок

Смышлен, находчив, смел, развязан, дерзок. Ну, словом, в мать от головы до пят. У. Шекспир «Ричард III».

Перевод М. Донского

Впервые они увидели друг друга, когда им было по пять лет. Это был счастливый день. Уильям знал, что в этот раз ему обязательно привезут подарок. Он это предчувствовал, возможно, уловив вол- нение, охватившее всех в доме за несколько дней до отъезда Джона на ферму. Он гадал в нетерпеливом предвкушении, что это будет, и задохнулся от радости, когда отец вернулся из Уилмкота. Джон привез к ним домой девочку, сказал, что зовут ее Эльма Эванс и что она теперь будет жить в их доме на верхнем этаже, от- веденном для слуг и подмастерьев. Больше отец ничего не сказал и быстро ушел в мастерскую. Мать повела девочку наверх, и Уилл проскользнул за ними подслушать, о чем они будут говорить, но его прогнали от двери.

Мэри обмыла Эльму травяным отваром и переодела ее в город- ское платье. Она вглядывалась в лицо девочки. Эти глаза — любо- пытные, как будто смеющиеся, этот нос — как у отъявленного задиры и непоседы, скругленный и вздернутый на кончике, эти улыбчивые губы, эти широкие, похожие на крылья, брови она ви- дела каждый день вот уже пять лет, глядя в лицо своего старшего сына. В Эльме было много мальчишеского. Даже волосы ее отка- зывались расти по-девичьи — непослушные, на затылке они закру- тились крупными темными блестящими кольцами.

Мэри хорошо помнила все свои встречи с ней в редкие приезды на отцовскую ферму. Девочка всякий раз казалась совсем другой, так сильно она менялась — словно сбрасывала с себя одну обо- лочку за другой. Возвращаясь домой, Мэри с удивлением обнару- живала в сыне те же перемены и понимала, что не замечала их в нем прежде потому, что он был постоянно на глазах. С надеждой не переставала она молить Пречистую Деву о возвращении ей дочери. В этом году эпидемия чумы снова угрожала Стратфорду.

Всего в нескольких милях от города в небольших селениях и на фермах болезнь косила целые семьи. Из Уилмкона пришла печаль- ная весть о смерти Адама и Анны Эванс. Дети, оставшиеся в живых, осиротели. Мэри понимая, что медлить и бояться она больше не может, на коленях молила Джона не отдавать вновь Эльму в чужие руки. Теперь ее дочь была дома. И так же, как Уилл, спрашивала Мэри обо всем без остановки.

— А где я буду спать?

— Со всеми — наверху.

Это собаки как у нас? Они тоже коров пасут? — Эльма показывала на стену с гобеленом, изображающим Даниила в пещере со львами.

— Это не собаки, Эльма, это львы. К ним царь Дарий повелел бросить пророка Даниила.

— Даниил победил?

— Господь послал ему ангела на помощь, и львы его не тронули.

— А Хью и Кэтрин тоже будут жить теперь здесь?

Эльма говорила о детях Эвансов. После смерти родителей их взяла семья кузнеца.

— Нет. Они будут по-прежнему жить на ферме. А ты — с нами.

— Почему?

— Потому, что твой дом теперь здесь.

У Эльмы задрожали губы и подбородок.

— Ма-ма! — заплакала она. Мэри обняла ее.

— Не плачь, детка. Не плачь. Не плачь.

— Я хочу домой, к маме!

Мэри крепче прижала девочку к себе. Не дать бы собственному сердцу разорваться на глазах у ребенка. Ибо никаким утешением сердечной тоски не заглушить.

— Мы с тобой теперь одна семья, — медленно проговорила она. — Мы обязательно поедем в гости к Хью и Кэтрин. Только не сейчас. Теперь ты будешь жить здесь, с нами. И я буду твоей… второй мамой.

— Так не бывает.

— Бывает. У Кэтрин и Хью теперь тоже есть вторая мама. Ви- дишь, как хорошо, что на свете для всех есть мамы…

Она замолчала, прижимаясь лицом к детской головке. Стараясь не смотреть в глаза девочке, Мэри спустилась на кухню, накормила ее, и та постепенно успокоилась. Не прошло и часа, как на Мэри

вновь посыпались вопросы. Эльма оказалась говоруньей, а мать, го- дами тосковавшая по дочери, не могла теперь этому нарадоваться. Тем более, что к бесконечным разговорам она давно привыкла и порой шутила, что от них у нее мозоль на языке. В отличие от только пытающегося говорить младшего брата Гилберта Уильям расспрашивал окружающих обо всем с утра до ночи. Молчание в доме воцарялось, только когда он засыпал. А спал он мало. Днем же ни разу не было случая, чтобы он угомонился хотя бы на час. Он пе- редвигался только бегом и говорил обо всем и со всеми, кто оказы- вался рядом. Не найдя подходящего собеседника, он беседовал сам с собой. Вот и теперь во дворе послышался шум и громкие прере- кания. Кто-то обнаружил его у дверей мастерской и отогнал прочь. Мэри покачала головой. Спасу нет! Давно уже для этого разбойника любая хворостина больше смешна, чем страшна.

— Уилл, иди сюда — позвала Мэри, выглянув из окна.

Он скатился со ступеней мастерской и вбежал в дом. Мэри уса- дила детей за длинный стол, над которым висели пучки сушеных трав. Радостней дня давно не было в ее жизни. Оба тут же приня- лись болтать о чем-то. Это выглядело трогательно и забавно — удержаться от смеха было невозможно. Особенно смешили Мэри их носы — будто все любопытство и вся порывистость двух одина- ковых маленьких лиц сосредоточились именно в них. Со стороны могло показаться, что они принюхиваются друг к другу. Все в доме знали, что природа одарила Уилла удивительным обонянием. Мальчишка обладал чутьем не хуже собаки, угадывая едва улови- мые запахи. За это его особенно ценили на кухне. Нюх ребенка служил прекрасным определителем свежести продуктов. Для Джона, однако, эта способность сына в недалеком будущем стала камнем преткновения при попытке начать его обучение в коже- венной мастерской. Отец мечтал о сильном, ловком и умелом преемнике и, радуясь выносливости сына, думал, что из него по- лучится превосходный мастер. Не тут-то было. Джон со своими помощниками занимался выделкой шкур. Их вымачивали, скоб- лили, размягчали с помощью соли и квасцов, а перед просушкой выдерживали в чанах с домашними и дворовыми отходами. На первых порах каждый, кто начинал работать в кожевенных ма- стерских, с большим трудом привыкал к чудовищным запахам этого производства. Оказалось, что Уилл, несмотря на выносли-

вость во всем остальном, от нестерпимой вони заболевал много- дневной рвотой и на какое-то время полностью терял обоняние и частично зрение. С этим Джону, не терпевшему возражений, пришлось смириться. Теперь Уилл и Эльма с удовольствием тяну- лись друг к другу, точно стараясь разглядеть что-то заметное только им. Уилл был не единственным ребенком в семье. Второй сын Джона и Мэри Шакспир — так произносили их фамилию в родном городе — родился через два года после Уилла, и на время заменил старшему брату того некто, с кем ему всегда хотелось го- ворить и играть. До рождения брата громоотводом для его энер- гии служили, начиная с Мэри и кормилицы, все живущие в доме, а за его пределами вся живность на скотном дворе. Уилл все и всех втягивал в свой круг. Было и еще нечто, о чем знала только Мэри и о чем она никому не рассказала. Месяца в два он, лежа в пелен- ках, тихо заговорил с нею на непонятном ей языке. Он не гулил, не лопотал, не плакал, а говорил связно и спокойно, словно не- пременно должен был ей что-то поведать. Но она не понимала, не знала этого языка. Это не было ее фантазией. Ребенок начинал го- ворить, как только она оказывалась рядом. Все так же негромко, подобно рассказчику в кругу внимательно его слушающих. По ин- тонации она понимала, что младенец говорит о чем-то очень важ- ном, а может, и главном для него. Это продолжалось месяцев до четырех и закончилось так же неожиданно, как началось, и больше никогда не повторилось. Научившись понимать, а потом ходить, он тянулся ко всем и всему, стремился за все схватиться, со всеми обняться, до всего дотронуться. Вытаскивать его из погасшей жаровни, снимать с веток кустов и деревьев, вылавливать из луж, оттаскивать от коров, овец и лошадей стало обычным занятием каждого взрослого, кому он попадался на глаза. Он чувствовал себя уверенно, спокойно и радостно только когда кто-нибудь на- ходился поблизости. К счастью, рядом всегда оказывался кто-то, будь то человек, цыпленок или щенок. Когда пришло время начать говорить, родители еще больше удивились. Их сын заговорил сразу, не картавя и коверкая слова, как все дети, а правильно, понятно и много.

Джон гордился сыном и часто повторял Мэри, что хорошо, когда рядом такой сообразительный мальчуган — их будущая на- дежда и опора. Джон немного лукавил. Узнавая себя лишь намеком

в чертах сына, он видел, как много тот взял от жены. Также говор- лив, также непоседлив, с манерами и повадками людей образован- ных и воспитанных. Себя Джон к таким не причислял. Уилл был сильным, но сила эта скрывалась не в мускулах и широких плечах. В нем было что-то от уличного акробата — его выносливость кре- пла в гибких руках и ногах, которые по мере того, как он рос, все больше напоминали крученые корабельные канаты. И характером он пошел в Мэри. Им было хорошо вместе. Они даже танцевали иногда, держась за руки. Джон ревновал. Мэри любила веселье, была подвижной и шумной, ей не хватало с мужем радости, а он не умел доставить ей этого удовольствия. Уилл стал благодарным слушателем ее затейливых, как пряники, сказок и партнером в праздничных розыгрышах и забавах. Но с рождением Гилберта Мэри уже не могла уделять старшему сыну прежнего внимания и передала часть забот о нем в руки своих помощниц. Поначалу но- ворожденный брат очень интересовал Уилла, но вскоре ему стало невыносимо скучно. Гилберт ел, спал, плакал и снова ел и спал. Потом долго ползал и ничего не говорил. Как Уилл не бился, как не старался в свои три года растормошить брата, ничего не полу- чалось, кроме капризов и слез. К тому же его самого несколько раз отшлепали за то, что он решил поставить Гилберта на ноги и научить ходить, а в другой раз уронил, пытаясь перенести его в сад. Там только что объявилось новое семейство — под старой ивой кошка принесла котят, не меньше восьми, разноцветных и с раз- ными характерами. Теперь весь выводок прозрел и играл со скло- нявшимися до самой земли и развевающимися на ветру ветвями. Пропустить такое зрелище было верхом безрассудства. Но Гил- берту было все равно. Не до ивы и не до кошки с котятами. Есть и спать — вот единственное, что ему было нужно. И уж, конечно, никаких говорящих гусей и осликов. Завести таких дивных живот- ных Уилл мечтал давно и так страстно, что, бывало, воображал, будто чудо уже произошло — его желание исполнилось, и вот-вот, как только он шагнет за порог спальни, гусь и ослик окажутся в комнате. Или дверь сама откроется и животные появятся на по- роге. Этого так хотелось, что голова раскалывалась от усилий. Ему казалось, что чем больше он станет об этом думать, тем бы- стрее чудо произойдет. Но ничего не происходило. До нынешнего дня. Теперь у него, у Уилла, появилось его чудесное живое суще-

ство. Только оно было лучше любого волшебного гуся или говоря- щего ослика. Оно — она — сидела перед ним и смотрела на него. Она была вся своя с головы до ног. Казалось, дотронься он до нее и тут же сам почувствует свое прикосновение. Ему захотелось иг- рать — и они тут же начали играть. Он спросил — она ответила. Он протянул к ней руки — она тут же обняла его. Это было чудо, как в сказке, его собственное.

Эльма, как и Уилл, была восприимчивой и чуткой ко всему, что происходило вокруг. В семье Эвансов ее научили говорить и пони- мать, где и с кем она живет, ее постепенно знакомили с окружающим миром и с работой, которой обучали всех детей с малолетства. На глазах девочки происходили те же события и разыгрывались сцены, какие когда-то стали первыми впечатлениями и для ее ма- тери. Вокруг доили коров, делали сыр и масло, кормили кур и сви- ней, просеивали зерно и сушили сено, мастерили и чинили, во дворах стирали и развешивали белье, на кухнях пекли хлеб и ва- рили пиво, отмеряли солод и соль. В садах сажали цветы и косили траву, в огородах пололи и поливали, в домах сидели за прялками, к праздникам процеживали вино и красили ткань. Эльма слышала мычание коров и кудахтанье кур. Она пробовала то горькую, до того она была соленой, соль, то маслянистые сливки, то обжигаю- щий нос чеснок, то корку опаленного над огнем хлеба. Земля и глина приклеивались к ее лодыжкам, вода холодила лицо и руки, чистотел щипал ранки и ссадины, сверчки баюкали, петухи под- нимали с рассветом.

Ее учили молитвам на латыни и рассказывали жития святых, всегда предостерегая: «Никому никогда не говори об этом». Эвансы, как многие семьи в городе и его окрестностях, были ка- толиками, приверженцами отвергнутой и гонимой властью веры. Однажды Эльма проговорилась. Услышав, как дети обсуждали свои имена, она похвасталась, что ее зовут Вильгельминой в честь Вильгельма Завоевателя, но перепутала его со Святым Георгием, молитве которому ее научили, и рассказала, что Вильгельм выса- дился на их острове, чтобы убить дракона. Дети слушали, раскрыв рот. Но вдруг отец одного из них, запрягавший рядом лошадь, услышал ее рассказ и закричал: «Что ты несешь всякую ересь? Он был великим воином, это верно, а все остальное про драконов — это бабьи выдумки!» Эльма не понимала, отчего он так разо-

злился, но, подумав, решила, что виновата сама — она впервые на- рушила запрет. Проболталась. К счастью, ничего страшного не произошло. Но она запомнила на всю жизнь: молчать для нее — мучительно, говорить то, что хочешь — опасно.

В новом доме Эльма довольно часто чувствовала себя прови- нившейся. Это происходило, когда она сталкивалась с отцом Уилла — Джоном. Он возвращался из мастерской и недовольным громким голосом требовал, если она попадалась на глаза, чтобы девчонку забрали наверх. Его опасения и подозрительность уси- ливались с каждым приездом в Уилмкот. Он внутренне содро- гался, когда видел ее. Она не только внешне была подобием его сына. Все, что он слышал о ней на ферме, было ему знакомо. Как Уилл, она была общительна и подвижна, как он, разговаривала сама с собой, с кем-то невидимым, с деревьями и цветами в саду, пожимала «руки» елкам, выросшим по северному краю участка, и рассказывала животным, детям и взрослым неслыханные не- былицы. А то заливалась громким смехом и ходила, приплясы- вая, по двору. В попытках унять ее уставали и люди, и даже собаки, сторожившие дом.

Вернувшись, Джон зашел на кухню и увидел детей, сидящих за столом.

— Почему они вместе?

— Они проголодались.

Мэри впервые так спокойно и уверенно говорила с ним.

— Сейчас не ее время*.

— Сегодня можно сделать исключение.

— Никаких исключений. Довольно того, что она теперь здесь.

— Успокойся, Джон. Успокойся, наконец. Я воспитаю ее, как по- добает.

— Как подобает! Теперь пойдут слухи, и позора не оберешься. Каждому свое место. А ее место — наверху.

Не слушая их, дети соскочили с лавок и теперь кругами бегали по кухне, догоняя друг друга с криками и визгом. Джон поймал обоих за ворот и приподнял. Оба брыкались. Он поставил их на лавку.

— Джон, ну посмотри на них, — Мэри снова рассмеялась. — Ну сколько можно упорствовать? Ты же все знаешь!

* Работники обедали в отведенное для них время (прим. автора).

Эльма старалась выкрутиться из его руки и с размаху локтем за- дела его по лицу. Он брезгливо искривился, отступил и вышел из кухни, покачав головой. Ночью Уилл долго не мог уснуть. Он при- слушивался к звукам, что раздавались сверху, с чердака. Там все время о чем-то говорили. Постепенно знакомые голоса стали резче, и, в конце концов, дверь скрипнула и стукнула, и что-то за- шуршало на лестнице. Он не выдержал. Высунув нос за дверь, он прищурился. На лестнице, ведущей на чердак, сидела Эльма. Опи- раясь руками о ступени, он на четвереньках подполз к ней ближе.

— Тебя выгнали?

— Они слушать не захотели.

— Что?

— Я им рассказывала про Даниила.

— Это с гобелена? Ты его уже видела? А Лазаря?

— Он белый, да? Видела.

— У него одежда блестит.

— У нас дома тоже такие картины. Про Вавилон.

— Я помню. Я видел тоже! Мне мама показывала, с башней…

— Мистрис Мэри — твоя мама? — спросила Эльма.

— Моя.

— А почему меня сюда забрали? Уилл пожал плечами.

— А твоя мама кто? — спросил он.

Эльма закрыла лицо руками. Она плакала.

— Эль, ну… — Уилл испугался. — Не надо! Не плачь!

Он обнял ее за шею и сам расплакался, уткнувшись ей в плечо. Когда они устали от слез, Уилл прижался лбом к ее лбу. Они загля- дывали друг другу то в левый, то в правый глаз, не имея возмож- ности на таком близком расстоянии посмотреть в оба глаза сразу. Потом упирались лбами, держа друг друга за плечи, долго подми- гивали и просто смотрели друг другу в глаза. Это утешило и рас- смешило их.

— Пошли, — сказал Уилл и потянул ее за руку.

Перед самым рассветом Мэри заглянула в комнату, где спали ее сыновья. Она вновь негромко рассмеялась, когда подошла к кро- вати Уилла. Ее дочь и сын спали рядом лицом друг к другу, прика- саясь лбами. Их темные кудрявые головки со вздернутыми носами и густыми ресницами было не различить. Они были похожи, как

две ежевичные ягоды, созревшие на раздвоенном стебле, или как два чернильных пятна, оставшихся на сложенном вдвое листе бу- маги. Они сразу стали неразлучны. Всем и даже Джону стало по- нятно, что ничего поделать с этим нельзя. Казалось, он решил не бередить больше эту болезненную тему. На время и его отношения с Мэри потеплели. Он достиг заметного положения в городской общине, и это побуждало задуматься о воспитании своих детей. Он не мог не видеть, что многому из того, чему учила их Мэри, об- учались дети состоятельных семей. Джон не без гордости думал о том, что его жена, в отличие от многих, происходит из семьи не только состоятельной, но и родовитой. Она обладала житейской хваткой и воображением. Вместе с детьми она играла и пела, а по праздникам даже устраивала домашние спектакли. Эти представ- ления навели его на интересную мысль и позволили отличиться среди коллег из городского совета. Летом 1569 года под покрови- тельством и по приглашению Джона Шакспира в городской ра- туше и в гостиничных дворах давали представление лондонские актеры. В Стратфорд приехали две труппы: «Слуги Ее Величества королевы» и «Слуги графа Вустера». Джон взял сына с собой и во время представления поставил его к себе на колени, заняв место на одной из лавок, откуда было все превосходно видно и слышно. Давали пьесу о королевском дворе и придворных, с песнями, пе- реодеванием и красочными костюмами. Уиллу до этого довелось видеть только традиционные пантомимы во время праздников. Теперь перед ним предстал великолепный и захватывающий мир. Вернувшись, Уилл без умолку рассказывал всем домашним и,

в первую очередь, Эльме о том, что видел и что присочинил сам по дороге домой. Несколько лет подряд Джон брал сына с собой на представления гастролирующих театров. И каждая новая пьеса, которую он видел, пополняла домашний репертуар, состо- явший из придуманных Уиллом и Эльмой спектаклей, в которых они сами были и постановщиками, и исполнителями. Театр при- шел в их жизнь.

Дата добавления: 2015-08-05