Мальчик, гуляющий по крышам.

Знакомиться с Димой специально, я и не думал как-то... хотя возможность такая давно была у нас, он студент, а я аспирант одного и того же факультета Журналистики и Социологии КГУ. Но повода серьёзно пообщаться с ним у меня не возникало.

Однажды мы просто вместе ждали один лифт, и разговорились... Так я узнал, что у Дмитрия Тарханова есть очень необычное увлечение – он забирается на крыши и чердаки старых, заброшенных домов, и фотографирует оттуда город... «многих этих крыш и нет уже – снесли вместе с домами трущобными, а виды с крыш, взгляд с крыши остался у меня на фотографии».

Меня очень заинтересовало это... я представил себе дома – живыми, вот они стоят и смотрят на окружающий их мир, который меняется у них на глазах, глядят в одну и ту же точку, год за годом. Медленно, но верно сами дома стареют, и наконец умирают. И остался от домов один только их последний взгляд, который подхватил и унёс в своём фотоаппарате, мальчик, гулявший по крышам...

Я договорился с Димой о встрече, и в назначенный день он пришёл с альбомчиком своих фотографий... я его спрашивал о многом в тот раз, и вот что он отвечал мне...

«Первый раз я пришёл на чердак старого дома с мешком. Я искал там забытые бывшими жильцами вещи, антиквариат... у меня до сих пор хранятся старинные чайнички и другие побрякушки из прошлых времён, которые я находил тогда. Мне хотелось очень сохранить это, чтобы осталось... Фотография – тоже, возможность сохранить частичку истории и унести с собой. Я часто подписываю на оборотной стороне фотографии, где именно был сделан снимок, чтобы помнить потом...»

«Я выбираю обычно дома, в которых никто не живёт, потому что иначе – меня могут принять за бандита какого-нибудь, или террориста. Знаешь, сейчас ведь очень бдительные бабушки. Как-то раз я привёл на заброшенную крышу друзей, а потом оказалось, что из соседнего дома нас углядела бабулька, ну и милицию вызвала, пришлось ночь провести в отделении».

«Я ведь в домах не мистики ищу. Для меня это просто хорошая точка для съёмки, такое место, где никто до меня не бывал. Я не крыши ищу, а виды с крыш... я их сохраняю, ведь потом этих видов может просто не остаться, когда дома снесут, а так – они будут в моём альбоме, или даже на стене: иногда виды с моих фотографий отец срисовывает, и получается замечательная картина».

«А бывает, что и мистическое происходит со мной. Однажды мне приснилась чудесная красная церковь, какой-то свет от неё я почувствовал. Запомнил её, а через полгода вдруг встретил церковь, ту самую...

У нас в семье есть такое увлечение, когда мы садимся вместе в машину, и выезжаем за город, по окрестным деревням, и ездим так долго, а я виды ищу... И вот в одной из деревень увидел церковь из моего сна, я её заснял только не на фото, а видеокамеру, сделал про неё маленький фильм, даже стих написал, хотя вообще-то не пишу стихов».

«Я фотографирую не только с крыш, а с самых разных мест. Но в старых домах даже просто люблю бывать, они часто хранят истории, в том числе от бывших своих владельцев. В одном из домов я нашёл старые письма, адресованные к здешнему жильцу, оказалось, что ту жил известный энтомолог, который пчелиных изучал. А в одном доме я нашёл целую пачку фотографий, там жила семья Феоктистовых, я потом пробовал искать их по справочнику телефонному, но не обнаружил, наверно, надо в архив идти, я бы написал что-то про них... Там историю можно проследить аж с 1914 года, когда один из Феоктистовых в первую мировую служил на корабле, и даже сбили они один вражеский крейсер. А потом на фотографиях он становился уже более пожилым, и фотографировался уже с детьми, а потом и с внуками, и уже он глубокий старик... Я бы хотел написать об этой семье».

«Я хочу сохранить историю, чтобы не пропало это всё... Я буду рад очень, если мои фотографии пригодятся кому-нибудь!»

Расстались мы с Дмитрием под крышей Черноярского пассажа, на которой он ещё не был, эту показал ему я, в благодарность за разговор, потому что гуляние по старым домам и чердакам, выискивание неожиданных ракурсов и моё любимое занятие. Только фотографировать я не умею, да и фотоаппарата нет стоящего, а тут вдруг нашёлся человек, который мою мечту воплотил, и так замечательно. Спасибо тебе, Дима!

Коммунисты по вере (из истории одной семьи)

- При посредничестве общества «Мемориал», мне разрешили поработать с архивами КГБ, я просматривала дела о политических репрессиях 1937 года, искала там сведения об отце. Просидела 2 месяца а больше не смогла. Так тяжело было это читать... Ведь сейчас вот говорят, что, мол, по доносам много сажали. За анекдоты про власть... ну хоть по какой-то, хоть маломальской причине или поводу. А я видела бумагу – приказ Казанскому НКВД «выявить у себя и расстрелять 500 Врагов Народа». А наши им отвечают: «можем выявить тысячу», мол, перевыполним план... и списки, списки... если русский, значит, чаще всего, троцкист; татарин – националист, ещё кто-то – шпион, и почему-то именно японский. И ведь за каждым именем чья-то жизнь, семьи... я не смогла читать дольше.

Мы сидим вдвоём в её маленькой квартирке, пьём чай вприкуску с лимоном, и она рассказывает мне историю своей семьи... Инесса Моисеевна Вольфович уже бабуля совсем, но жизнь старается вести активную. Её родители – пламенные революционеры и большевики первых призывов Моисей Абрамович (партиец с 1904 года, расстрелян в 1937) и Афанасия Афанасьевна Вольфович, член партии с 1918. Матери «повезло» больше, её не расстреляли. 8 полных лет она провела в Гулаге.

Во время Гражданской Войны Моисей Абрамович Вольфович был зав.политотделом в 5-й армии и в 51 дивизии, служил под началом Блюхера, с которым они хорошо приятельствовали. Командир – красавец, с замечательным чувством юмора, потомок крепостных, и фамилию-то получивших по имени своего помещика. Было у него две жены – русская и еврейка, которые обе души в нём не чаяли и прекрасно уживались вместе. Интересно, что Блюхер не состоял тогда в партии, потому что считал, что и без этого хорошо делает своё дело, наверное, в 1930-е годы он успел об этом пожалеть...

Под прямым началом Моисея Вольфовича был будущий знаменитый чешский писатель Ярослав Гашек. Есть даже фотография, где Моисей и Ярослав вместе. По ней потом исследователи творчества Гашека разыскали вдову Моисея Абрамовича, отсидевшую уже срока Афанасию Афанасьевну, Фаню, как называл её муж...

Фаня работала агитатором в том же политотделе, что и будущий муж. Когда у них развился роман – то их поженили приказом по армии: «Приказ № такой-то. Приказываю считать тов. Панову А.А. женой тов. Вольфовича М.А.». Как ни странно, время Гражданской Войны было, вероятно, самым счастливым для этой пары.

«Они служили честно и искренне. А один раз отец даже нарушил приказ Троцкого. Когда дивизия Блюхера после боя отступила, то сверху пришла бумага, предписывающая расстрелять каждого десятого, отец умышленно затянул с его выполнением, и послал протест, в конце концов, добился отмены предписания... Так что и приказы не все там выполнялись. По крайней мере, не всеми...»

После войны Моисей Вольфович находился в резерве ЦК Партии. Писал историю Гражданской войны, и даже получил диплом, подписанный Кржижановским, в котором сообщалась о присвоении тов. Вольфовичу степени Кандидата Исторических Наук без защиты диссертации.

Родители Инессы Моисеевны были коммунистами по вере. Из той породы людей, которая вдруг появилась тогда, людей искренних и бескорыстных, мечтавших о всеобщем равенстве и счастье. Моисей Абрамович всегда считал, что настоящий большевик должен жить как народ. В 1930-ых годах ему, занимавшему важный партийный пост, предложили на лето домик в Ливадии (там тогда как раз начали строиться будущие обкомовские дачи)... «Один раз мы туда приехали посмотреть, и всё было замечательно, но отец быстро нас увёз: «всё, больше нас здесь не будет», ему показалось это слишком роскошным».

Чете Вольфовичей нередко приходилось выступать с докладами на партийных собраниях, но они обязательно старались не славословить в своих речах Сталина, и всю ночь придумывали, как же им завершить свои выступления, избежав этого. Заканчивали обычно примерно так: «Да здравствует наша Коммунистическая партия» и в этом духе...

До трагедии оставалось ещё несколько лет.

Скоро Моисей Абрамович стал ректором Высшей Партийной Сельскохозяйственной Школы (бывшего Коммунистического Университета), он читал там лекции по марксизму-ленинизму. А потом наступил 1937 год.

«Папе тогда тоже пришла разнарядка выявить врагов в своём институте, а он выявлять отказался, и сам стал «националистом-троцкистом». Его расстреляли быстро.

Фаню (Афанасию Афанасьевну) арестовали в 1938. Сначала её отправили в Карелию. Работала Фаня тяжело очень, но и сама хотела этого. Приходила ночью вся разбитая: «Я не буду думать о муже, и детях, я сегодня устала, я хочу спать»... А потом её перевезли. 6 лет она провела в Карлаге, под Карагандой. Там в больнице работала, медсестрой. Самое страшное из воспоминаний (того немногого, что рассказывала о времени, проведенном в ГУЛАГЕ), это когда в 1943 году зимой в лагерь чеченцев начали свозить. Стояли морозы в 40 градусов, а люди одеты легко... тут же повальные воспаления лёгких, пневмония, а в больницах лагерных нет ничего. Трупы тогда десятками на телегах вывозили и сваливали в овраге у стены...

«Но о себе она никогда не жаловалась, а если рассказывала что-то, то с какой-то даже странной самоиронией. В 1946 году маму выпустили...»

В лагере у Афанасиии Афанасьевны появилась подруга – Дора Лазуркина, ленинградка, член партии аж с 1902 года. И после освобождения они переписывались. «И всё эта Дора писала матери: «не могу больше, в Москву поеду, к Сталину, попрошу, чтобы разобрались, чтобы восстановили в партии меня». Мать ей: «Ты погоди, не время ещё». Та – «тебе хорошо, ты молодая, дождёшься, а я ведь старая»...

Так и уехала. А в Москве у Доры Абрамовны много влиятельных знакомых было, и дошла она в 1947 году аж до приёмной Сталина, а оттуда... этапом снова в Сибирь, второй срок получила. Но через несколько лет, на XXII съезде партии, именно Дора Лазуркина, восстановленная и делегированная на съезд, как старейший член ленинградского отделения, выступила с трибуны с предложением о выносе тела Сталина из мавзолея, об этом потом писали газеты...

В 1956 году реабилитировали и Афанасию Афанасьевну. И она, единственная из всех реабилитированных осталась, кто жильё не получил, её тогда волновало одно: восстановиться в партии. А как вернула партбилет, то успокоилась, на улучшение жилищных условий не подавала.

Когда при Брежневе начали было снова возрождать почтение к Сталину, то старая большевичка Афанасия Вольфович болезненно это воспринимала. В 1979 году отдыхала она в санатории для старых большевиков, и если там вдруг по телевизору начинали что-то хвалебное говорить о Сталине, то все старики, не сговариваясь, вставали и выходили вон. «В 1984 мамы не стало. Я радуюсь, что она не дожила до нынешнего времени, бедная, она бы этого не вынесла... Она до конца жизни оставалась убеждённой коммунисткой.

Я-то, конечно, понимаю, что коммунизм это утопия... Да сейчас и людей таких нет, чтобы жить при коммунизме. Мой папа смог бы там жить, и мама, и я... а нынешние-то и не смогут поди. Вот есть у меня знакомая одна, хорошая очень девушка, да только на себя она всё мерит. Любит, например, одежду модную себе покупать... а при коммунизме ведь всё будет бесплатно, так она и будет всю одежду с полок себе тащить, и тащить, пока не кончится, а о других, может, и не подумает... У нас теперь все стали «на себя» жить...

А я сейчас вот живу с кошками моими. Мужа себе так и не нашла. Я ведь искала себе мужа, на отца похожего, идейного, и бескорыстного, не зацикленного на материальных ценностях и личном обогащении... а идейных-то и не было. В компартию нынешнюю предлагала мне вступить подруга, но я ей ответила: Как же я могу вступить в вашу партию, если вы на своих плакатах Сталина носите? После этого она со мной и разговаривать перестала. Сейчас вот помогаю я обществу «Мемориал», а главный день для меня – 30 октября, день скорби по жертвам политических репрессий, это ведь день моих родителей, оба они внесены в изданную «Книгу Памяти»... А коммунизм – где-то в душе я, наверно, всё ещё...

Я уходил из её дома со странным чувством – ведь вот, вроде, атеистка, а какая верующая, и не озлобившаяся, и не ждущая жалости к себе, и не ходящая с плакатиками на митинги, не протестующая, но просто живущая красиво... где сейчас эта порода? Осталась ли ещё, или вымирает неотвратимо?.. С такими мыслями шёл я, глубоко уминая ботинки в снег, а из окна на меня смотрела, не моргая, её чёрная пушистая кошка...

Дата добавления: 2015-08-05