Первый день

В это воскресенье я проснулся поздно. Светило яркое июньское солнце. В открытое окно вры­вался столь сложный и, вместе с тем, однотонный гул большо­го города, из которого иногда выделялись вдруг отдельные гудки автомобилей или звонок трамвая.

Все было как всегда. Лишь почему то, почти непрерывно, с регулярной последовательно­стью, в небе курсировали звенья самолетов и тогда все звуки, вливающиеся в окно, заглуша­лись монотонным гудением мо­торов.

Было 22 июня 1941 года. Я отчетливо знал, что уже скоро, через какие-нибудь две недели, занятия в институте, где я зани­мал должность доцента и испол­нял обязанности заведующего кафедрой, должны окончиться и можно будет вплотную поду­мать о столь желанном отдыхе. Но это в ближайшем будущем, а сегодня я был один в нашей части неизбежной «коммуналь­ной» квартиры, так как мои ро­дители, жившие вместе со мной, были в отпуску, в деревне, не далеко от города. У меня же, как всегда, на воскресенье накопил­ся ряд неотложных дел, кото­рых при обычной будничной за­нятости невозможно было сде­лать в другие дни. Кроме того я сговорился с моим приятелем что вместе с ним и его женой пойду сегодня в Малый оперный театр (ранее — Михайловский) в котором шел в новой поста­новке «Цыганский барон» — один из гвоздей этого весенне­го сезона в Ленинграде.

Было около 11 часов утра когда я, закончив необходимые приготовления, готовился вый­ти из дому. Микрофон трансля­ционной сети я не включал и мой покой не был нарушен. В коридоре раздался телефонный. звонок. Я взял трубку. Звонил мой приятель....

— Слушай, как же быть? — после неизбежных приветствий сказал он. — Пойдем мы сегод­ня или нет? У меня от всего этого ум за разум зашел...

{2} — А в чем дело? — спросил я недоумевающе.

— Да, что ты? Разве тебе ни­чего неизвестно?....

— Нет....

— Да ведь — война с Герма­нией!

— Что?... Как?...

— Да, вот так!.. Включи ра­дио и послушай. Сейчас будут передавать речь Молотова.

И в двух словах он мне изло­жил события, происшедшие в ночь с 21 на 22 июня 1941 года.

После начала второй мировой войны, я часто думал о возмож­ности столкновения СССР с Германией и теоретически эта новость не могла меня поразить. Но неожиданное исполнение предполагаемого все же потряс­ло меня.

Перекинувшись несколькими незначительными фразами с приятелем (ибо по существу об­суждать случившееся было не­безопасно), и сговорившись в «последний раз» пойти в театр, мы прекратили разговор.

Оставшись один я включил радио. Передавали речь Моло­това. В ней явно чувствовалась полнейшая растерянность. При­зывы к защите родины от не­ожиданно напавшего врага и за­явленье о безусловной победе СССР звучали как то подавлен­но и тускло, без обычной самоуверенности, столь свойственной вождям большевизма.

Я слушал и разноречивые чувства овладевали мною. Есте­ственный ужас перед войной, перед теми страданиями и теми колоссальными жертвами, кото­рые должен будет принести на­род в этой войне, перед морем слез и горя, которые ожидали всех нас, перед перспективой всеобщего окончательного разо­рения, сочетался с надеждой, что война внесет коренные из­менения в политический режим сталинской диктатуры и изба­вит страну от того страшного и жестокого гнета, в котором она находилась уже много лет. Не даст ли война, наконец, ос­вобождение тем 20 миллионам заключенных, которые в это вре­мя находились в советских конц­лагерях? Не явится ли сегод­няшний день началом возрож­дения России?...

Мне представилась вновь сво­бодная национальная Россия; именно Россия, а не СССР, сно­ва свободный народ, строющий свою нормальную, человеческую жизнь.

И почти одновременно с этим закралась тревога. А так ли это? Не несет ли война вместо осво­бождения, что-нибудь еще худ­шее? Никто из нас никогда не читал «Мейн Кампф». О германском нацизме или итальянском фашизме советские люди тол­ком ничего не знали. Строгая цензура запрещала все, что только могла из иностранной лите­ратуры... Сведениям же, кото­рые все мы черпали из совет­ской прессы и кинофильмов, мы {3} привыкли не верить, зная их тенденциозность и односторон­ность и обычно представляли все «наоборот».

Все это вызывало тревожный и недоуменный вопрос: — что же это — завоевательная или освободительная война? Ведь если это идут только завоеватели, то они несут не менее жестокое угнетение и тогда надо защи­щаться от них, забыв на время счеты со «своими владыками». Так думало большинство и именно здесь, в решении этого вопроса заключалось все.

Эта мысль меня особенно бес­покоила, ибо я, хорошо зная советскую действительность аб­солютно никогда не верил в боеспособность красной армии и не сомневался в быстром продви­жении немцев.

Одновременно тревога за пос­ледствия всех этих событий ов­ладела мной. Я представлял себе разоренные города, бездомных осиротевших людей, тысячи жертв, калек, неисчислимое ко­личество горя и страданий, пол­ное разорение всей или значи­тельной части страны.

В тоже время мысли о близких мне людях, о их судьбе, естественно пришли мне в голову. Что будет с ними? О себе я не беспокоился. Я не сомневался в том, что попаду в армию, но как специалист с довольно редкой специальностью, применявшей­ся в армии — буду использован там по профессии, а не как строевой солдат или офицер. Но в деяниях советской диктатуры здравый смысл и логика отсут­ствует, и в этом читатель убе­дится не раз.

Вечером мы были в театре. Зал был наполнен на две трети, хотя билеты были все проданы. Знакомые мелодии «Цыганского барона» звучали как похорон­ное пение. В антрактах исчезло обычное оживление. Публика была молчалива. Разговоры ве­лись вполголоса.

Спектакль окончился. Стояла душная, летняя белая ночь. Город окутали ночные сумерки, но все огни были погашены. Все было затемнено. Автомобили двигались с синими фонарями. В трамваях и у входных дверей домов горели синие лампочки. Мы решили пройтись пешком. Я провожал моих друзей. Раз­говор шел о текущих событиях. Мой приятель настроен был мрачно. Его, как и меня, одоле­вали сомнения. Вечерняя свод­ка, переданная по радио, не­смотря на ряд ободряющих слов и эзоповских ухищрений для сокрытия истины, свидетельст­вовала об отступлении красной армии.

Мы вышли на Троицкий мост. В сумерках белой ночи краса­вица Нева мягко обтекала гра­нитные набережные великого города. Не потухающая летом заря отражалась в куполе Исаакиевского собора, золотила {4} шпиль Петропавловской крепо­сти. Спокойно и сурово смотре­ли в ночь дворцы, немые сви­детели былого величия России.... С запада, облегая горизонт, над­вигалась черная, тяжелая туча. Сверкали зарницы, слышались первые далекие раскаты грома. К городу приближалась гроза....

Глава 2.

Дата добавления: 2015-08-05