Уровень второй 4 страница

Нет, всё же демагог — это палка о двух концах: хорошо, если Олень разозлиться и сделает вывод, что у назорейцев рабское сознание, и они говорят заученными фразами, не имея ни по одному вопросу своей позиции. А если нет? Если ему захочется попробовать… попробовать распять свою волю в сладкой истоме Подчинения Высшей Силе?

Остаются инквизитор. Не высшая стадия, зато самая эффективная. И начать операцию под кодовым названием «Шептун-Вонючка» имеет смысл именно с неё. Да, решено. Фигура в незримой сутане, беспощадная и остроумная, неизбежно втянет Мальчика в спор, разбудит его азарт бойца, измотает в словопрениях, поймает на противоречиях с аргументации, после чего хладнокровно раскатает бедолагу по всему форуму, как самосвал бабочку по асфальту; а что может быть хуже для объекта, поражённого гордыней, чем публичное поражение и публичный же позор? И что может быть ненавистнее, чем источник этого позора, его невидимый резонёр? А резонёр-то кто? Назореец — по крайней мере, таковым представился. Назореец, носитель безжалостной, тоталитарной и ненавидящей оппонентов веры. Тут при умелом подходе зрителя в два счёта можно убедить, что каков актёр, таков и театр — а значит, шапку в охапку и прочь на воздух.

Нет лучше способа заставить ненавидеть Врага, чем представить его слуг как сброд инквизиторов и лживых фарисеев (в сущности, не так уж и далеко от истины, усмехнулся Бааль). Фарисеи невыносимы именно потому, что виртуозно искажают в своих проповедях данную им в пользование истину, при этом не скатываясь в откровенную ложь. Большинство их сентенций абсолютно верны по сути, но подаются собеседнику как орудие унижения оппонента, а не как средство дружеского вразумления. Фарисей и инквизитор обожают передёргивать и перевирать в своих комментариях мысли тех, с кем спорят: сомнение назовут кощунством, вопрос — поводом для анафемы, а несогласие — свидетельством пребывания в прелести. Фарисей создаёт персону Неназываемого Творца по своему образу и подобию; создаёт карикатуру вместо иконы; фарисей говорит о прощении, но не может простить ближнему того, что ближний открыл рот; фарисей говорит «любовь», но дышит ненавистью ко всему, что не есть он. Он прекрасно знает все инструкции, приказы и нормативы, но никогда их не выполняет: он подобен знатоку «Камасутры», который страдает сексуальным бессилием.

Бааль-Зевель удовлетворённо погладил пальцем переносицу, вернул взор к командной строке на экране Локатора и набил в ней первую фразу новорожденного Шептуна, адресованную к посетителю назорейского сетевого форума со странным никнеймом «Шико21»: «Брат мой во Христе, внимательно прочитал твой пост и с прискорбием вынужден тебе заметить: душа твоя в страшной опасности…»

Это самый удивительный парадокс бытия: чтобы отвратить взор жертвы от РЕАЛЬНОЙ опасности, достаточно громко указать на неё — но указать СОВСЕМ В ДРУГОМ НАПРАВЛЕНИИ, голосом противным и как можно более лицемерным.

Пастушку, сто раз пошутившему насчёт волка, в сто первый раз никто не поверит, даже если волк действительно явится на пастбище.

***

Олень свирепо затушил об обод пепельницы тридцать шестую сигарету за сутки, шумно всосал в себя последний глоток холодного кофе, открыл браузер компьютера и, активировав страничку форума, нервно залогинился. Раза с третьего получилось: Олень любит некоторые важные вещи делать на лету, а раскладка клавиатуры никогда не переключается с первого клика…

Ого. Сколько комментариев. Под аккуратной голубенькой плашкой с юзерпиком из «Звездный войн» (сумрачный Дарт Вейдер черкрыжит пространство световым мечом) и никнеймом «Шико21» болталось как минимум два десятка ответов на пост «Библейские заповеди: техника безопасности или зомбирование». Половину своих собеседников Олень едва знал, а другую половину рад был не знать никогда: нет ничего гаже, чем сетевой хам, уверенный, что за мат и угрозы его никто не приложит фейсом об тейбл.

«Ты, ублюдок, придатель русскаго народа, — вещал некто не очень грамотный, обладатель звучного юзерпика «mstitel», — Заткни свою пасть, сука. Как ты посмел усамниться в спасающей силе Праваславия, жидовский подголосок. Ты первый на расстрел. Праваславный патреот Миха Питерский».

Пользователь по имени «chitlanin» поставил под гневной филиппикой Михи Питерского жирный «+1» и добавил совсем уж ни к селу, ни к городу»: «В магазинах второй день нет соли. Слава России!».

Олень открыл окошко «добавить комментарий» и на некоторое время завис над клавиатурой с растопыренными веером пальцами, словно замороженный взглядом василиска. Нет, на хамство нельзя отвечать хамством. Лучше вообще проигнорировать, но… Вот зараза, нельзя проигнорировать: сочтут за слабака, не умеющего за себя постоять.

Вообще сложно сказать, зачем ему сдался этот бессмысленный спор. Засела заноза под мозжечком, вторую неделю ноет, как рана у старого солдата: почему в Библии сказано «не сотвори себе кумира». А иконы? Статуи в соборах? А почитание святых угодников? Это разве не кумиры, если уж быть предельно последовательным? И если нет, то где вообще проходит граница между заповедью и её нарушением? «Почитай родителей» — до каких пор? Следует ли их почитать и слушаться, когда взрослый сын хочет бросить ненавистный вуз, а мама с папой вцепились в фалды и не дают своему чаду сделать хотя бы один СОБСТВЕННЫЙ выбор в жизни, хотя бы один мужской поступок за двадцать два года, прожитых под их крылышком? «Не прелюбодействуй» — что это означает? Не спи с чужой женой? А с незамужней что, можно? А неженатому резвиться на просторе, пока силы есть, и есть девчонки, жаждущие его поцелуев — это грех или где? Наконец, «не убивай» — а как же пантеон святых-воинов, которые, защищая страну, урюхали изрядное количество тварей Божьих?

Много вопросов. Ответов — ноль. Если не считать ответами угрозы и проклятия «истинно верующих».

Впрочем, даже сетевые безбожники — и те, прочитав пост пользователя «Шико21», вскинули жвалы в положение «Огонь». Например, вот этот юнец со взглядом затраханного кролика и никнеймом «bogoborec» — явно тоже желает узнать, какого цвета кровушка у Оленя.

«Бога нет! — радостно сообщил «bogoborec» в своём комментарии, после чего понёс с места в карьер о злобных происках Запада, навязавшего Руси еврейскую веры взамен исконных Перуна и Сварога. Свой путанный, ликующий и при этом весьма недружественный монолог товарищ завершил самым настоящим смертным приговором: «А ты, предатель, отвергнувший марксистское учение во имя мракобесия, будешь истреблён истинными патриотами, как все твои выродки, сосущие сиську Сороса и подрывающие обороноспособность страны!»

От такого кундштюка Олень немного даже растерялся: человеку, искренне видящему связь между вопросом «Зачем соблюдать заповеди» и боевым щитом Родины, бесполезно будет объяснять истинные причины своего интереса. Похоже, мальчик слегка ку-ку на почве коммуно-патриотизма. Но Олень тем не менее ответил: взвешенно и с достоинством, как ему показалось в тот момент: «Если Бога нет, то кто же тогда Перун и Сварог? И разве не Александр Невский, защищавший страну от крестоносцев, попал в список святых? Разве он, веруя в Бога, подрывал обороноспособность Руси?»

Ответ явился незамедлительно — «bogoborec», видимо, сидел в режиме он-лайн и осоловевшими от ночных бдений очами обозревал просторы Интернета, выискивая крамолу и измену: «Не трогай Невского, мразь! Не твоими махонькими мозгами религиозного чистоплюя судить об истории нашей Родины! Наши предки-славяне появились на земле раньше шумеров! И раньше твоего распятого жида!»

«Он не мой, — торопливо отстучал в ответ Олень, чувствуя, что сердце в груди начинает сбиваться с ритма от жгучего желания дать собеседнику в дыню. Просто так, для профилактики. Чтобы язык не распускал, — Я не христианин. Но я уважаю Иисуса из Назарета, который, между прочим, по-своему тоже был коммунистом».

Ремарка ушла в чёрные сетевые дали, и так же молниеносно вернулась, с очередным проклятием на крупе и с картинкой во вложении: «Вот это соси, Шико». Олень, скривившись то ли в ухмылке, то ли в гримасе зубной боли, щёлкнул на вложение. Ну, так и есть. Скачал товарищ с какого-то порносайта мужское достоинство крупным планом… невероятно смешно. Ухохочешься.

Грохот за окном. Вспышка одинокой ослепительной молнии. Внезапный мрак во всём доме. В кромешной тьме раздался обиженный вой процессора… после чего экран тоже стух. И — мгновенно врубился снова. Без всех, необходимых по законам физики, условностей перезагрузки — на той же самой странице Интернета, на которой машину настиг нелепый перепад напряжения.

Под последним комментарием «богоборца» алела новая плашка, с опутанным терниями Пылающим Сердцем и юзернеймом «ignasio».

«Гражданин Пушков Сергей Валентинович, — с иезуитским хладнокровием вещал текст сообщения, — Проживающий в г. Москва по адресу проспект Вернадского, дом такой-то, квартира такая-то, телефон… мобильник… ICQ… работаете сисадмином в фирме «Золотой Век». Не Вы ли третьего мая бросили булыжник в окна британского посольства и столь виртуозно смылись? Вас вся милиция обыскалась, мил человек. Пятерых ни в чём не повинных анархистов загребли в СИЗО. А вы вон где прячетесь. Ну что, я звоню ментам».

И тоном, не терпящим возражений, незримый собеседник обратился уже к Оленю.

«Брат мой во Христе, внимательно прочитал твой пост и с прискорбием вынужден тебе заметить: душа твоя в страшной опасности. Знаешь ли ты, что отвергающий Заповеди обрекает себя на вечные муки? Хочешь ли ты этих мук?»

Олень озадаченно дёрнул рукой и со звоном опрокинул на пол пепельницу, заполненную окурками по самые помидоры.

«Разумеется, нет, — набил он с пулемётной скоростью, от волнения попадая не по тем клавишам, — Проблема в том, что я не верю с обязательность заповедей для всех людей. То есть… то есть верю, но… не все из них готов принять… Неужели Бог, если он есть, так непримирим к сомневающимся?»

Алая плашка несколько секунд мигала дружелюбно-настороженными бликами, после чего прямо на глазах у Оленя под нею стали вырастать столбцы строк: стройные, бестрепетные, быстрые, словно змеи богини Кали, сползающие в траву с окровавленного алтаря: «О да, брат. Бог, как поётся в католическом гимне, непреклонен к горделивым, к чистым сердцем милосерден. Сомнения есть тяжкий грех. Кто кладёт свою руку на плуг и при этом смотрит назад, не подходит для царства Божия. Твоя проблема в том, что ты не горяч и не холоден, ты тёпл, и посему извергнет Господь тебя из уст своих».

Оленю показалось в какой-то момент, что юзерпики собеседников по форуму из застывших картинок превратились в движущиеся: корчат гримасы, шевелят ядовито-зелёными губами, приседают и выпрямляются, словно боксёры перед выходом на ринг… Неприятная и непобедимая тревога проскользнула по его гортани и обхватила сердце холодными щупальцами: словно Олень не сидит в своей холостяцкой, прокуренной насмерть квартире, а бежит сломя голову по ночному кладбищу, сослепу натыкаясь на оградки невидимых в темноте могил, запинаясь о перекладины крестов и путаясь в проволочной паутине отсыревших венков, разбросанных поперёк тропинки.

Он встал, включил свет, несколько раз отжался от пола, выпрямился и на пол- минуты замер в нижней кибе, попытавшись при этом правильно задержать дыхание.

«Ос!»

Китайский болванчик на комоде смотрел на него с добродушным презрением; о фаянсовое брюхо статуэтки в самурайском экстазе бился одуревший мотылёк.

«Угрозами не превратишь скептика в верующего, — написал Олень, вскочив с ногами на стул перед компьютером, — И Бог должен это понимать».

Юзерпик «Игнасио» вопросительно изогнул одной из предсердий, словно бровь, и незамедлительно парировал: «Бог тебе ничего не должен. Ты должен ему».

«Конкретно, плз».

«Куда уж конкретнее. Заповеди даны вам, лицемеры, четыре тысячи лет назад. Время, отряжённое вам на раздумья, истекло. Или ты с нами, или ты против нас, а значит — против Бога. Пришёл срок, говорится в Писании, когда будут двое на поле: один берется, а другой оставляется; две мелющие в жерновах: одна берется, а другая оставляется… Но не отчаивайся заранее, дружок. Выход есть».

«Какой же? — спросил Олень, и тут же получил ответ: «Смирение. Не задавай вопросов. Никогда. Получив приказ, исполняй. Заповеди — приказ. Или верен им, или падаешь в огнь преисподней, третьего не дано. Бог ненавидит слишком много думающих. Он…»

Новый удар грома. Компьютер с тем же жалобным звуком свернул экран в крохотную точку посреди монитора, оставив Оленя наедине с тьмой, ливнем за окнами, странным ощущением оплёванности и тоски и ноющей болью в висках.

Он. Он. Что — он? Что хотел сказать незнакомец? Что пытался воспламенить в сердце Оленя: гнев? Страх? Отчаяние? Решимость? «Бог ненавидит думающих». А кого любит? Глупцов?

Не задавай вопросов. Забей. Забудь. Эта игра явно не для тебя, приятель.

***

— Прошу к монитору, коллеги, — Бааль-Зевель дождался, пока за его спиной не выстроится вооружённая с головы до пят «подкова» из пятнадцати жаждущих драки демонов, увеличил мощность монитора до допустимых пределов и вывел на экран голографическую схему клиента, — Начинаем наше практическое занятие.

Он несколько мгновений, раздувая ноздри от вполне понятного вожделения, разглядывал своего «оленя» во всех ракурсах, так и этак выворачивая напряжённую шею, цокая языком и щуря левый глаз.

— Итак, для начала минимум того, что вы должны знать о Чёрных коридорах. Формируется при рождении объекта. Вызывается для контакта через сапфировый детектор, хранящий личный код «дичи». Ловит негативные эманации души, которыми, если кто не знает, все мы кормимся. Мониторов в коридоре семь — по количеству грехов. Как видим, данный клиент почти безгрешен — но почти не считается. Локатор гордыни прекрасно ловит волны этого замечательного чувства, исходящие от нашей разлюбезной «дичи», которую для краткости в дальнейшем я буду называть «Мальчик». Познакомимся с ним, коллеги: нам предстоит до самого конца его бренной жизни находиться с ним рядом, пить из одной чашки, читать одни и те же книги и писать в один и тот же унитаз. Отставить тупое ржание! — он развернулся вместе со стулом, на котором сидел и со свистом рассёк воздух перед собой пылающим лезвием ятагана. Убедившись, что демоны притихли и подобрались, закинул ногу на ногу и многозначительно воздел к потолку Коридора когтистый мизинец, — Объект исключительной важности. Если мы его упустим, нас ожидает смерть вечная. Да, да, Крак, ты абсолютно прав, вас в любом случае она ожидает. Если придётся идти на прорыв. Но это форс-мажор, постараемся его не допустить, парни. Это в ваших интересах. За работу!

Он включил спектральный анализатор тел объекта. На всякий случай, для вящей уверенности — хотя нет никаких сомнений, что Мальчик в исповедальню не ходит, и шифр его гордыни остался прежним: 272564. Нет, всё в порядке. Мелочь, а приятно.

— Крак, что я делаю?

— Анализ астралона, экселенц! — по левую руку вылепился сержант Крак, одноглазый бес третьего уровня, уже умевший через локатор подавать «дичи» нехитрые команды вроде «встать», «идти», «одеться» и «смотреть куда приказано», — Астралон чист, его спектральный код не подвергался изменениям!

— В каком случае астралон меняет кодировку?

— Если «дичь» подвергалась операции исповеди!

— Что нужно делать, если зафиксирована исповедь?

— Сканировать будхиальное тело!

— Оно потребует пароль для входа…

Крак скривил морду так, словно учуял вблизи запах ладана.

— Пароль угадывается чтением вражеских заклинаний, именуемых «молитвами», экселенц, — произнёс он внезапно севшим голосом и сделал горлом резкий булькающий звук, — Но вы же знаете, что…

Бааль брезгливо тряхнул ладонью в воздухе, словно хотел сбросить с неё невидимую грязь.

— Я знаю, что вы для этого дела не годны. Но вы будете годны, — он выделил голосом слово «будете», несколько мгновений наблюдал, как с шоколадной морды Крака сползает уверенность в завтрашнем дне, усмехнулся и хлопнул сержанта по наплечнику, — Не дрожи, курсант, сам когда-то дрожал. Грым! К ноге!

Ефрейтор Грым, схожий с вечно голодным раптором, подвалил с правого бока — как всегда, дышит тяжело, как всегда, облизывает губы раздвоенным языком. Исправная шавка, и мозгов столько же. Но везуч, тут уж не поспоришь: во время последнего прорыва в душу объекта — да вот когда отца Иоанна брали, это и случилось — вернулся в Круг ползком, без обеих ног, облучённый в мать, но вернулся! Живой! Бааль тогда лично рапортовал наверх, чтобы парню в виде особого исключения регенерировали утерянную плоть — заслужил.

— Грым, что нужно сделать, чтобы объект никогда в жизни не переступил порог исповедальни?

Герой задышал ещё более шумно — это он так думал.

— Ну это… грохнуть его поскорее… — выдал он наконец, весь покрывшись зеленоватым пупырчатым потом, — Засечь, что движется, куда не просят — и ятаганом по черепу. Сиди дома не гуляй, типа.

Бааль-Зевель раскатисто расхохотался.

— Курсанты! Все сюда! — он широко взмахнул руками и несколько раз хлопнул в ладоши, словно пытался сгрести воздух вокруг себя в плотный снежный ком, — Ефрейтор Грым только что совершил переворот в диверсионном деле! Я плачу кровавыми слезами, я снимаю с себя офицерский плащ и делаю харакири от стыда! Надо же! Грохнуть, поимей меня Астарот в ушные раковины!

— Грым, мы не можем ликвидировать объект, — хмуро пояснил Крак, подведя тупо моргающего ефрейтора поближе к монитору, — Его земная жизнь отмеряна не нами. Видишь, в левом верхнем углу циферки? Ему ещё долго гулять… по меркам Эпсилона, конечно. Для нарушения Срока нужна санкция Всуе-Не-Называемого, а где сам Великий и Ужасный получает эти санкции, даже не пытайся догадаться.

Бааль отстранил сержанта от монитора и, ласково нагнув голову Грыма к своему лицу, добавил:

— Но даже если санкция получена, потребуется помощь офицеров других Кругов, которые пасут «дичь» в своей епархии. Это сложнейшая шахматная партия. Нашептать в уши одному объекту, чтобы тот забыл поставить зимнюю резину на колёса. Нашептать другому, чтобы тот вызвал этого первого среди ночи в офис по важному корпоративному делу. Убедить жертву, что ровно в 00-00 — это долго объяснять, это счисление Эпсилона, высшая математика, даже мне не всегда понятно — ровно в 00-00 жертва должна выйти в киоск за сигаретами. Скрестить жертву и автолюбителя, мчащегося в офис по звонку своего опупевшего начальника. Рассчитать дотошно. Тысячи мелочей должны сойтись в одной точке. Тысячи. Ты прикинь, какого уровня должен быть объект, чтобы ради него разыгрался такой эндшпиль, а?

Бааль отпустил ефрейтора и, обхватив обеими руками шар монитора, с плохо скрытой ненавистью вперился в голограмму «дичи».

— Объект должен быть полностью уверен в своей непогрешимости, — сообщил он глухо и скорбно, — Любой его поступок должен быть оправдан. Солгал — ради пользы дела. Украл — чтобы семья не голодала. Изменил жене — такова природа мужчины, её же не прейдеши. Убил — исполнил священный долг мщения, спас честь. Даром мы, что ли, столько сил угрохали на написание формулы чести? И оправдывать клиента — наша работа. Чем выше его айзенк-коэффициент, тем труднее это будет сделать — примитивную аргументацию он отметёт с порога. Поэтому, как ни странно это звучит, но в случае с Мальчиком наша задача — Бааль лукаво подмигнул Краку, — не допустить, чтобы «дичь» творила зло. Пока — не допустить.

— По ступеням зла душа входит в наши владения, — робко заикнулся кто-то из солдат, стоящих за спиной Бааля.

Старший инструктор потянулся, как кот, и хрустнул позвоночными хрящами.

— В теории, — он ткнул всеми четырьмя когтями левой руки в голограмму, — А на практике всё сложнее. Да, по ступеням зла. Но что лучше — сто дряхлых маленьких ступенюшек, которые обрушатся под ударом первой же исповеди, или две-три ступени величиной с пирамиду Хеопса, ступени, выточенные из яшмы и сердолика, кои не сокрушатся под молотом раскаяния? Клиент, дабы увериться с непогрешимости, должен творить добрые дела — да, противно, да, ущерб нашему делу, но конечная цель, парни, — Бааль небрежно перевёл локатор в режим трансляции, — она всё искупает. Тысячи добрых дел сгорят в пламени одного, но великого злодеяния — и наш вундеркинд скоро его совершит. А пока… Зерг, ты связался с офицером Анубисом?

Подскочивший капрал Зерг подобострастно подал Баалю хрустальный передатчик.

— Анубис на линии, коллега, — захрипел из недр хрусталя далёкий голос, — Назовите ваш код.

Бааль назвал.

— Отлично, — булькнуло в ответ, — Назовите код операции. Ещё лучше. Назовите код объекта.

Бааль коротко протараторил код и, обернувшись в курсантам, лицемерно вздохнул.

— Вот такие дела. Свои своим перестали доверять. А скоро я при встрече с вами стану коды спрашивать — готовьтесь, зайчики. Кто забудет хоть одну цифру, того я съем.

Офицер Анубис на том конце линии связи несколько наносекунд напряжённо молчал.

— Всё в норме, — громыхнуло наконец в хрустале, — Активизирую свой объект. Ох, Бааль, — голос внезапно стух, словно говорящий смертельно устал, — ох, как ты мне надоел со своим Мальчиком… Я вчера батальон положил, чтобы войти в Белый Коридор этой дуры и перекодировать её физическое тело. Да, рак крови. Внезапно и неизлечимо. Врачи разводят руками. Мать в слезах. Она уже звонит нашему юному подонку.

— Благодарю, коллега, — без усмешки парировал Бааль, — Я подам рапорт, чтобы тебе дали внеочередное звание. Куратором Круга не желаете?

— Пошёл в пень, дурак, — сипло огрызнулся Анубис. — Я тебя ненавижу.

— Я тронут твоими чувствами, но давай останемся просто друзьями. Внимание, курсанты! Охота начинается!

***

Сон был коротким, как выстрел. Собственно, Олень даже не отследил, где кончилась явь и начался морок: просто при перезагрузке машина стала капризничать, потребовала запустить сканер, который почему-то неимоверно долго жевал кластеры на предмет повреждений — и Мальчик, чтобы скоротать ожидание, прилёг на диван, даже не скинув тапок.

И ушёл. Не заснул, не вырубился, не забылся — именно ушёл, словно вода, которую засосало в раковину. Тётя Вера отобрала у Оленя вантуз, сказав, что он всё делает не так, что прокачивать сифон надо на три четверти, как в вальсе, потому что вальс — музыка для похорон, и Шопен изначально написал именно вальс, а неграмотные потомки всё перепутали, и тётя Вера принялась жутким вибрирующим контральто намурлыкивать третью часть второй сонаты си минор Шопена в вальсовом прыгающем темпе, а портрет умершей Алёны на кухонном столе подмигнул Мальчику, и тётя Вера оборвала пение, сказав: «Иди посмотри на неё».

Оленю очень не хотелось смотреть в лицо Алёне, лежавшей в гробу в большой комнате, тем более что похороны только что закончились, а гроб почему-то вернули с кладбища вместе с телом, впрочем, это традиция какого-то древнего народа, согласно которой покойник после погребения ещё три дня должен находиться в доме… или пять дней… Пока Олень мычал и телился, сгорая со стыда за свою трусость, Алёна сама пришла на кухню, встала между холодильником и раковиной и устремила на Оленя немигающий пустой взгляд, от которого у Мальчика немедленно прервалось дыхание, и тогда тётя Вера снова запела на шопеновский мотив какую-то нерифмованную дурь вроде «Чтобы дышать, надо труп поцеловать. Прямо, прямо в губы, ледяные губы. Он тебя воздухом смерти напоит, раз-два».

Потом Олень обнаружил себя на диване, согнувшимся в три погибели и тщетно пытающимся впустить воздух в лёгкие. Монитор компьютера смотрел на него со стола, растерянно улыбаясь устами слегка одетой Сальмы Хайек посреди утыканного ярлычками десктопа.

«Опять. Задыхаюсь во сне. Уже третью неделю. Что за ерунда».

Что за ерунда, понятно. Курить надо меньше. И психовать. А как не психовать, когда лучший друг ещё со школьных времён, смешливая курносая Алёнка, лежит в онкологическом отделении с лейкемией в последней стадии? И ничего изменить уже нельзя.

«Костный мозг».

Ага, и ключ от квартиры, где деньги лежат, уныло скривил губы Олень и взял из пачки новую сигарету, запоздало поражаясь собственному безволию. Нет у больницы запасов костного мозга, не-ту. Чёртова провинция, красный пояс. Надо было полгода назад везти девчонку в Москву, но сначала родители пробакланили, решив, что местная медицина справится сама, а затем… затем денег не смогли собрать.

А теперь счёт на дни пошёл.

Вот вам и ответ на вопрос «Есть ли Бог». Есть, и похоже, ему нравится убивать молодых.

«А если Бог тут не при чём?»

Да ну? А кто сказал: «Без Моей воли и волос с Вашей головы не упадёт?» Глеб Егорыч Жеглов, что ли?

«Тайна жизни и смерти неподвластна разуму».

Офигеть, недобро оскалился Олень на свой внутренний голос и, скомкав в кулаке пустую пачку, швырнул её в тёмный угол. Офигеть. Похоже, товарищ из Сети с его бредом о смирении и послушании успел-таки воткнуть в твой мозг коготочки, дружок. Нам-то что до того? Решать за слабых людей, жить им или умереть, легче лёгкого, если ты — Вседержитель. А ты знаешь, что такое смерть во цвете лет? Ты хоть раз испытывал боль, страх потерять любимое существо… или даже не любимое, просто дорогое? Ты же бессмертен! Ты — сытый из пословицы, который не разумеет голодного, но берётся его судить.

«Он уже однажды умер за нас».

Ага, парировал Олень, и его ядовитая ухмылка расползлась по лицу ещё шире, ага. Умер, прекрасно зная, что воскреснет. Читали, смотрели, много думали. И пришли к выводу, что это — нечестно. Да, Боже, извини, но — нечестно. Не считается. Алёна вот умрёт и не воскреснет, потому что она простой человек. И в Рай не попадёт, потому что не крещена.

«Если Он захочет, Алёна обязательно воскреснет».

Положим, так. И что — обязательно для этого гасить её жизнь, этот не успевший распуститься бутон, именно сегодня, именно сейчас? А подождать лет сорок-пятьдесят? Зачем юному созданию, любящему жизнь и имеющему нехилые планы на завтрашний день, посылать рак? Чтобы власть свою показать, что ли?

«Это испытание».

Да пошёл ты, свирепо цыкнул Олень на свой внутренний голос, и со злостью сломал сигарету, зажатую между пальцами. Кому испытание? В чём его смысл? Если тёте Вере, то результат предрешён: перенесёт, переплачет, ни на секунду не ожесточится и ни на йоту не разуверится в справедливости Небес, потому что думать не умеет. Если Алёне, то непонятен его смысл: что требуется от девушки, умереть с улыбкой смирения на устах, без вздоха и жалоб? В двадцать три года, с ещё горячим дипломом в кармане? Чтобы так умереть, необходима Высокая Цель. Больничная койка и слёзы матери над гробом под такую Цель вряд ли подходит.

Значит…

«Значит, это ТВОЁ испытание».

Да хватит, хватит усложнять с умным видом, вскипел Олень, схватил со столика пульт и включил какую-то ночную программу, на всякий случай убавив до предела звук. Нормальная генетическая предрасположенность, у Алёнки и дед умер от рака, и прадед, и вообще. Родители тоже хороши: видели ведь, что дитя худеет на глазах без видимых причин, и умилялись в три голоса: надо же, другим-то диеты нужны, аэробика всякая, таблетки тайские, а наша от одной только учёбы усердной стала похожа на фотомодель, вау, вау!

Правда, вопли восторга поутихли, когда всего за месяц из стадии «фотомодель» Алёна Игоревна перескочила в стадию «узник Освенцима», но это уже детали.

Олень включил чайник, дождался, пока щёлкнет реле времени, набулькал в огромную уродливую чашку с вензелем «Триста лет городу Зазнобинску» пахнущий фенолом кипяток и уронил в этот физраствор не меньше трёх ложек «Чибо».

«На ночь? Какой бред. Хочешь, чтобы глаза вылезли?»

Ну и вылезут, велика беда, огрызнулся Олень, некстати вспомнив, как тётя Вера в первый раз позвонила ему и начала рыдать в трубку «ах, отличница, ах, красавица, ах, сделай же что-нибудь, ведь она тебя так… в тебя так верит… ты же доступ имеешь… к самому… неужели он откажет… я могу заплатить, ты только сумму скажи…»

Нет, ну не идиотка ли? Олень всего полгода служит пресс-атташе у Большого Дяди, ни веса приобрести не успел, ни связей, да и попал-то в эту сеть чисто случайно. Даже вспоминать неловко. Ездили по деревням во время очередного предвыборного марафона (тогда ещё Этих выбирали), Дядя в качестве соблазнителя электората, Олень — как оплаченный менестрель от губернского телеканала. Была какая-то пьянка в местной администрации (естественно, проспонсированная из кошелька Дяди), после которой радушные хозяева повели гостей в баню, и там претендента на престол прихватило мама не балуйся как. Сам дурак, естественно: после водки в парилку, это же у Самсона петергофского, и то сосуды разбарабанит, а Дядя не Самсон, у него полтинник за спиной, малоподвижный образ жизни, давно не тренированные мышцы и невдолбенный бурдюк для пива вместо живота. Короче, криз, двести на сто двадцать, дикая головная боль, дурнота и вообще предынсульт. Дворня засуетилась, принялись по мобилам из областного центра вертолёт с врачами вызывать, потому что телефонная связь в вышеозначенной деревне была отключена за долги ещё зимой, а местный эскулап лежал в приёмной председателя сельсовета, укатанный до стадии «бревно».

А мобилы не берут! Потому что роуминга нет, и потому что тайга кругом на сто вёрст, и потому что такая вот страна в попу раненная.

Полный Шекспир.

И тут выходит Олень, весь в белом, закатывает рукава, снимает пиджак и робко просит разрешения слегка помануалить над уже практически полутрупом. И тремя пассами (сам не ожидал!) снимает у Дяди спазм, двумя лёгкими ударами по акупунктурным точкам восстанавливает нормальное давление, потом делает этак красиво ладошкой по загривку пациенту «хрясь», пациента выворачивает наизнанку всем выпитым и сожранным прямо на парадные брюки от Версаче, тот некоторое время смотрит на Оленя несфокусированным грустным взглядом, ложится на бочок прямо в предбаннике и блаженно засыпает.

Дата добавления: 2015-07-24