Уровень второй 1 страница

Охота на Оленя

(потусторонний шпионский детектив)

Пролог

И он вошёл в самую сердцевину тьмы, и был поглощён ею без остатка. Так-то лучше. Он наконец-то дома, в своей тихой и непроницаемой для любого света судильне. В безопасности. Хотя понятие «безопасность» применительно к Бааль-Зевелю, старшему инструктору Восьмого круга, звучит глупо: какая опасность может угрожать тому, кто неуязвим и незрим?

Неуют. Они текут мимо него сплошным безликим потоком — справа, слева, снизу, сверху — и со всех сторон в эфирон Бааль-Зевеля втыкаются ледяные иголки их эмоций. Страх, ненависть, отчаяние — ему ли не распознать короткое, но болезненное дыхание этих субстанций? Ведь он сам состоит на три четверти из страха, ненависти и отчаяния. И лишь на четверть — из служебного рвения.

Неуют. Он сегодня с первым ударом Колокола заступил на вахту у врат. В военное время даже высшие офицеры, согласно последней директиве Всуе-Не-Неназываемого, обязаны нести боевое дежурство на границе. Он заступил с первым — а с двенадцатым ударом в одном из самых густонаселённых секторов Эпсилона появился обдолбанный Ахмед, повязал голову изумрудного цвета повязкой, напомнил собравшимся о величии Никогда-Не-Называемого и нежно соединил провода. И тут они как ломанулись — всех наречий и цветов кожи, всех возрастов и социальных положений, всякой твари по паре, от онкологических больных до подписчиков сайта www.onlyteenstgp.com. Душ сорок пять, и у каждой на эфироне, как на притчу — знак Принадлежности. Обдолбанный Ахмед возглавлял это шествие с гордо поднятой головой, и он несказанно изумился, увидев на пропускном пункте старшего инструктора Бааль-Зевеля.

— Эй, сладкий мой, ты не заблудился? — спросил он, беззлобно осклабившись, но Бааль незамедлительно поймал кожей заполошный вихрь страха, исходящего от гостя. Противненький такой страх. Под цвет Ахмедовой повязки.— Я правильно попал? А гурии где?

— Ты правильно попал, — хриплым полуголосом ответил Бааль и для достоверности сорвал с руки Ахмеда изрядный кусок эфирона, обнажив гнилостного цвета астралон с мерцающим Знаком на стыке плеча и ключицы, — Поздравляю с прибытием. Остальных будем ещё проверять на Принадлежность, а ты — наш. А гурии в вендиспансере. Проходят курс лечения. Вы ведь, козлы обрезанные, руки никогда не моете, а лезете ими в самые нежные места.

Ахмед ошалело попятился, зачем-то достал из недр себя потасканный томик Священной Книги, принялся лихорадочно листать, бормоча под нос по-карачаевски и отчётливо произнося магическое слово «нах» для связи подлежащих со сказуемыми.

— Ты за козёл обрезанный ещё ответишь, нах, — бубнил он, не отрывая от страниц бегающих вправо-влево зрачков, — Я тебе лично нах обрезаний сделаю… по самый гланды… вот только суру найду.

Бааль зевнул.

— Угу. Ищи сколько влезет, но сначала отойди с тропы. Путаешься под ногами у добрых людей, как… как свинья в палисаднике.

Пассаж про свинью Ахмед проглотил: очевидно, хотел набрать копилку обид побольше, чтобы расплатиться с Баалем сразу и сполна, чтобы один раз воткнуть и там два раза повернуть… Он перебирал страницы, как автомат для пересчёта денег перебирает новенькие банкноты — с ледяным треском, с головы до ног в ультрафиолетовом коконе своей стухшей гордыни. Его эфирон, порванный когтями Бааль-Зевеля, находился в стадии быстрой трансмутации, что одновременно и забавляло, и раздражало старшего инструктора: ну надо же, брезгливо изумился он, ничего человеческого в парне. Вообще ничего. Да и звериное в Ахмеде, как на подбор, всё какое-то отвратное: вот он птица исполинских размеров с голой шеей и крючковатым клювом; вот он африканская гиена с гнилыми резцами, между которыми застряла раздавленная голова тушканчика; а вот — голодная саранча, остервенело пилящая налитый соками хлебный колос…

— Ну? Отыскал, Шампольон?

Ахмед, уже в образе раздавленного тапком кухонного таракана, отбросил Книгу в жёлтый туман и коряво засеменил куда-то вбок. От него несло пережаренной шаурмой.

Он проковылял в жёлтом тумане с полкилометра, уткнулся лицом в незримое препятствие, поднял свои слезящиеся глаза — и снова увидел перед собой бесстрастную, цвета красного каления, физиономию Бааля. Выматерился гортанно, бросил на камни остатки шахидского пояса, сел по-турецки на тропу и неспешно забил косяк.

— Я не понимаю, — покачал он рогатой головой (стадия «баран» эфиронной трансмутации), пустив сизую струю дыма,— Я сказал тебе при встрече «Алла Акбар».

— Согласен.

— Ты не рассыпался в прах.

— А зачем? — меланхолично пожал плечами Бааль, — В Книге нет ничего, что бы страшило меня. Я согласен, что истина не терпит сомневающихся — это вполне даже наш девиз. Пусть верующие не берут себе близкими неверных — это ведь сура третья «Семья Имран», стих двадцать седьмой? Отличная сура — она делает людей врагами ещё до того, как они причинят друг другу ощутимое зло. А этот перл: «Мы не губили селений без того, чтобы обитатели их были неправедны»? Ты любишь запах смерти, Ахмед, и я его люблю. Остаётся лишь отыскать тех самых «неправедных» — а ненависть очень хорошая ищейка в этом вопросе.

Ахмед вскипел, обернулся атакующей африканской гадюкой с раздутым капюшоном и встал перед Баалем, свирепо раскачиваясь из стороны в сторону.

— Скажи «Алла Акбар», — прошипел он, — Скажи, гяурское отродье, нах. И пусть твой язык отсохнет, нах.

Бааль застенчиво прыснул в кулак.

— Ну алла акбар, — повторил он, доставши из кармана своего плаща выброшенную Ахмедом Книгу и задумчиво чиркнув острым когтем по шершавому корешку, — Враг и должен быть велик, иначе с ним неинтересно сражаться.

***

— С дороги, твари! Построиться в две шеренги!

Нельзя так. Он ведь восьмикружник — значит, эмоции побоку. С эмоциями дальше сержанта первого круга не поднимаются. Он затормозил перед какой-то дурно пахнущей шалавой — судя по одёжке и выговору, из «плечевых» — небрежно поднял её лицо за подбородок двумя пальцами. От страха девку перекорёжило сразу до стадии «мокрая кошка, спасающаяся от бультерьера», и Бааль счёл нужным изобразить на лице грубую, но покровительственную ухмылку.

— Не бойся. Бояться нужно было раньше.

Он вошёл во тьму. Он упал на оба колена перед тускло мерцающим посреди тьмы хрустальным шаром. Он соединил дрожащие руки над его прохладным навершием. Эфиронный релаксатор — штука архиполезная, но жрёт очень много энергии, и за перерасход её куратор Круга налагает на офицеров серьёзные штрафы. Лишний аргумент в пользу бесстрастности. Ведь истинное зло не знает горения, а течет неспешно, как вода в прогнившей трубе городского коллектора. Чтобы к сержанту Первого круга попал стопроцентно готовый материал, офицер Восьмого обязан забыть о гневе, алчности, похоти и прочих атавизмах — иначе можно спугнуть клиентуру… пока она ТАМ, на Эпсилоне, стоит перед выбором путей-дорог.

Бааль ощутил в позвоночнике короткий болевой импульс. Проклятие. Человек на пороге его судильни. Вот морока — утром встречай и сортируй, днём веди следствие, вечером распределяй на работы — и забудь про отпуск на ближайшие триста оборотов Сферы. Тот, за спиной, блуждающий сейчас в клокочущем киселе тьмы, брызжет своим страхом вполне прицельно. Словно видит Бааля. Хотя это и невозможно: на стадии трансмутации «оглушённый лопатой крот» клиенты обычно перестают видеть что-либо… кроме образов, которые порождают в их искалеченном менталоне тысячелапые паразиты. Фобогены, так их, кажется, называет куратор?

— Стойте где стоите, Фёдор Кузьмич. И прекратите дрожать, а то я вас накажу.

Он мысленно отсчитал до ста, наслаждаясь повисшей в воздухе оглушительной немотой.

— К-к-кто здеся? — прошелестел наконец сдавленный голос за спиной.

Эх, какой соблазн явиться пред его остекленевшие очи в полной парадной амуниции… Но успеется. Судя по заполошному «кто здеся», клиент совершенно бесперспективный, а едкий запашок гневливости, исходящий от астралона этого дурака, неумолимо свидетельствует: место ему в Пятом круге, среди болотной тины Дикса. Поэтому никаких дешёвых эффектов — явление должно произойти как всегда, официально и без изысков.

Бааль вылепился из тумана в своём рабочем обличье: длинный, до пят, плащ из крокодильей кожи, высокие сапоги на острых стальных шпильках, пылающий кривой ятаган в мохнатой четырёхпалой длани. Носком ноги подопнул обмякшему гостю стул, выполненный из тазобедренной кости самого Наполеона.

— Как вы оказались у метро «Таганская» в момент совершения теракта? Отвечать правду.

Фёдор Кузмич упал на стул и сразу же обтёк под ноги старшему инструктору, обнажив свой железный, угловатый, плохо ошкуренный менталион, схожий со скелетом Терминатора из первой серии.

— Как оказался… Митинг мы там проводили.

— «Мы» — это кто? — Бааль-Зевель уселся за миниатюрный шестигранный столик, выудил из-под полы плаща сапфировый шар, активизировал его и, не спуская с гостя глаз, участливо подпёр кулаком щёку, — Много вас было?

— Вся казачья полусотня, — Терминатор заметно оживился, — Только их здеся нет, да и не будет. Я за пончиками к метро отошёл, а оно тут и жахнуло.

— Понятно, — Бааль прищурил левый глаз, словно собрался стрелять в клиента из спрятанного в кармане парабеллума, — Расскажите о себе немного. Как вы жили до момента встречи с боевиком карачаевского Джамаата, террористом-самоубийцей Ахмедом Явлиевым?

Фёдор Кузьмич аж подпрыгнул на стуле.

— Вот и я говорю, — забормотал он, пытаясь стыдливо набросить на плечи упавший на пол астралион, — Я разве когда в чём закон нарушал? Я капли в рот не брал! Газет этих поганых на дух! Либеральная зараза! Жидовский заговор! Меня батюшка наш особливо хвалил: ты, грит, Кузьмич, после смерти точно в раю будешь. Постился, молился по семижды раз, а чтоб моя внучка в короткой юбке на улицу вышла — ни-на! Убил бы, и в землю бы закопал. Я строгий… был.

— Молитвы наизусть знаете?

— А то!

— Прочтите что-нибудь, — простуженным голосом попросил Бааль и, опёршись на локти, погрузил багровое лицо в ладони.

Терминатор несколько мгновений ошалело взирал на следователя.

— Тебя ж разнесёт, ваше благородие, — с нехорошей гримасой на железном черепе проскрипел он.

— Тебе какая досада, — безразлично отозвался Бааль, не меняя позы, — Читай молитву, добрый человек.

Он даже не стал отключать слух — в том бессмысленном бормотании, которое полилось из уст Фёдора в следующий момент, было столь мало ненавистной Бааль-Зевелю золотистой радостной теплоты, что не то что кожа на лице — крепкая плащевая ткань, снятая с нильского аллигатора во времена Рамсеса Третьего, не успела по-настоящему задымиться и пойти трещинами. Смешно. И глупо. И где-то даже жалко этого оболтуса. «Усердная… благоутробная… аз окаянный и паче всех человек грешнейший… вонми гласу… яко беззакония моя превзыдоша… и обрати на путь правый…» Прав был кто-то из великих полководцев врага — где начинается многословие и длиннословие, там пресекается территория Света.

— Прости, — Бааль резко отнял руки от лица и со скрежетом провел по верхним резцам своим чешуйчатым когтем, — Я не получил вреда, потому что мало что понял. Да ты сам понял ли то, что только что протараторил мне? О чём твоя молитва?

Выждав эффектную паузу, Терминатор приосанился и выдал голосом, схожим с бренчанием пустых консервных банок, связанных вместе крепкой бечевой:

— О благосохранении святой Руси от прелести жидовской и латинской!

— Допустим, - согласился Бааль, с трудом подавив смешок, — Но какое отношение к данному вопросу имеет обращение к некоей Марии, заложенное в текст молитвы? Вот это место… наизусть не помню… не презри мене отчаянного и во гресех погибающаго, помилуй мя кающагося во злых делех моих. Так? Я что-то не слышал от тебя сегодня слов покаяния.

Фёдор развёл руками, словно пытался исполнить па какого-то разухабистого казачьего танца.

— Так мне не в чем каяться, начальник, — по-детски выпучил он глаза, — Я ж не пил, я ж в церкву ходил, я ж сектантов пикетировал по воскресеньям, я ж газету «Чёрная сотня» в типографии зятя печатал задарма… за идею, значит. У меня ж внуки в обремках в школу ходили, потому как я пенсию всю до копеечки на храм жертвовал!

— А дети в обремках?

— Кто о теле печётся, тот душу губит.

— А жрали они корейские бич-пакеты?

— Я дед строгий. Я баловства им не позволял. Не на бездуховном Западе, слышь. На святой Руси живём… жили.

— Строгий… к другим, — захлебнулся в желчи Бааль, на сотую долю мгновения потеряв контроль над эмоциями, но тут же взяв себя в руки, — А к себе?

Терминатор приосанился так мощно, что казалось, его железный остов вот-вот лопнет от натуги.

— В святой аскезе пребывал. От меня даже жёнка сбежала, потому как положил я на неё с прибором ради благочестия огненного, православного. О как. От всякия соблазны отрекошося: от пианства, от мясоедения и мыслеблудия, от веселия и празднословия, от приятствия телесного…

— А от ненависти?

— От святой ненависти к ворогам роду христианского — никогда не отрекошеся! Ибо гнев праведный…

Бааль резко выбросил вперёд мохнатую руку и касательным движением пальца запечатал мясистые уста таганского аскета.

— Гнев не бывает праведным, — сообщил он проникновенным шёпотом, — Ибо тот, чьё имя мне запрещено называть, велел любить врагов и благословлять их, а ненавидеть не грешника, но грех. Причём свой, а не чужой. У вас знак Принадлежности, — добавил старший инструктор, поддев носком сапога студень, образовавшийся на полу судильни от растаявшего эфирона Терминатора, — Вы, конечно, видите его впервые, но игноранция нон эскузат, как говорили нелюбимые вами латиняне. От вас всего-то требовалось…эх, Фёдор-Фёдор…

— Чего…требовалось? — гость настороженно, как гончая собака в осеннем лесу, набычил железную голову, — Али плохо постился я?

— Да хорошо ты постился, Федя! – взревел Бааль, чуть не плача, запоздало отругав себя за повторную потерю самоконтроля, — Требовалось одно: простить иноверцев за то, что они иноверцы! Положить с прибором! Дышать воздухом своей веры, и не смотреть соседу в огород, какого цвета там капуста!

— У их, собак, Дух от Отца и Сына исходит!

— А кто тебе сказал, что это неправда?

— Они веру нашу отнять хотели!!!

— Тысячу лет назад по вашей мерке! А ныне мириться пришли! А тот, кто тебе протягивает руку примирения, уже не есть враг.

— Змей лжёт, даже когда дышит! Они мириться пришли для обману, нам батюшка всю правду пламенную открыл! Этот…как его, мать язви… прозелитизьм!

— Фёдор Кузьмич, — скорбно вздохнул Бааль-Зевель, распечатал уста подследственного и встал из-за стола, спрятав за пазуху сапфировый шар, — я выдвигаю вам официальное обвинение в нарушении заповедей Никогда-Не-Называемого по пункту «ненависть», а также по пункту «исповедание лжеучений» и определяю вам в качестве наказания Пятый круг. Вас проводят. Мы больше не увидимся, посему — прощайте.

Фёдор наконец сумел подобрать с пола обвисший менталион и сикось-накось нахлобучить его на железный остов. Теперь он смахивал на латанное-перелатанное в лаборатории таксидермиста чучело тюленя, сдохшего от голода.

— Пятый круг, — он поперхнулся нежданной догадкой, — чего?

— Ада, — кротко ответил Бааль, и перед тем как раствориться в сумраке своей судильни, сладким голосом пояснил, — Это ад, Фёдор Кузьмич, если вы до сих пор не поняли. Я весьма вам сочувствую.

Уровень первый

— Христос воскрес! Воскрес, сукины дети! Алиллуйя! Кто этот там в десятом ряду пасть свою поганую раскрывает, но не орёт, что я приказал?

Демонов Восьмого круга корёжило. Каждое слово, изрыгаемое лужёной глоткой старшего инспектора Бааль-Зевеля из Контура Силы, опускалось на их рогатые головы молотом тысячепудовым; прижимало к плацу раскалённым кузнечным прессом; вздымало под огнедышащий купол Академии смерчем и рвало изнутри на части почище любой кумулятивной гранаты. Сегодня был не их день: Большому Начальнику взбрендило начать занятия с самого ненавистного тренинга.

Бааль выкликал Ненавистное Имя — что само по себе наносит эфирону демона критические травмы — но мало ему, заразе: он заставлял их славить Никогда-Не-Называемого вслед за ним, хором, громко, да ещё и в тональности ре-мажор. Самая гнусная тональность. Но первым трём рядам уже плевать: их, необстрелянных первогодков, только что из Чрева Всуе-Не-Называемого прибывших, в первые же мгновения тренинга разорвало на атомы от эфирона до атмана. Стоявшие за их спинами были, слава тебе Сатанаиле, из бывалых десантников, проходивших в своё время службу в Седьмом круге: они повидали и кресты огненные, и малеванки деревянные, и прочую вражескую хитровань — и даже, по слухам, просидели целых пятнадцать наносекунд под куполом парижского капища во время апрельской мессы 1940 года по календарю Эпсилона. Этих крутануло не по-детски, вышвырнуло за пределы плаца, некоторым переломало астралоны, но — выжили вроде.

— Воистину воскресе! Осанна в вышних, ублюдки бычьи!

Трубный рёв инструкторского голоса завис под сводами Академии, замер, замёрз, заскрипел угрожающе и со скрежетом рухнул на плац тридцатитонной глыбой космического льда. Пятый ряд раздавило в промокашку, но задние облегчённо выдохнули — пронесло. Когда голос Бааля обращается в лёд, это верный признак конца занятий.

Бааль-Зевель вышел из Контура Силы, нетерпеливым жестом созвал оставшихся целыми курсантов (жалкая тысяча и то не наберётся, ничего себе потренировались — три четверти личного состава выжгло, как сухую листву в костре!), выстроил в три шеренги и с мрачным ликом активизировал Большой эфиронный релаксатор, стоявший посреди тренировочного плаца.

— Я бы сказал, что меня обманули, — тихо произнёс он, напряжённо глядя в самый центр мерцающей сферы немигающими кошачьими зрачками, — Но вас мне прислал куратор Круга, а он не имеет привычки обманывать. Я в ужасе. Мне сказали, что вы — матёрые доберманы, краса и гордость, стальные воины, которым плевать на жалкие атрибуты врага. Но что я вижу? — Бааль внезапно возвысил голос до ультразвука, расколов при этом пару сотен светильников и швырнув ниц не менее батальона истошно визжащей десантуры, — Младенцев, жующих сопли?! Изнеженных педерастов?! Кисейных барышень, разрази вас Бафомет?! Всего лишь имя врага прозвучало из моих уст — и где ваша спесь, где ваша слава боевая? А повторить за мной не сумел никто! И это спецназ Восьмого круга! А я скажу — вы зондеркоманда, сраная зондеркоманда, годная лишь на то, чтобы…

Демоны пристыжено молчали. Бааль взял паузу, тяжёло втянул воздух в лёгкие, после чего увеличил мощность релаксатора ещё на тридцать делений — всё же он не был безжалостным зверем и понимал: солдат может быть наказан, но должен быть накормлен, особенно после Тренинга Имени, коего даже он, лучший из лучших, в душе слегка побаивался.

— Допустим, — Бааль неожиданно смягчился, — допустим, что испытание и в самом деле не из лёгких. Но если вы ищете синекуры, вам не место в Восьмом круге. Отправляйтесь в Пятый — там специализируются на гневливцах, а заставить человека ненавидеть сумеет и дурак. Хотя почему не в Первый? Там обитель сладострастников, а этот предмет вы, зайчики, изучили в совершенстве — ежедневно друг друга в казарме пялите, я-то знаааю… Но Восьмой — только для элиты. Мы работаем с самым вредным материалом, — он перевёл дух, отёр пот со лба и одним щелчком пальцев включил мегаэкран, висящий на заднике тренинг-зала. По хрустальной плоскости периметром семь на десять английских миль поползли унылые бледные фигуры в сутанах, рясах, стихарях и оранжевых буддийских хламидах, — Наш материал — люди высокодуховные, искренне верующие во Врага, презирающие соблазны плоти и весьма умные. На своём уровне умные, конечно. Их Белые Коридоры охраняются так, что мышь не проскочит мимо караулов Света, не то что вы, недоноски. А в Чёрных Коридорах, даже если вы и установите подслушку, ничего не поймёте — их мыслеформы прекрасно закодированы и через каждую наносекунду требуют пароль для входа. А пароли там… вы уже сегодня слышали некоторые из них. И как вы собираетесь проникнуть в душу священника, монаха, религиозного фанатика из мирян — как, если никто из вас не в состоянии произнести простейшую молитвенную формулу?! Мы столько эпох потратили на разработку этой технологии — а ещё больше убили на дымовую завесу, на создание идей-ловушек, что, дескать, демоньё креста да молитвы боится, аки огня, и так было, есть и будет во веки веков, аминь! Чтобы внушить эту распрекрасную мысль вражеским генералам, на прорыв однажды отправился легион супер-бойцов — а вернулся назад лишь один солдат. И знаете, кто был этот единственно выживший?

Собственно, секрет Полишинеля, задачка для идиотов. Единственно выжившим был, естественно, Бааль-Зевель.

***

После тренинга имени Бааль должен был по расписанию инспектировать кельи узников, но тут нежданно-негаданно явился посланник от Астарота и сообщил, почему-то дрожа всем телом и нервно расчёсывая все три миллиарда прыщей на своей пупырчатой роже, что куратор распорядился отправить большую часть сидельцев Восьмого Круга в помощь Пятому: там не по известной пока причине квакнуло энергополе, поддерживающее нужный температурный режим в котлах для гневливцев, и руководство Пятого приняло решение запустить резервный генератор вручную; а для такой операции требуется очень много рук. Тысячи тысяч. Генератор-то ого-го какой! Вот для этой цели узники-«восьмикружники» и были вызваны. Просто, как всё гениальное.

Бааль даже обрадовался втайне. Потому что давно не навещал свой любимый Корпус Шептунов, где в зловещей тишине Лабораторного Склепа без отпусков и выходных, от Первого до Тысячного удара Колокола трудились за пультами управления истинные профи. Те, кого Бааль натаскивал лично. Те, кто выжили после всех тренингов. Те, кто не менее двух раз ходили в Белые Коридоры и возвращались оттуда вцеле и вживе.

Их было очень мало. Трое, может быть, пятеро… Бааль не считал. Но именно Шептуны обеспечивали Аду все его самые громкие победы. Вот этот, к примеру, неприметный на первый взгляд субъект с лицом варёной рыбы, от которого вечно несло болотной гнилью — Михель, кажется, или Ганс; ох, талантище, а ведь из простых бесов выдвинулся… Курирует в Эпсилоне один из громких судебных процессов, причём многостаночным методом: держит на крючке и прокурора, и судью, и следователя-дознавателя. Мало того: сумел, собака страшная, не сходя с места взломать код доступа к прокурорскому Локатору Милосердия (хотя чего там было взламывать, там система и так на одном гвозде держалась) и поставить на нём «жука» — через которого прекрасно слышно, что за блажь нашёптывает своему клиенту глупый ангел по другую сторону баррикад.

Бааль-Завель стремительно ворвался в Корпус, на скорости нейтрино проскочил его спиралевидный коридор и тяжело опустился на краешек стула рядом с Михелем, от волнения позабыв даже рявкнуть «Слава Сатанаилу!».

— Ну? — он бесцеремонно подпихнул любимого ученика под бок и тут же измазался тёмно-жёлтым пузырящимся гноем, который сочился из пор дряблой жирной кожи Михеля, — Что у них сегодня на повестке дня?

Михель, не отрываясь от хрустального шара, в котором с каменными мордами восседали под багровым двуглавым орлом три безликие фигуры в судейских мантиях, ткнул перепончатой пятернёй в центр экрана, заляпав гноем изображение толстой жабоподобной бабищи, по всей вероятности Ведущей Процесс.

— Адвокаты предоставили улики невиновности подсудимого, — пропищал он, схватил с тарелки, стоящей на краешке пульта, горсть каких-то склизких червяков и с утробным чавканьем отправил их в пасть, — Фотоснимки места происшествия, которые доказывают, что бедолага просто не мог по законам физики испачкать там свою куртку: у него на спине пятно от масляной краски зелёного цвета, а там стены гаражей выкрашены серебрянкой, которая к тому же в момент преступления успела застыть. А ведь пятно на куртке было одной из важнейших улик обвинения — свидетели показали, что сначала раздался детский крик, потом удар падающего тела, а затем из-за гаражей выбежал и понёсся в сторону леса мужчина с испачканной спиной… Далее: распечатка мобильных звонков, один из которых сделан подсудимым секунда в секунду в момент совершения убийства. И продолжался разговор как минимум три минуты. Свидетель защиты заявил в суде, что отчётливо помнит фразу из того разговора: «Я в метро захожу, поэтому извини, связь отрубается. Перезвоню через полчаса».

— Ага. А убийство на пустыре за гаражами, так?

— Ну. За километр примерно от той станции метрополитена.

Бааль свирепо провел когтем по переносице снизу вверх, словно вознамерился вскрыть самому себе голову.

— Значит, плохо наше дело?

— Почему, — возмутился Михель, — Очень даже хорошо наше дело. Сейчас я покажу вам, господин и повелитель, запись того, что я только что нашептал судье.

Он щелчком откинул набок крышку своей черепной коробки, достал оттуда маленький кровоточащий кубик и, выстрелив из пасти длинный раздвоенный язык, коснулся им одной из граней. Кубик откашлялся и забубнил визгливым женским голосом с ярко выраженными деревенскими интонациями:

— Ох, беда, ох, обвинитель-то как грозно настроен, ох, смертной казни потребует, а парень-то вроде как не при делах, ох, лишенько… И что мне делать, дуре? По уму оправдать бы надо по всем статьям… но это злыдень ведь представление в облсуд подаст, а облсуду некогда возиться и разбираться, они удовлетворят, приговор мой отменят, мне выговор и прощай премия… А я и так на волоске, и так два дела уже в прошлом годе обжаловали, коллегия не простит, уволят по несоответствию на первом же заседании… Ох, пропала моя головушка…

Кубик некоторое время молчал, всхлипывая, словно вдовушка над гробом, а затем, внезапно повеселев, сухо отчеканил:

— Значит, так. Ходатайство адвоката о приобщении мобильных звонков отклонить. Свидетеля уличить в предвзятости. Данные экспертизы по куртке объявить не имеющими отношения к делу. Будет обвинитель просить «вышки» — значит, так тому и быть. Закон суров. На ём это… кровь детей… или не на ём? Тебе-то, дура, дело какое? Тебе нужны головняки с прокуратурой? Не нужны. Значит, не спорь и делай, как обвинитель хочет.

Михель погасил кубик, сунул его в прежнюю нишу и достал из соседней ячейки другой блок памяти.

— А это, — сообщил он, самодовольно облизав губы, — запись моих переговоров с обвинителем. Господин, поверьте, я давно не сталкивался с таким восхитительным кровопийцей. Наш кадр. Пробы ставить негде.

Кубик в пальцах Михеля завизжал на обертонах, а затем зарычал на весь зал, оглушив Бааля чистым и недвусмысленным потоком ненависти и страха:

— Сука адвокат! Сука! Теперь как докажешь, что подсудимый причастен? А с меня десять тонн стружки снимут, если не докажу! Обратно в лейтенанты юстиции! В РУВД, следаком, со шпаной возиться! Прокурор района уже предупредил ведь, всех предупредил, ещё одно заваленное дело, и последуют санкции, а у него одна санкция — звёзды с погон и в корзину!

И, уже на полтона тише и оттого ещё более злобно, кубик голосом обвинителя пробормотал:

— Итого. Свидетеля напугать сроком за дачу ложных показаний, а потом запутать, заставить сбиться, поймать на неточности и размазать по потолку. Сбить этого лоха раз плюнуть. Пацан, сопляк. В каком часу ты получил этот звонок? В 23-00? А может быть, в 22-30? А ты точно помнишь, мразь? А что распечатка, распечатка ничего не доказывает. Там был в распечатке ещё один звонок, как раз в 22-30 — ты их часом не перепутал? Может быть? Так ты, слизь интеллигентская, суд пытаешься ввести в заблуждение?

Внезапно голос в кубике сник, словно кто-то незримый вытащил затычку из туго надутого спасательного круга и выпустил оттуда весь воздух.

— Ты что творишь, Колюня, — зашептал блок памяти с мягкой укоризной, — Ты окстись, мужик. Он же невиновен. Улики абсолютно дохлые. Ну признай, что проиграл, что тебе стоит. Ведь это не шахматы, это суд, решается вопрос жизни. Человеческой, Коля, жизни. Следак идиот, передал в прокуратуру плохо сшитое дело; ты идиот, принял это дело в работу; остановись, пока не поздно. Не бери грех на душу.

Толстые губы Бааль-Зевеля сомкнулись в гримасе омерзения.

— Это что за помехи? — резко и сухо спросил он, — Это не твой голос и не его голос.

Михель беспечно махнул рукой.

— Это ангел, — сообщил он, — Висит на проводе, конкурирует, дурашка. Вы лучше послушайте, повелитель, что клиент ему ответил с моей подачи. Это же песня! Гайявата! Сага о Беовульфе, разрази меня Бафомет!

Кубик в пупырчатой длани Михеля задымился, вспыхнул и заверещал прежним лающим голосом, из которого во все стороны торчали такие длинные и острые протуберанцы страха, что Бааль даже отодвинулся в сторону и отвернул лицо:

— Грех?! А отпустить убийцу и маньяка — не грех, по-твоему?! А невиновных нету! Все замазаны по самые уши! И что с того, что он не убивал? Он МОГ это сделать! Руки-ноги есть, на ноже его отпечатки пальцев! А не бери вещдоки до приезда милиции! Урок тебе будет на всю жизнь… до самого выстрела в затылок в тёмном коридоре. Всё. Подъём. Прения начались. Требуй «вышки», и завтра ты будешь весь в цветах. Суровый, Колюня, на зато справедливый. Как товарищ Сталин, вечная ему память.

Бааль захохотал и со всего размаху врезал Михелю по спине, да так, что из незапертой головы подопечного посыпались все кубики, пружины и элементы питания.

— Блестяще! — воскликнул демон и вскочил, на ходу оправляя загнувшиеся полы плаща, — Продолжай в том же духе! Очень правильно выбрал тактику: страх! Судья боится дисквалификации, прокурор боится разжалования, свидетель обвинения боится попасть под статью о ложных показаниях — и они будут гнуть свою линию, они будут добиваться смертного приговора! Потому что это мы им с тобой в своё время внушили, что показатели раскрываемости и галочки в ведомостях значат больше, чем человеческая жизнь… Очень верно, Михель. Дави дальше на инстинкт страха, и не забудь окучить комплекс власти. Нам отступать некуда, — Бааль наклонился и, подняв двумя пальцами последний кубик с пульта управления, вбросил его в черепную коробку Михеля и захлопнул крышку, — Добивайся, как твой кретин прокурор, «вышки» любой ценой — ты, в отличие от своего клиента, знаешь, зачем это нам нужно. Смерть невиновного — самый верный пропуск в Ад для этих горе-служителей Фемиды.

Дата добавления: 2015-07-24