Новодворская

Все мертвые должны быть преданы земле. А культ и почитание — все это может относиться, простите, к святым мученикам, а не к палачам, которые этих мучеников плодили с помощью ВЧК по нескольку тысяч в день.

Кара-Мурза:

Наследникам коммунистических идеалов претит сама мысль о воз­можности посягнуть на вечный покой основоположника новой веры.

Анпилов:

Ленин похоронен согласно законам христианства. Его тело находится на 2 метра ниже уровня земли, ранее у нас такие христиане, даже вот как ба­бушка Лермонтова, она тоже похоронена в склепе, к ее гробу можно подой­ти, было окошко, в которое даже можно посмотреть.

Проханов:

Пока Ленин тут, пока этот кристалл живет, в любой момент опять можно развернуть из всего этого Советский Союз, коммунистическую док­трину, коммунистическую красную реальность с ее энергией, экспрессией и красотой.

Кара-Мурза.

В умах поколений коммунистических лидеров, сменявшихся на мавзо­лее, никогда не возникала идея двусмысленности всеобщего ликования.

Соломенцев:

Председателем Совмина России я двенадцать лет работал, я ни разу ни от кого не слышал, что надо Ленина из мавзолея убрать, что мавзолей надо снести, он портит, так сказать, вид площади и так далее, так далее. Я не слышал этого.

Кара-Мурза:

Главным аргументом в пользу погребения, распространившимся в но­вейшую эпоху, стала предполагаемая воля самого вождя. Впервые ее обнаро­довали депутаты Межрегиональной группы, сплотившейся на первом съез­де вокруг будущего президента.

Абрамов:

Поражает полное незнание Президентом истории своей страны. Он говорит: «Перезахоронить, как завещал Ленин, — рядом с матерью». Но ведь не завещал Ленин этого никогда! Это каждый школьник России теперь знает, что это ложь Карякина.

Карякин:

Когда Ленин, вернувшись в апреле 17-го года в Петроград, произнес вот эту речь, он пошел на кладбище мамы, Волково кладбище, ну, и нормально выразил, что он там... Крупская за это была. Сталин придумал это (рису­ет руками силуэт мавзолея).

Захаров:

Это гениальное изобретение Сталина, это продолжение сталинской тоталитарной психологии - стоять ногами на ленинском теле и превра­тить гробницу в праздничную трибуну.

Новодворская:

Что будет, если все общественные объединения положат по покойнику и построят по мавзолею? Ведь по городу и по стране пройти нельзя будет! Но это вопрос отнюдь не архитектурный.

Кара-Мурза:

Заботу о мавзолее депутаты мотивируют беспокойством о сохранении исторической традиции.

Абрамов:

Решение о строительстве мавзолея, сохранении тела Ленина принимал Всесоюзный съезд Советов. Это - то же, что сегодняшняя Дума. Поэтому только Дума и может решить судьбу мавзолея. Не Президент. Если мы от­туда уберем мавзолей, то наш Кремль и Красная площадь будут вычеркну­ты из списка Всемирного культурного наследия ЮНЕСКО.

Анпилов:

Возьмите мусульманский мир. Всегда пророки лежат в лучших мече­тях. Возьмите... да любые другие страны! И всегда лучшие сыновья народа покоились в самом священном месте. Для нас это место - Красная площадь.

Проханов:

Вынос Ленина из мавзолея и погребение его - либо по православному, ли­бо по советскому обряду - в землю на кладбище ознаменовало бы собой окон­чательное завершение антикоммунистического проекта, который зародил­ся в 80-х годах и так, как бы, энергично, интенсивно и страшно осуществ­лялся все эти годы.

Новодворская:

Если эта точка зрения высказывается в частных квартирах Прохано­ва и Анпилова, то мне остается только пожалеть об их близких и их загуб­ленных душах. Пожалуйста, пусть они вешают портреты Ленина и Стали­на у себя в квартирах, пусть изучают их труды - мы не собираемся их сжи­гать, но, извините, пусть Ленина Проханов лично держит у себя дома, под кроватью, если он ему так нравится.

Захаров:

Как между варварским взрывом храма Христа Спасителя и его воссоз­данием потребовалось нам время, чтобы осознать этот варварский посту­пок, так и здесь — между языческим политконсервированием тела вождя и его нормальным, человеческим захоронением потребуется определенный срок.

Кара-Мурза:

По преданию, многочасовое стояние на трибуне мавзолея сыграло роко­вую роль в судьбе Брежнева. Спасительное тепло усыпальницы не уберегло его от простуды.

Соломенцев:

Холодно всегда было. Первого мая холодно бывало. Так? И седьмого - тоже. Ведь два праздника мы встречали там, и бывали на мавзолее. Ну и когда хо­ронили кого-то из выдающихся деятелей. Вот кто-то подмерзнет, он пой­дет, кофе попьет, чай попьет, можно было там бутерброды съесть.

Кара-Мурза:

Не призовет ли тень вождя, потревоженная новыми гостями, много­тысячные людские толпы на свою защиту?

Анпилов:

Если тронут тело вождя, если пойдут на акт вандализма, то мы должны освободить любого человека, так сказать, от ответственности или, как бы сказать, от того, чтобы он мог сам воздать возмездие тем, кто это сделает. Нельзя беззаконие вечно терпеть.

Соломенцев:

Нельзя этого делать. Это будет грубейшей ошибкой, если это будет сделано. Грубейшая ошибка! Нас не похвалят за это. Нас осудят! Умные лю­ди мира всего осудят нас за это дело. О том, что у нас мавзолей есть, во всем мире знают. Правда, ведь?

Карякин:

Ну, и главное, разумеется, состоит в том, что мне нравится Зюганов. Я должен вам доложить, во-первых, потому, что он несколько слабоумнее Ле­нина, и потому, что в мавзолее Зюганова точно уж не будет на этом свете!

Все это мы снимаем день в день. Утром приходит новость, и мы ищем людей, которые имеют отношение к теме. Потом всех объезжаем с телекамерой.

Скажем, я звоню нашему главному редактору, он говорит, что в Ли­пецке закрывают телекомпанию. Мы поедем в Фонд защиты гласности, в Союз журналистов и т.д. У нас пять корреспондентов, две бригады. Ка­ждая работает по неделе, сменяя друг друга. Одна съемка занимает минут пятнадцать. Как правило, я даю своим ребятам пять-шесть одинаковых вопросов, которые они задают в ходе интервью. В итоге — один человек три-четыре раза у нас в кадре.

Иногда и под дурачка надо сработать, чтобы человек раскрылся. Мы, например, делали программу о сорокалетии XX съезда партии. При­ехали к Ивану Васильевичу Капитонову. Ему 80 лет, он в больнице лежал, в ЦКБ. И вот он надел очки и начал: «Благодаря решениям партии и пра­вительства...» Невозможно это в эфир давать! Оператор мой вдруг - под простака - спрашивает: «Иван Васильич, а где вы сидели, когда съезд начался»? Тот очки снял и говорит: «Когда съезд начался, я сидел в зале. А когда меня избрали в ЦК, я сидел в президиуме...». Вот это вошло в эфир, а то, как он пятьдесят минут читал свои записи - нет.

Что еще важно? Необходимо, чтобы человек мог быстро сформули­ровать мысль, потому что мы не монтируем высказывания наших героев. А в эфир должно попасть несколько фрагментов максимум по сорок се­кунд. Те, кто не может говорить емко, отсеиваются.

Вот такая есть программа сейчас, Гордон ее ведет ночью на НТВ. Он не всегда знает, кого зовет. По списку - какой-то доктор наук, специалист в какой-то области. Но как говорит этот человек? Оказывается, что он заикается или вовсе глухонемой. Надо заранее знать своего гостя. Мы уже за годы работы примерно изучили, кто и что может сказать. Кто как выглядит, кто как себя чувствует, к какому часу человек еще в форме.

У нас есть своя картотека. В ней больше тысячи карточек: депутаты, министры, экс-министры, журналисты, политики. Данные постоянно обновляются. Мы за этим следим. Вот у бывшего министра иностранных дел Андрея Владимировича Козырева каждую неделю меняется телефон. Мы это фиксируем.

На телевидении все любят сниматься, у нас никогда нет отказов. Лишь бы найти человека. Они даже иногда ждут. Да-да! Руслан Хасбу­латов. Он уже знает: если что-то в Чечне произошло, мы его будем ис­кать.

Бывает, конечно, что кто-то заболел. Что поделаешь! Еще очень трудно работать летом. В эту пору, как правило, все на даче, но сейчас есть сотовые телефоны, по которым всегда можно найти человека. Ез­дим за город. Например, адмирал Балтии, бывший командующий Чер­номорским флотом, всегда живет на даче. И приходится 90 километров в один конец ехать. Поэтому, если он нам нужен, съемки начинаем с него.

Как-то возник разговор, что нужно опять ввести пост вице-прези­дента. Я предлагаю: «Давайте найдем всех, кто баллотировался в прези­денты. Путь они расскажут про своего вице-президента». Мне говорят: «Где мы сейчас их найдем?» Но команда наша, девчонки, которые сегод­ня уже все умеют, нашли Рыжкова, Бакатина. Тулеев тогда в Москве ра­ботал. Был еще генерал Макашов и т.д. Все даже подивились, что к вече­ру у нас все были, все 7 кандидатов! И каждый рассказывал, кто у него был вице-президент. Ну, Ельцина, естественно, мы не записали...

Я говорю так: идеально - это когда Ельцин заболел, человек вклю­чает телевизор, а я сижу у постели Ельцина и беру у него интервью! Но такого не бывает.

Я слежу за объективностью программы. Баланс мнений часто дости­гается чисто арифметически. Мы берем, условно говоря, три мнения «за», три - «против». Каждый появляется секунд на 25-30, плюс мой за­кадровый текст. Таким образом, тема дня у нас получается на семь минут. Я стараюсь вообще поменьше появляться в кадре: секунд на пять между пленками.

Наша задача - поставить проблему. ВДуме обсуждается перезахоро­нение Ленина - мы проблему ставим. Мы не пропагандисты и не агита­торы. Мы не зовем никого на баррикады. Выпал снег - мы показываем снегопад. Мы никого не разоблачаем. Просто идем вслед за новостями, не считая нужным выпячивать свое журналистское мнение. Мы ведь рабо­таем на всех зрителей, а не на какую-то узкую часть, которая голосует за Союз правых сил. Мы работаем и для бюджетников, и для пенсионеров - и они нас смотрят! Мы просто доносим информацию, она, как прави­ло, сама несет в себе заряд.

Мы сами ничего не хотим сказать. Пусть зрители подумают. Вот чем больше мы работаем, тем больше думающих, мыслящих людей в стране. Кого-то это задело за живое - и слава Богу!

Борис БАРАБАНОВ

директор службы информации радиостанции «Наше радио»

Дата добавления: 2015-07-24