Как сложился Т.Х.Морган как ученый

Под руководством У.К.Брукса (1848-1908) Морган учился в только что основанном Университете Джона Хопкинса, занимаясь в основном морфологией (морских пауков) по теме своей докторской диссертации (PhD). Это была описательная по форме и эмбриологическая по содержанию работа. Его ранние исследования были связаны в основном с разработкой некоторых общих аспектов эволюции и филогении. Правда с 1890 г и, особенно после 1910 г Морган становится критиком той самой описательной традиции, в которой он был воспитан. Он становится защитником экспериментального подхода и строгого анализа, количественного подхода к биологическим проблемам. Правда, в дальнейшем он много сделал, как для описательной, так и экспериментальной эмбриологии, цитологии, генетики, эволюции.

Морган критиковал описательные методы, получившие распространение в таксономии, палеонтологии, сравнительной анатомии, описательной эмбриологии, цитологии. Он возражал против теорий, которые нельзя проверить экспериментально. Сам У.К.Брукс изучал морских беспозвоночных, баляноглоссуса, Чесапкских устриц. Брукс не менее, а, пожалуй, более известен как педагог. Его учениками были: Т.Х.Морган, Р.Г.Харрисон, Э.Г.Конклин, Э.Б.Вильсон, У.Бэтсон, проработавший в течение двух летних сезонов в Чесапикской зоологической лаборатории. Сам Брукс был студентом А.Агассиса в гарвардском музее сравнительной зоологии. В Дж.Гопкинсе Брукс работал с момента открытия этого университета в 1878 г. в качестве ассистента физиолога Х.Н. Мартина – председателя департамента биологии. Как морфолог Брукс работал в области анатомии, описательной эмбриологии и таксономии, в то время, как Мартин тяготел скорее к экспериментальным направлениям, связанным с физиологическими функциями.

Как писал в 1938 г. Э.Г.Конклин: это было время «больших статей (theses), многочисленных иллюстраций и больших обобщений», что прекрасно иллюстрируют работы самого Брукса. Последний считал, что экспериментальный подход, заимствованный преимущественно от физических наук, неадекватен для исследования живых организмов. Он был антиредукционистом и считал, что физика и химия, хотя и могут быть полезны для некоторых аспектов биологических исследований, тем не менее, не подходят для расшифровки сложных процессов, составляющих сущность жизни. Брукс оказал несомненное влияние на развитие биологии ХХ столетия через своих учеников. Он обычно привлекал их внимание к некоторым общим проблемам: наследственность, эволюция, адаптация; указывал на какое-нибудь конкретное явление для исследования с тем, чтобы из результатов можно было сделать некоторые общие заключения.

Вот как вспоминал об этом Э.Вильсон: «Полагалось начать не с общего принципа, но с некого явления, которое попалось на глаза и возбудило мысль. Продолжительное постоянное наблюдение и соображения (reflection), вращающиеся вокруг такого центра, могли рано или поздно привести в контакт с большими проблемами». В то же время увлечение Брукса описательными методами вызывало осознанный или не осознанный протест его учеников, которым надоедало все это «занятие филологией» (Allen, 1969) Они искали новые подходы к проблемам биологии. Среди них был и Морган, хотя он и посвятил своему учителю – Бруксу книгу «Эволюция и адаптация» (1903). Оставляя в 1891 г Университет Дж. Гопкинса, он писал: «Я всегда буду оглядываться с удовольствием на те пять лет, которые я провел с д-ром Бруксом в его лаборатории». В дальнейшем, правда, Морган больше поддерживал направления таких экспериментаторов, как Мендель, де Фриз, Иоганнсен и редко вспоминал Брукса.

Брукс и Морган были слишком разными людьми. Морган был полон идей, всегда был выразителен, энергичен, нетерпим к некритической мысли и редко принимал себя всерьез. Он был скорее экстравертом. Брукс был скорее интравертом (introspective) и был многозначителен.

Е.Г.Конклин в 1946 г рассказывал в Вудс Холле анекдотический случай: «Он (Морган) всегда был напорист и критичен, имея дело с научной работой и теориями. Так было, даже в его студенческие дни и, даже в отношении к «весьма» уважаемым личностям и доктринам. Я вспоминаю, как на биологическом семинаре в Джоне Хопкинсе, когда профессор Брукс, твердый сторонник Вейсмана в отрицании наследования приобретенных признаков, отметил невероятность, если не невозможность найти механизм для наследования приобретенных признаков. Морган прервал его: «Но д-р Брукс, Вы оправдывали пангенезис для той же цели в своей книге «Закон наследственности» (1883). Брукс настаивал на том, что он этого не делал. Морган пообещал достать книгу и доказать свою правоту. Тогда Брукс поднялся и покинул комнату, а, выходя, в дверях обернулся и сказал: «Я полагаю, что мне следует доверять в том, что я знаю свои собственные мысли» (Allen, 1969). В действительности, однако, за семь лет до этого инцидента, когда еще не было теории зародышевой плазмы Вейсмана, Брукс действительно утверждал в одном из своих выступлений: «Характер появления и передачи геммул это весьма правдоподобная концепция Дарвина (essentially like Darwin's conception), и мы должны отметить, что точка зрения Бюффона на роль его органических молекул была очень близка к истине». Эта часть речи Брукса не попала в печать. За достоверность эпизода нельзя ручаться, но этот исторический анекдот, видимо, хорошо отражает характеры обеих персон и кое-что проясняет в отношениях учеников к методам и интересам У.К.Брукса.

В лагерь «экспериментаторов» Моргана привели следующие обстоятельства. В Дж. Хопкинсе он немного занимался физиологией у Х.Н.Мартина. Будучи студентом, он слушал курсы по физиологии растений и животных. А.Cтертевант считает, что именно Мартин и У.Х.Хоуел в Дж. Хопкинсе подтолкнули Моргана в экспериментальном направлении, и т.о., уезжая из Балтимора в Колледж Брин Мор, он уже «был готов».

Кроме того, в последующие пять лет на него повлияли два обстоятельства: знакомство с зоологом Жаком Лёбом (1859-1924) и работа на Неаполитанской станции, где в 1894 и 1895 гг он тесно познакомился с экспериментальным эмбриологом - Гансом Дришем (1867-1941) (см. Музрукова, 2002).

Ж.Лёб (рис. 53) родился в Пруссии и был воспитан в традициях механистического направления, унаследованного от предшествующего периода немецкого редукционизма. Основные работы Лёба, связанные с анализом причин поведения животных и общей природой воли (will) восходят к философии Шопенгауэра. Лёб был активным противником витализма. Ко времени появления в США (1891) он был уверен, что психологию можно объяснить на основе механистических представлений. Согласно его механицизму, явления жизни возможно объяснить с позиций физико-химии (Лёб, 1912. По: Allen, 1969). Лёб ввел понятие тропизмов для объяснения поведения животных с детерминистических позиций. Он выводил поведение и этику из представления об органзмах как химических машинах (инстинкт – основа этики) (около 1890). Мы задерживаемся на этих фактах, учитывая несомненное влияние Лёба на формирование взглядов Моргана. Вот характерное высказывание Лёба (1912): «Мы едим, пьем и воспроизводимся не потому, что человечество достигло соглашения о желательности этого, но по той причине, что, будучи машино-подобными, или механически организованными, сконструированы, чтобы делать это. Мы активны, поскольку мы сконструированы таковыми, благодаря процессам в центральной нервной системе….

Мать любит и заботится о своих детях не потому, что метафизики исходят из идеи полезности этого, но потому, что инстинкт заботы о потомстве унаследован точно также, как и морфология женского тела. Мы ищем и наслаждаемся дружбой человеческих существ, поскольку наследственные условия (hereditary conditions) сконструировали (compel) нас, чтобы так поступать. Мы боремся за справедливость и правду, потому, что мы инстинктивно подготовлены (equipped) к тому, чтобы видеть счастливыми существа, подобные себе….» (по: Allen, 1969). Механистическая концепция жизни, согласно Лёбу не только совместима с этикой. «Она представляется [ему] единственной концепцией жизни, которая может привести к пониманию источника (source) этики (происхождения этики)».

Т.Х.Морган и Ж.Лёб впервые встретились осенью 1891 г, когда оба поступили на работу в Брин Мор. Почти одновременно (январь 1892) Лёб принял предложение недавно организованного Чикагского Университета. В течение этих нескольких месяцев совместной работы они подружились и сохраняли научную и персональную близость до 1924 г., когда Лёба не стало: летом они неоднократно встречались в Вудс Холе, а также в Нью-Йорке, когда Лёб перешел в Рокфеллеровский институт в 1910 г. Они не всегда соглашались друг с другом по конкретным вопросам, но всегда были методологическими союзниками.

Большое влияние на Т.Х.Моргана оказали также взгляды Г.Дриша (рис. 54), с которым он познакомился на Неаполитанской зоологической станции во время совместной работы там в течение 10 месяцев (1895-1896). Дриш рано пришел к идее, что биология, как физика и химия может стать количественной и механической (механистической). Он считал, например, что подобно тому, как в физике существует конечное число кристаллических состояний, так и в эмбриологии есть конечное число типов дробления. Свои взгляды он изложил в небольшой книге «Die Mathematisch-mechanische Betrachtung Morphologischer Probleme der Biologie» (1891), где обсуждал важность математики и механики для биологии: «Любая проблема может быть разрешена, если сформулированная математически, может быть редуцирована до механических принципов, она может быть рассмотрена как их результат».

Эта точка зрения начала 1890-х гг согласуется со взглядами В.Ру, что биология, для того, чтобы стать истинной наукой должна принять количественные и механические принципы и должна «моделировать» себя по образу физических наук. В этом отношении Дриш считал себя последователем Ру. Морган и Дриш плодотворно сотрудничали: в 1895 г написали две статьи по анализу развития ктенофор (гребневиков). Они вместе (а также с Куртом Хербстом – их общим приятелем) путешествовали по Европе.

Сама обстановка на Неаполитанской станции, где любил бывать Морган, благотворно влияла на развитие творческих контактов. Там была прекрасная библиотека, отличное физическое оборудование, постоянное снабжение свежими морскими организмами. Наибольшая польза была от разностороннего общения с многочисленными исследователями из разных частей Мира. Все это способствовало укреплению экспериментаторских тенденций Моргана.

Морган вспоминал: «На Неаполитанской станции можно было найти людей всех национальностей….. картина менялась от месяца к месяцу, как при вращении калейдоскопа. Никто не мог избежать очарования и познания нового в столкновении мысли и критики, которые обязаны присутствовать там, где соединяются столь разнородные элементы» (по: Allen, 1969). Эта ситуация резко отличалась от той, к которой привыкли американцы. «Будучи изолированными в Америке от новейших течений, мы можем в Неаполе, как ни в какой другой лаборатории в мире, соприкоснуться с лучшими современными работами» (там же). Под влиянием Неаполя Морган, врнувшись в США, вступает в контакт с лабораторией в Вудс Холе. С 1897 г. он – казначей этой организации и старается приблизить ее к идеалу Неаполитанской станции.

По своей методологии Морган был и остался эмпириком, настроенным против теоретизирующей (speculative) биологии. Он трудно принимал новые теории: до 1910 г. был скептиком по отношению к менделизму и попыткам связать менделевские факторы с хромосомами. (Найти цитату). До 1915-1916 гг он оставался активным критиком дарвиновского естественного отбора как объяснения происхождения видов. Как пишет Г.Е.Аллен, в обоих случаях Морган переменил точку зрения, «но не раньше, чем почувствовал, что сумма имеющихся данных делает принятие [менделизма и естественного отбора] неизбежным» (Allen, 1969; см. также: Carlson, 1966). Сам он, однако, иногда впадал в противоречия и создавал собственные спекулятивные теории.

Морган не любил историю (“a permanent pleasantry whose sense escapes us” (Voltaire)), палеонтологию и др. науки, чьи выводы нельзя было проверить экспериментально. Хорошо известны атаки Моргана на американского палеонтолога Генри Фэйрфилда Осборна (Henry Fairfield Osborn 1857-1935), ламаркиста, профессора Принстонского (1881-1891) и Колумбийского (1891-1910) университетов, президента американского музея естественной истории, много сделавшего по палеонтологии позвоночных. Его Морган порицал за использование технического жаргона, симулирующего форму без содержания, например, “energy concept”, бесконечное использование слов “chance”, “order”, “law” (“to change chance for law” –заменить случайность на закономерность). Отмечу, что этим словосочетанием грешит в наши дни Р.Докинз (Докинз, 2008). Ругал Осборна за то, что тот наделял живые существа свойствами, не укладывавшимися в характеристики всех других существующих предметов.

Многие исследователи изобретали слова, чтобы объяснить необъяснимое. Сматс (Smats) придумал «холизм», полагая, что организм это нечто большее, чем сумма его частей, и тем самым пренебрегал вторым законом термодинамики (цит. приблизит.). Анри Бергсон (Henri Bergson) придумал слова творческая эволюция (criative evolution), а К.Ллойд Морган – эмерджентная эволюция (emergent evolution), подразумевавшие, что нечто возникает из «ничего»; Е.Д.Коуп (E.D.Cope): батмизм, батмическая энергия. Раздражало его и понятие «энтелехия», пущенное в оборот Г.Дришем. Изобрести термин, еще не значит понять явление, считал Морган.

Свой скепсис Морган распространял и на философию. Он считал, что философия и наука (science) должны мирно сосуществовать, а не подменять друг-друга. Несмотря на то, что в русской традиции философия - тоже наука, вспомним, что произошло в СССР, когда философия диалектического материализма стала руководить естественными науками. Особенно плачевно это сказалось на биологии, генетике (см. далее, с.).

Дата добавления: 2015-07-20