Несколько случаев из клинической практики

Случаи из клинической практики весьма многочисленны. Я выбрала три из них.

Первый случай, который привлек мое внимание при подготовке этого сообщения, вне всякого сомнения, касается моего собственного рождения. И я начну с него. Рассказ о моем рождении в нашей семье был очаровательным и забавным. Это было в деревне. Акушер рассказывал шутливые истории, и между схватками все смеялись. В предыдущие два раза роды моей матери прошли просто, ничего не предвещало осложнений. Однако у меня, было опущение локтя, и акушер, не говоря ничего, что вызвало бы тревогу, повернул меня и вернул на место. Единственным следом этого «приключения» было то, что я в течение нескольких дней после рождения забавно выпячивала подбородок. Надо сказать, что я, несмотря на два длинных курса психоанализа в качестве пациентки, не смогла избавиться от удивительного и не очень приятного симптома. Очень часто ночью я просыпалась и судорожно искала выход из комнаты. Иногда этим поискам предшествовал один и тот же сон на ту же тему. Как будто меня заперли, но не нарочно, никто не подозревал, что я нахожусь в опасности, и поэтому не могли мне помочь. Я также обратила внимание, что в ряде случаев, когда я действительно была в опасности, в определенный момент я переставала бороться за жизнь, ожидая доверчиво, что кто-то придет и спасет меня совершенно спокойно. Ничто не позволяло мне провести связь между моим рождением, этим сном и доверчивым, но опасным отказом бороться, поскольку считалось, что я легко родилась, раз таковыми были роды моей матери. И именно в этом был ключ к загадке. Когда я училась гаптоанализу и работала сама с Франсом Вельдманом, я поняла, что плохое расположение локтя при рождении является причиной болей, испытываемых мной в шейном и поясничном отделах позвоночника, локте, но в особенности сильной тревоги. Идти в направлении жизни для меня было испытывать все более сильное напряжение, т. е. невозможно идти к жизни, не подвергая себя боли, опасности и, может быть, смерти. С того дня, как я проработала это, все мои симптомы исчезли, и я уверена, что этот опыт повлиял на всю мою дальнейшую клиническую работу.

Несколько лет тому назад 31 июля ко мне на прием попросилась очень обеспокоенная женщина. Речь шла о ее сыне 6 лет, с которым случилось недавно два приступа эпилепсии. Она была в разводе, отец ребенка уехал с ним в отпуск, отказавшись проделать неврологическое обследование по причинам, которых я здесь касаться не буду. Вопрос, по поводу которого она ко мне обратилась, состоял в следующем: нужно ли настоять на том, чтобы ребенка положить в больницу. Вот, что она мне рассказала: из-за подозрения менингита они посетили большую парижскую клинику. У него взяли анализ крови, медсестра несколько раз его колола, прежде чем ей удалось набрать нужное количество. Затем ребенка забрали для пункции. Пришли четыре санитара в масках и шапочках. Мать ему сказала несколько раз «Я тебя не оставлю», хотя ей пришлось это сделать. Менингит оказался вирусной природы. Они вернулись домой, и все возвратилось на свои места. Но на следующей неделе у мальчика случилось два приступа. Первый на приеме у зубного врача, где мать консультировалась с врачом по поводу своей болезни. В тот момент, когда его тоже попросили пройти в кабинет, он залепетал, как малыш: «Я бояться... нет», а потом упал на пол. В другой раз в кабинете педиатра, куда мать обратилась по поводу первого приступа. Прием вел другой врач, не тот, которого знал и ценил мальчик. Меня заинтересовало, были ли у ребенка от рождения проблемы со здоровьем, наблюдался ли он в клинике, где вынужден был принимать неприятные процедуры. Мать сказала, что нет. Было очевидно, что пусковым механизмом было состояние неопределенности и беспокойства, связанное с медицинским контекстом матери, а для ребенка - потенциальной опасности для матери (ведь это она пришла на консультацию к дантисту). В этой атмосфере, ассоциированной с фразой «Я тебя не оставлю», и последовавшим тотчас вслед за ней расставанием у мальчика пробудилось страдание, и оно возникло в медицинском учреждении, что для него связано со страхом и расставанием, проживаемым как расставание навсегда. Расставания в раннем возрасте всегда проживаются как расставания навсегда, если речь идет о матери, в особенности, если никто не удосуживается объяснить ребенку, почему его мать не с ним. Учитывая эти обстоятельства, лишь рождение ребенка проявилось в виде симптома. Я попросила мать рассказать о рождении мальчика. Ребенок родился немного раньше срока, его отца не было в Париже. Роды были долгими и болезненными, потому что роженица отказалась от анальгезии. После рождения, ребенка унесли, и женщина осталась одна. Обеспокоенная тем, что ей долго не приносят новорожденного, она захотела подняться, но наступило ухудшение состояния. Вокруг нее собрался целый консилиум, но никто не говорил о ребенке. Несколько раз она спрашивала о нем, все удивлялись, что она его до сих пор не видела, уверяли, что его скоро принесут, но ребенка не несли. В какой-то момент она подумала, что умрет и что, возможно, ее ребенок уже умер, но ей боятся об этом сказать. К счастью, все утряслось, она обрела ребенка, вернулся муж. И они все возвратились вместе домой, но ребенку ничего не было сказано. Этот случай поставил меня в трудное положение. Если у мальчика было два эпилептических припадка, было опасно откладывать обследование. В случае нервного припадка лечь в больницу против воли своего отца было также опасно, но это была другая опасность. Я посоветовала матери сказать сыну, что она была у меня и что я думаю, что он хотел бы поговорить о своем рождении. Позже она ему расскажет, как это было, особенно о тех чувствах, что она и он испытали. Она ему скажет, что нет никакого сомнения в том, что он очень испугался за себя, а также и за нее, что он почувствовал ее переживания и хотел ее взять себе на руки. Я ее попросила также извиниться, если она чувствует себя способной к этому, перед ним за то, что не сказала ему об этом в роддоме, потому что считала, что маленькие дети не понимают, что с ними происходит. В конце разговора я ей дала номер телефона, куда я уезжала в отпуск, чтобы она могла позвонить. Спустя два дня она мне передала следующий разговор. Как только она заговорила о его рождении, ребенок сказал: «Я так и знал». «Ты не хочешь, чтобы я тебе рассказала?» «Хочу». Она ему подробно рассказала. Мальчик терпеливо выслушал и сказал в заключение: «Выходит эта дама все знала?» Тому уже пять лет. У мальчика больше не было эпилептических припадков. Все хорошо. Этот случай очень наглядный, но подобных случаев много.

Дети обращаются с разнообразными симптомами. Тонкий анамнез родов и рождения показывает, что все имеет корни там, как легла петля в ткани «мать-ребенок». Ребенок, который попытался родиться, но не смог это сделать сам, сохраняет этот след в виде чувства беспомощности перед тем, что надо делать, выражающегося в виде отсутствия доверия к себе и растерянности при мысли приступить к чему-то новому. Тот, кого достали в момент, когда он не был готов, часто действует так, как будто его лишили первого акта жизни. Отсутствие матери, находящейся под общим наркозом, и сопровождающее его проживание отказа от ребенка, малое количество времени, уделяемое ребенку (когда ребенка приносят на очень короткое время, чтобы покормить и перепеленать) могут оставить скрытые конфликты между родителями и детьми или между ребенком и обществом, потому что такие дети долго сохраняют чувство, что от них не просто отказались, но и поступили агрессивно с согласия родителей, выдавших их палачам. Все эти случаи возможны. Мы убеждаемся в том, что события, которые могли казаться далекими, на самом деле здесь близко, и они проживаются столь же болезненно, как и в первый день. Нередко женщина принимается плакать спустя 10-15 лет после болезненных родов, потому что она не смогла выговориться перед теми, кто был там, и ее страдание не было пережито. Только ребенок знал об этом, и благодаря ему - через проявленные им симптомы - эта история вышла наружу. Роды пережиты матерью как неудача или плохое обращение, и новорожденный попадает в атмосферу страдания. Он считает себя ответственным за это, до тех пор, пока ему не скажут обратное. А кто подумает это сделать? Вот так начинается жизнь, где мать и ребенок соединены и между ними существует спорный вопрос, болезненный, невыраженный, на который наложено табу, и который в конце концов проявится симптомом. И этот симптом будет давать о себе знать до тех пор, пока не встанет вопрос, откуда берет начало этот спор.

Ребенку помогает не просто изложение истории его рождения как перечисление последовательности событий, но рассказ о главных аффективных моментах, значимых для него и его родителей в терминах страха, смелости, силы. Необходимо вывести его из положения виктимности, в которое он дал себя завести, не зная этого и даже не подозревая. Ребенок бывает взволнован, удивлен - «Но мне никогда об этом не говорили». На это родители обычно отвечают: «Но ты же знал, что было кесарево сечение» или «тебя забрали» или «у тебя была операция»... Да, он знал об этом, но ему не дали узнать, о чем переживал он и что больше всего волновало его родителей, в чем это обстоятельство повлияло непосредственно на него, и как отразилось на повседневной жизни. Дети, рожденные в страдании, раздавленные историей своего несчастного рождения, преображаются после разговора об этом. К нему приходится возвращаться несколько раз. Они становятся героями невероятной эпопеи, из которой они вышли победителями. Ведь они остались живы. И они могут дальше жить с этой историей, гордиться тем, что оказались такими сильными и выжили в этот момент. Ощущения этой силы им и не хватало до сих пор. Они больше не производят впечатления раздавленности этой слишком тяжелой для них ношей. Они взвалили ее на себя, стали героями. Она их более не давит, они ее гордо несут. В их жизни все меняется. Я не говорю что этого всегда достаточно, но я утверждаю, что это им всегда помогает. Во многих случаях терапии, которая топталась на месте, удалось выйти из тупика, благодаря тому, что был затронут один из основных пунктов анализа, позволивший начать работу над самим собой или вернуться к ней.

Подобных случаев встречается много среди взрослых. Один мужчина был у меня на приеме по поводу своего сына. Разговор зашел о его собственном рождении. Это было кесарево сечение, экстренная операция в драматических обстоятельствах, где врачи серьезно опасались потерять мать. Когда я ему стала говорить о том, что он - еще совсем крохотный - должен был испытать за себя и за нее сильный страх и, вероятно, чувство одиночества, поскольку его отец не желал этой беременности для матери, которая едва не умерла в предыдущих родах и была в возрасте, мой собеседник горько разрыдался: «Вот уже 15 лет я говорю психоаналитикам, что я родился в результате кесарева сечения, и никто не хочет со мной говорить», а я так страдаю от того, что живу, как вещь, и ничего не могу с собой сделать. С этого дня аналитическая работа пошла по-другому, он другими глазами взглянул на ряд симптомов с точки зрения пережитого им в раннем возрасте стресса.

Дата добавления: 2015-07-20