Глава 35. Моя специализация обозначилась сама собой

Моя специализация обозначилась сама собой. Ко мне стали отсылать собак, с которыми трудно было заниматься в группе. Предварительная подготовка, так сказать.

Я очень любила собак. Как сказали бы сейчас, я чувствовала себя комфортно в их энергетическом поле. Они мне нравились – как бабнику нравятся женщины, кобре – музыка, дереву – солнце. Многие хозяева тоже были ничего, но большинство все-таки составляли эти жаждущие чудес, и я так устала от них, что подумывала уже прикрыть лавочку к чертовой матери.

Собаки очень зависят от людей. Невозможно воспитать собаку для другого, если этот другой сам остается плохим хозяином. Все мои навыки были бесполезны, усилия – тщетны, я чувствовала себя неумелым фокусником, который вместо белого, пушистого кролика достает из цилиндра жабу, да еще и дохлую.

«Почему? Ну почему, – тоскливо думала я, глядя на очередную жертву рекомендаций, обратившуюся ко мне, – вы, взрослая тетя, твердите мне тут как ребенок: «Сделайте что-нибудь, я вас умоляю!» – а сами ничего не хотите делать? И ничего не желаете понимать. Мама, блин, купи игрушку…»

Линялая блондинка среднего возраста – дряблые мешочки щек, дряблые мешочки под глазами (так мог бы выглядеть пожилой, истощенный хомяк, превратившийся вдруг в человека) – слезно умоляла меня поработать с ее кавказцем, здоровенным, коровьей масти (черные пятна на белом) увальнем, баюкая забинтованную руку.

– Ничем не могу помочь. Продавайте собаку, – бесцветным голосом говорила я (если честно, я это говорила каждому второму владельцу кавказской овчарки).

– Нет, я не могу! Я его так люблю! Пожалуйста, помогите, мне сказали, вы все можете…

Она обращалась ко мне, двенадцатилетней девочке, на «вы» и смотрела красноватыми, блеклыми глазками так, что мне становилось еще хуже.

– Моя мама тоже меня любит. И я ее люблю. Но если бы она держала меня в хлебнице, в тесной, душной хлебнице, и выпускала бы оттуда два раза в день на полчаса – покакать, я тоже стала бы кусаться, поверьте. Кавказцы не предназначены для содержания в городской квартире. Им нужен простор. Ну, на худой конец, хозяин с сильным характером и достаточным количеством свободного времени.

– Я заплачý. У меня есть деньги. Пожалуйста, сделайте что-нибудь… Он все время рычит и совсем не слушается…

«Заплачý». А я сейчас заплáчу. Как же мне надоели эти жертвы, приносимые неведомым богам в надежде их задобрить…

«Бог посылает силы, а не такси» – так, кажется, говорила матушка Эбигэйл?

– Да поймите вы, эта собака вам не подходит. Купите кота. Персидского. Они очень большие, пушистые, и у них тоже скверный характер. – Я, сгорбившись, сижу на буме, как больной, нахохлившийся попугай на жердочке. Я устала.

«Хомяк» снова начинает лить слезы. Они катятся по морщинистому личику, жалко капают с подбородка.

– Ну, простите, – говорю я, – простите. Я не хотела вас обидеть.

– Он был таким хорошеньким, – всхлипывает женщина, – таким пушистеньким медвежоночком. Таким ласковым щенком. Я сразу его полюбила. А теперь… У меня больше никого нет…

Я протягиваю ей большой клетчатый платок. Дедушка всегда следил, чтобы у меня при себе был платок.

Кавказских овчарок губит их младенческая прелесть. «Ой, посмотри, какой хорошенький медвежоночек! Давай возьмем!» – это одна из самых распостраненных причин покупки такой собаки.

Вот неужели трудно догадаться, что из медвежоночка наверняка вырастет медведь? Большой и опасный зверь?

– Вы нам поможете? – с надеждой спрашивает женщина.

– Мадам. Я бы сказала, что вы не справитесь с такой собакой, но вы уже не справились. Вам следовало воспитывать вашего медвежонка до того, как он стал медведем…

– Вы нам поможете?

– Хорошо. Я вам помогу. – Я не злюсь, я совсем разучилась злиться. Злиться неразумно, если работаешь с собаками. Надо быть спокойным. Не сдержанным, а именно спокойным. – Для начала больше с ним гуляйте. – Я сама себе надоела с этими прогулками. «Гуляйте, гуляйте, гуляйте», – твержу я постоянно. Впору уже врыть столб посреди площадки, повесить матюгальник и пустить это записью: «Гуляйте, гуляйте, гуляйте, если бы вы знали, от скольких проблем с собакой вас избавит нормальный выгул». – Вы работаете?

– Да, я работаю. С девяти до шести, – с готовностью отвечает женщина.

– Прекрасно. Первая прогулка – с половины седьмого до половины девятого. Отрабатывайте с собакой подзыв. Что он любит?

– Кусаться…

Я улыбаюсь.

– А кроме этого? Любит поесть, любит поиграть? Какие у него любимые игрушки? Любит, чтобы его погладили?

– Я не знаю…

– Ладно. Попробуйте колбаску…

Кавказец поднимает голову, чутко поводя обрезанным ухом.

– Любишь колбаску? – обращаюсь я к нему. – Колбаска! Ну-ка, сидеть! – Я высоко бросаю псу кубик вареной говядины, так, чтобы ему пришлось задрать голову. Собака тяжело отталкивается передними лапами, ловит лакомство и садится. – Ну, видите? Слово «колбаска» – самое любимое у собак, и ваш его знает… Значит, первая прогулка утром, вторая – с семи до десяти вечера.

– Так долго? Но я не могу, я беру работу на дом…

– Значит, пока не берите. Ему всего два года, ему надо двигаться, пока он молодой, легкий, мышечную массу нарабатывать, костяк укреплять. А то потом заматереет, спина провисать будет, болеть. Кроме того, вы должны научить его вам подчиняться…

– Я не буду его бить! – возмущенно говорит женщина.

– И не надо. Вы будете с ним играть. Собака поймет, что слушаться вас приятно и интересно. Это войдет в привычку. Я расскажу вам, что делать…

– А вы не можете? Лучше вы. У меня не получится. Он меня совсем не слушает…

Пес, талантливо иллюстрируя это заявление, встал и попер в мою сторону, невзирая на хозяйкины «Митяй, фу! Митенька, ну не надо!». Митенька взгромоздился передними лапами на бум и полез мордой ко мне в карман с колбасой.

– А ты наблюдательный засранец! – восхитилась я и спросила у дамы: – Вы носите с собой что-нибудь вкусненькое для него?

– Нет…

– Напрасно. – Я отпихнула собаку, спрыгнула с бума, подошла к женщине, беспомощно болтающейся на другом конце поводка, и протянула ей пакетик с лакомством, пока Митяй разворачивался и соображал, что к чему. – Вот, подзовите его.

– Митенька, иди сюда!

Митенька подошел, взял подачку и полез отнимать весь пакет, который дама непредусмотрительно держала на виду.

– Нельзя, нельзя! – Она подняла руку вверх. Натурально, собака стала прыгать, чуть не повалив ее при этом лапами.

Я отошла подальше и звонко цыкнула. Пес обернулся.

– А у меня – сухарики! – пропела я, показывая ему пакетик из другого кармана. Пес радостно переключился на меня. Я скармливала ему сухарики по одному и гладила.

– Видите, у вас получается. А у меня не получается… Может быть, вы будете приходить и гулять с ним? Я заплачý… – снова захныкала женщина.

– Так вам нянька нужна или дрессировщик? Мадам, если ваша собака будет получать все из чужих рук – прогулки, игры, навыки полезные, то вы потеряете ее привязанность. Понимаете? В этом нет смысла…

– Прошу вас, пожалуйста! Я не могу сейчас отказываться от дополнительной работы, муж моей сестры…

Я побрела глазами по верхушкам деревьев, по небу, по площадке. Я устала.

У лестницы стоял Тарасик и любезничал с миленькой девушкой, хозяйкой королевского пуделя.

– Тарас!!! – отчаянно крикнула я, и он понесся ко мне испуганной рысью.

– Че случилось, Славка?

– Тебе работа нужна? Тут женщина с кавказцем…

– Вот сейчас как дам по шее! Ты чего орешь как резаная? Я уже думал, тебя раз в жизни собака покусала…

– Тарасик, – зашептала я, повернувшись спиной к хомяку-оборотню, – я тебя прошу… Возьми эту тетку, а? Она не готова продать собаку, не готова с ней гулять, не готова с ней заниматься, но готова платить за прогулки. Это легкие бабки, а?

Тарасик с интересом взглянул на парочку.

– Заодно и подучишь… Или убедишь продать все же… У тебя вроде и покупатель был?

– А, да… Корешок один на автостоянку искал собаку…

– Ну вот… А она ревет все время, я уже больше не могу…

– Слабонервная ты какая-то стала, Славка… Лады, помни мою доброту.

– Век не забуду, товарищ дорогой! – Я обернулась к хозяйке Митяя: – Мадам, это Тарас, он помощник инструктора. Большой специалист по большим собакам. То, что вам нужно.

– А вы не можете? Мне вас рекомендовали…

– Я не могу. Извините. Всего хорошего. – И я позорно сбежала, оставив Тарасика на растерзание плаксе. Я устала.

Высвистав Ричарда, который все это время принимал участие в общесобачьем движении «отними палочку у другой собаки», я решила убраться домой, пока ко мне еще кто-нибудь не прицепился.

Мне было паршиво. Я чувствовала себя беспомощной. Маленькой и глупой девчонкой.

Я просто не умею им все правильно объяснить, думала я. Будь я постарше и поумнее, смогла бы все объяснять не только собакам, но и людям. А так у меня ничего не выходит. Но почему они сами-то не понимают? Они же взрослые. Они старше и умнее.

Почему этой даме было не завести птичек? Или рыбок? Или котика? Или хотя бы пекинеса? Ну почему кавказец?..

Мы дошли до деревьев, окружающих площадку, и на душе у меня потеплело. Я увидела Алика, который стоял, опираясь спиной о сосну, и наблюдал за собачьей возней.

Алик, коренастый мальчишка лет четырнадцати, был владельцем прекрасного пса, восточноевропейской овчарки Амура, и носился с ним не меньше, чем я с Ричардом.

Алик меня терпеть не мог – Ричард был главным соперником Амура на всех соревнованиях, они всегда набирали равное количество очков, но частенько Ричард выезжал на какой-нибудь ерунде, типа приза зрительских симпатий – Амур был чуть зашколенным и не таким обаятельным (меня тоже называли слишком серьезной, так что я его понимала). Алик переживал и злился, поносил Ричарда на каждом углу, называл его беспородиком и клоуном, ну и мне доставалось, конечно.

Я никогда не отвечала на эти наезды – ссориться я не любила, Алика уважала за то, что он хороший друг своему псу, и вот теперь, после всех этих тетек-дядек, не умеющих вытереть собаке лап, чтобы не быть покусанными, я обрадовалась ему как родному.

– Привет, Алик! А где Амур?

Алик едва взглянул на меня, странно скривив рот.

«Сейчас нахамит, – подумала я, – зря подошла…»

Но Алик не стал мне хамить. Он сполз вниз, шелуша легкую сосновую кору, и, сидя на земле, зарыдал, как мальвина какая-нибудь.

– Нету Амура, – пуская сопельные пузыри, икал Алик. – Нету… Мамка продала…

Я застыла столбом. Мальчишки не плакали, им не положено, даже маленькие, лет с семи уже, держали себя эдакими мужичками, а тут парень на два года старше, чем я… Я не знала, как его утешить, я и сама-то никогда не плакала на людях, ну, может быть, когда была маленькой, но последние лет пять – точно ни разу. И поэтому я не умела никого утешать – меня-то никто не утешал, и как бы я научилась?

Я села рядом с Аликом, стала неловко похлопывать его по плечам, как норовистую лошадь, и даже погладила по голове (хорошо еще, за ушами почесать не додумалась). Свой платок я отдала этой грымзе, так что Аликовы слезы и сопли мне пришлось вытирать подолом своей длинной (на вырост, а как же) футболки.

– Тихо, Алька, не реви. Расскажи толком. Как это – продала? Чего вдруг?

– Батя с северов приехал… Три года дома не был… На Амурку зарубился, что тот у него колбасы не взял… Ы-ы-ы-ы-ы… А я, балда, еще маслица в огонь подлил… Не берет он у чужих, говорю… А батя тогда … Ик… Эта, говорит, скотина будет у меня в доме права качать? Чтоб я этого дармоеда тут не видел… Шерсть от него, и лает… А-а-а-а-ы-ы… Амур – лает… Ну ты же знаешь, Славка, что он никогда за просто так и голоса не подавал!

– Знаю, Алик, конечно… Ты не плачь…

– Я думал – поорет и успокоится… А вчера домой пришел… со школы… Амурчика и нету… Мамка говорит – продала… Су-у-у-у-ука… Еще и наехала… Говорит, тебе кто дороже, отец родной или эта сраная кобелина?! Он, говорит, ради нас там горбатится, а ты, неблагодарный… Да сидел бы на своем Севере, козлина тупая!.. Отец родной… – И Алик заревел белугой.

Я жестом отослала Ричарда, чтобы не отсвечивал перед пацаном, не травил душу. Ричард заныкался в ямке неподалеку и затих. Я выглянула на площадку, воровато оглянулась – нет ли кого поблизости? – подхватила Алика под локти и потащила его, как санитарка раненого бойца, к инструкторскому домику.

Там усадила на стульчик, налила воды из чайника, дала напиться.

Алик выхлебал воду, а стакан крепко зажал в руке, так и сидел.

– Я не знаю, что сказать, Алик. Если бы моего Ричарда так… Я бы, наверное, умерла…

Алик кивнул.

– Искал?

– Искал. Все облазил, все площадки, на рынке был, по дворам спрашивал… Бабки с нашего подъезда видели синий «жигуленок»… Ну тех двух мужиков, что Амура увезли… Номер не запомнили, жалко…

– Слушай, так как он дал себя увезти?

– Так мамка ж вывела! В наморднике! Сука такая… Он ее с вот такого знает. – Алик показал ладонь. – Она ему всю дорогу: «Амурчик! Ласточка моя!» А сама… Сука…

Вот по этой причине я и не переучивала Ричарда. Ни к кому из моих домашних он так и не шел без команды, ни с кем бы не вышел из дому без меня, ни у кого не взял бы еды из рук. Мама, конечно, хороший человек, но на взрослых лучше особенно не рассчитывать. Ее могли переубедить или еще что, и тогда – прости-прощай, Ричард, ревела бы, как Алик сейчас, да без толку.

Это у них называлось «детские капризы». Это у них называлось – «из-за какой-то собаки».

А вышвырнуть из дома друга собственного ребенка? Собаку, которая – как это говорят? – служила верой и правдой три года? Из-за того, что «шерсть и лает»… Это как если бы моя мама выгнала дядю Степана за то, что он храпит.

Они не понимают. Не хотят понимать. Они рыдают над «Ромео и Джульеттой» – ведь это настоящая любовь. А любовь ребенка к собаке, она какая?

Алик был обычным мальчиком с ключом на шее, все сам, целыми днями торчал на площадке со своим Амуром. Отца почти не видел, мать все время на работе. Он не жаловался, родители его не обижали, просто не обращали на него особенного внимания, ну ребенок и ребенок. Да многие так.

Алик хорошо учился, не хулиганил, потому что мать шантажировала его Амуром: «Я тебе разрешаю, так ты, будь добр, сделай то-то и то-то». Он был «заложником собаки» – так же, как я.

Собаки не заменяют детям друзей, если что.

С друзьями все по-другому – надо уметь им нравиться (ну если надо), завоевывать авторитет, любовь, уважение. А собака любит просто так – как мама, но у собаки обычно больше свободного времени.

Собаки не заменяют детям родителей. Родители заботятся о детях (ну уж как умеют), покровительствуют им, а собаки – универсальные существа. Они и сами – предмет заботы ребенка и в то же время кто-то, кто опекает и защищает. Может быть, это такие ангелы-хранители, специально для детей. И отнимать у ребенка его ангела глупо и жестоко, ведь он никогда не вернется. Можно вырасти и завести себе собаку, но ангелом она уже не будет. Собаки – ангелы только для детей, для взрослых они просто собаки.

– Ладно. Я пойду, – сказал Алик.

– Посиди еще, если хочешь. У тебя вон глаза красные…

– Нет. Пойду. В промзону хотел съездить, может, туда увезли? На охрану…

– Дачи еще. Самый сезон.

– Точно! Спасибо. Ну, пойду я. Давай.

Амур так и пропал. Алик все лето объезжал пригороды, но и следочка не нашел.

Месяцев через восемь он сел за пьяную драку с поножовщиной. Надо сказать, его мама никак не связала этот факт с продажей пса.

Алик ушел, и я, вытряхнув особо старательно сосновые иголки из шерсти Ричарда, поплелась с ним домой.

Дома я стащила кеды, не развязывая шнурков, покормила собаку, пошла в свою комнату, села на пол, оперлась спиной о диван, закинула голову, как сильно пьющая птица, и наконец закрыла глаза.

Ах, ничего мне не надо, и бедное сердце оглохло… Нет, не так… Как-то не так у него было…

У них оглохло сердце, у всех этих людей, вот что.

Ричард подошел, прилег рядом, положив голову мне на колени.

На губах прорезался соленый вкус. Я провела рукой по лицу, посмотрела на ладонь.

У меня часто шла кровь носом, я знала, что делать, но вставать не хотелось. Я устала.

Я сидела, шмыгала носом и вытирала кровь ладонью.

В двери повернулся ключ, я услышала стук каблучков и подумала: хорошо бы, не сейчас, хорошо бы, мама ко мне не зашла.

– Глория, ты дома?

Кеды, подумала я с досадой.

– Гло, у тебя кровь, что же ты сидишь!

Мама сбегала в ванную, принесла влажное полотенце, вытерла мне лицо и руки, запихнула по ватному тампону в ноздри. Потом принесла из кухни лед в пакете, положила мне на переносицу, села на диван, и началось:

– Ты переутомляешься. Еще собаки эти… Ну зачем, скажи, зачем? Тебе что, мало Ричарда? Ты устаешь. Ты себя убиваешь. Прямо как папочка твой полоумный, ни в чем меры не знал…

Обычно я ничего не рассказывала маме, мы были слишком разными, и это было ни к чему – только огорчу или напугаю. Но ярость или усталость всегда лишали меня осмотрительности.

Я сняла компресс, вынула тампоны из носу и сказала:

– Мама, я не устаю от собак. Я устаю от их хозяев. Они все какие-то… какие-то ленивые, бессердечные и тупые. Мне теперь кажется, что все люди – ленивые, бессердечные и тупые… Нет, я знаю, что это не так, – есть ты, есть Геша, есть Юлька… Но мне все время приходится себе об этом напоминать… Нарочно… А если не напоминаю, то думаю, что все люди… Ну, в общем… Плохо думаю обо всех людях. И от этого устаю.

Мама сползла с дивана и села рядом со мной на полу, подобрав ноги, как русалочка – хвостик. Зачем-то отряхнула мне плечо. Помолчала.

– Гло, я каждый день вижу больных людей. Много. Всяких. Из ушей у них течет, из носа, сипят, хрипят, кашляют, капризничают… Но я же не думаю, что все люди в мире – больны. Просто я врач, поэтому ко мне ходят больные. А здоровые ко мне не ходят, им не надо. И у тебя так же. Ты воспитываешь непослушных собачек. К тебе приходят люди, которые сами не справляются с воспитанием собачек. Не умеют. А те, кто умеет, к тебе не обращаются. Им не надо, они сами могут… Понимаешь, доченька?

– Да! Конечно! Мам, как же я сама не додумалась? – Туман усталости и хандры отступал, мне стало ясно. – Мам, в кого я такая дура, ну скажи?

– Зато я красивая, – надменно сказала мама и поправила прическу.

Я рассмеялась.

– Ох, мама… Я и правда глупая…

– Ты просто устала. Давай-ка вот что… Я принесу тебе теплого молока, ты выпьешь и ляжешь спать… Тебе надо выспаться. Завтра воскресенье, так что можно… Я понимаю, что ты не привыкла засыпать так рано, но ты просто полежи с закрытыми глазами, не читай. Отдохни.

И я (редчайший случай!) без возражений сделала то, что велела мне мама.

Дата добавления: 2015-07-20