Письмо шестое. Ирина Сергеевна фразу оценила

Ирина Сергеевна фразу оценила. На уроке сказала, что это было бы удачное начало для сочинения, интересный ход: начать диалог с писателем. Не стирала с доски весь день. Мне же было не до стилистических изюминок (нечаянно собственно мной и предложенных). Анализировал реакцию входящих, прежде всего, пятерки моих коллег по баскетболу. Фара пришел первым, на запись внимания вообще не обращает, сразу ко мне:
— Лютик! Дай матешу списать!

Блин! Я тут ставки делаю, исследую и подкрадываюсь, а он тупое «списать». Достаю тетрадку, меня удостаивают благодарной улыбкой. Он даже улыбается по-зверски! Берет тетрадь и погружается в циферки. Бедный боксер! Все мозги тебе поотбивали, наша математичка слезами заливает репетиционные ЕГЭ авторства Рината Сафарова.

Багрон, напротив, стоял у надписи долго. Тыкву чесал, аж уши засветились от напряжения:
— Это че за хрень? Ириша сейчас так темы будет записывать? — я написал печатными корявыми буквами на всю доску. — Всё! Наша училка в уме повредилась…

Девчонки, увидев надпись, захотели её стереть под влиянием глупого чувства долга дежурного по классу. Я не дал, истошно заорав «нет». Ещё же не все посмотрели! Багрон удивленно на меня взглянул. Пришлось придумывать какую-то ересь про то, что это уже было написано, значит, это такой хитрый педагогический прием и бла-бла-бла…

Бетхер, как обычно, пришёл вместе с Максом. Разбитые губы Эрика вызвали ажиотаж среди девичьего электората. Он лишь скользнул взглядом по моему посланию и встал спиной к доске, махая руками, стал с придыханием, радостно сочинять историю о том, как он вчера целовался с необыкновенной девчонкой. Выходило, что она то ли чернокожая, то ли японистая, то ли продажная девка, то ли страстная девственница. Сумбур! Вот бы Пугач послушал, как тут Бетхер заливается про удар локтем по зубам. Макс не слушал, он заглядывал за плечо Эрика, читал надпись. Нахмурился, ничего не сказал, грустно потащился к себе за парту. Потом что-то нашептывал, морща лоб, выдохшемуся от представления Бетхеру, так как будто что-то выговаривал, убеждал, доказывал.

Ник опоздал на урок, поэтому его реакцию я просто не видел. К последней парте он прокрался, надписи не узрев. А потом мне часто поворачиваться и пялиться на него было как-то неудобно.

Между тем, вчерашняя игра, видимо, притормозила кампанию по измывательствам надо мной. Только Бетхер продолжал приставать:
— Лютик! Я научился плести косички! Хочу, хочу, хочу с тобой это попробовать…
— Лютик! Когда уже станцуешь-то мне?
— Лютик! Пойдешь со мной в клубешник завтра? Приглашаю! Будем только вдвоем!
— Ой! Лютик! У тебя ресничка выпала, — и пальчиком её захватывает, — ммм… длинная, я её носить буду… - и прикладывает мою ресницу к своей щеке, идиот.
— Лютик! Ты плохо кушаешь. Я слежу! Салат из яйца с луком – это чистый афродизиак. Так что кушай, солнышко! Я слежу!

Короче, болтун этот Бетхер, его несёт, и он остановиться не может. Зато Багрон подошёл на перемене и, прижав меня своими руками к стене, типа успокоил:
— По поводу вчерашнего, не сипуй! Мы завтра поговорим с Пугачом и Валероном, это тот, кто наехал на тебя. Увидим их на тренировке. Проясним все непонятки. Думаю, все утрясется.
— Это вы драться будете, что ли? — испуганно спросил я.
— Не думаю, — задумчиво произнёс Багрон. — Пугач так-то адекватный парень, если Эрик не начнёт выёбываться, то всё будет спок!

Я только вот не уверен в приличном поведении Бетхера!

В танцевальной студии начали делать групповой «Billie Jean». На четыре персоны. Но разучивали втроём, Дэн сидел с перемотанной толстой ногой. На гипсе Карпыч нарисовал что-то в стиле граффити и бабл-буквами написал «Born-dance». Дэн управлял нами только криками:
— Раз, два, три, и… верх и поворот… и-и-и… ниже!.. Квадрат… иии… разошлись… и-и-и… в центр, сразу! Стоп! Не видите друг друга! Сокол, ты уходишь всегда в аут! Снова и-и-и… верх и поворот… и-и-и… ниже!.. Квадрат… и-и-и… разошлись… и-и-и… в центр, руки!.. Волна… хоп… амплитуда! Мах! Влево!.. Вот уроды! Снова!

К Новому году надо всю программу почистить, там чёс начнется по клубам и ДК, детским ёлкам и взрослым корпоративам. Суетная пора, но мне нравится — всё мелькает, искрит, пьяно икает и деньги в лицо мягким конфетти! Жду!

***

Самый лучший день недели для школьника — суббота. Уроки сокращенные, несерьезные, и ты свободен! В воскресение же над тобой всё равно висит угроза понедельника и подтачивает ту лёгкость бытия, что дана бездельем.

Мы с Юпи еще трындели с час на детских качельках по дороге домой. Он выспрашивал про «мои дела» с таинственным писателем. Опять советовал какой-то бред, сказал, что ни Багрона, ни Фары в других доступных ему социалках он не нашёл. Юпи выслушал рассказ об игре с сороковкой. Потом я выслушал об игре Free Fall Tournamen, о реальных космических битвах и зачотных стальных монстрах, которые, выполняя немыслимые трюки, долбят то ли вселенское зло, то ли друг друга. И онлайн-вражины (соперники) у бедненького Юпи находятся где-то в Белоруссии и в Москве, и они очень коварны и жестоки. Пичаль! Короче, мы оба довольны, он выслушал о моих проблемах — и ничем помочь не смог, а я о его проблемах, и тоже остался бесполезным. И радостные разбрелись на почетный отдых по домам.

Дома балдел, врубив музыку на всю катушку, танцуя всякое хулиганское безобразие. Пока сквозь музыку не услышал отчаянно надрывающийся телефон. Где? В рюкзаке. Блин! У меня там вечно ничего найти нельзя. Роюсь, а всё под руки какая-то фигня попадается, ну я и вытряхнул все на диван из рюкзака. Телефон сразу объявился. Мама!
— Алло! Мам?
— Адаша! Звоню, звоню, а ты не берёшь!
— Я не слышал, мам! Что-то случилось?
— Ничего не случилось. Просто я на работу пошла, Покровские попросили с Дениской посидеть, так что меня не теряй!
— Мам! Сегодня же суббота! — начинаю скулить я, собирая в стопочку раскиданные тетради и учебники, залезая под диван за укатившейся флешкой и под стол за ручкой и калькулятором.
— Что делать, такова жизнь! Там в холодильнике супчик, поешь, еще гречу сварила, ты с сосиской на ужин себе разогрей… — мама пустилась в долгое плавание своих наставлений, но слушал мало, периодически вставляя «угу», «ладно», «ммм». Не слушал, потому что изучал незнакомый пакетик, выпавший с тетрадками из моего рюкзака. Целлофановый цветной пакетик, внутри что-то небольшое, мягкое и бумажное. Заглядываю. Белый конверт. Прорезиненный эластичный наколенник! Что за бред!
- Мам! Я все понял! Люблю. Целую. Пока! — скорострельно завершаю я разговор с мамой. Рассматриваю наколенник, хм, большой, наверное, предельный размер, не на мою коленку. Раскрываю конверт. Там, во-первых, билет в кино. Так, в семь, сегодня, Синема-парк, фильм про какого-то рейнджера одинокого. Ого! Вип-зал! Билет стоит 450 рублей. Место пятое. Во-вторых, письмо. Напечатано. Мне.

Адам!
Я был так счастлив, прочитав твой ответ! Даже если не получится, твой ответ меня окрылил. Ты здорово придумал написать на доске. У меня весь урок сердце било так, что, казалось, все слышат и все недоумевают, что за молот с наковальней установили в соседнем кабинете? Я думал, что ты тоже слышал его бой… Слышал?
Если ты не придешь, это будет правильно. И я приму твое решение. А если придешь, разреши мне остаться для тебя невидимым. Я обещаю, что не сделаю ничего, что бы могло тебя унизить или оскорбить, тем более не сделаю больно. Я хочу побыть с тобой рядом, вдвоем. Согласен?
Чего я жду от этой встречи? Не знаю. Тебя. Видеть. Слышать. Вдыхать. Трогать… Не пугайся! Я чуть-чуть, я и сам боюсь. Я же обещал! Веришь?»

Так! Это писатель! Приглашает в кино. Вслепую? И наколенник он предлагает мне надеть на глаза? А как же «Одинокий рейнджер»? Я ж ничего не увижу! Или он не ради фильма приглашает?
Отрываю этикетку, пробую натянуть наколенник на голову. Ого! Плотно, темно, глухо. Классный просмотр фильма получится. Сижу и соображаю: идти или не идти? Сам ведь напросился. В кинотеатр, пусть даже вип-зал, а это обычно человек десять на диванчиках чипсами хрустят, но все равно – общественное место. Мне ничего такого не грозит. Да и писатель обещал! Верю ему… Да и есть план! Конечно пойду!

Всё, писатель, ты попался!

***
Пришёл без десяти. Покрутился в фойе, понаблюдал, подождал. Знакомых лиц не обнаружил. Оставил куртку в гардеробе. В обычный зал зашла толпа смотреть какую-то тупую комедию. Я прохожу в вип-зал. Маленький, весь синий зал с серыми мягкими диванчиками, поставленными на крутых ступенях так, что соседей не видно. Спускаюсь вниз на второй ряд, на пятое место, я один в зале. Верчу башкой. Больше никто не придет? Где люди-то? Свет стремительно угасает, и бум-бум, музыка, заставка, показывают трейлеры к фильмам будущего. А я все еще один!

Потом начинается фильм. Ушастый смешной американский мальчик в ковбойском костюме идет по какой-то ярмарке и заходит в музей. Он рассматривает старика-индейца за стеклом… Индеец, который должен был быть манекеном, вдруг заговорил:
— Никогда не снимай маску с глаз! — говорит он резко лопоухому парню, и тот вытягивает лицо.

Блин! Точно! Повязка же! Достаю наколенник из кармана. Надеваю на глаза. Теперь кино только слышно. Мальчик говорит с индейцем о каком-то Джоне Рейде, бах, бах, выстрелы, «это ограбление», какие-то звуки, паровоз, музыка… Ну… посижу так немножко, да и сниму эту повязку. Хоть кинцо посмотрю. Но… нет. Ощущаю движение рядом и чувствую, что кто-то сел на диванчик. Черт! Руки сами вздернулись к моей маске, но были перехвачены чужими горячими ладонями.

— Чщщщ… — слышу я сквозь киношный гул и закупоренные резинкой уши. Меня телом прижимают к спинке диванчика и, ловко перехватив правую руку, привязывают её скотчем к подлокотнику. Когда он успел скотч приготовить? Левая рука остается в плену жёстких пальцев, а потом осторожно отпускают и её. И всё. Меня никто не касается, никто на меня не дышит, никто со мной не говорит. Сижу, слушаю фильм и жду неких действий. А их нет! В кино уже кого–то успели убить. Кого-то важного! А меня даже не поцеловали еще! Весело! Мне так не нравится. Сидит и просто смотрит на меня? Супер!

— Писатель! — начинаю я речь. — Давай познакомимся! Ты же понимаешь, что я рано или поздно узнаю, кто ты. Зачем этот спектакль? И такие траты. Ты скупил все места в випе? Можно было обойтись и более дешевым вариантом, пришел бы ко мне домой, ты же знаешь, что мамы у меня сейчас нет… - пауза я выжидаю, но молчание, — мы бы с тобой поговорили, например, о боксе… Ты ко мне относился добрее всех твоих дружков. Переживал, когда я болел, ухаживал… Или я ошибаюсь? Ты-то как раз был жесток? И ты боишься, что я припомню все твои издевательства в мой адрес? Черт! Писатель! Где ты?

Левой рукой я начинаю шарить рядом с собой и натыкаюсь на его ногу в джинсах (они все в джинсах). Поверх моей конечности падает его ладонь, большая (Фара?). Чувствую его кончики пальцев на моих губах! Ах! Сразу затыкаюсь. Нежно водит. По верхней, по нижней, ласково пальцем приоткрывает губы и проводит по сжатым зубам. Тыльной стороной ладони проводит по щеке, и нет руки. Зато в губы упирается что-то сухое, шершавое, пахучее. Попкорн! Впускаю его внутрь и жую. Соленый, как я люблю, ненавижу сладкий. Писатель меня кормит, иногда пальцами касаясь губ.

— Хочу пить! — распоясался я.

Шшшшшш!
И у губ горлышко пластиковой бутылки. Это кола. Конечно, она шаловливой струйкой срывается с губ и удирает под футболку через шею. Лишь бы писатель не придумал её слизывать, насмотревшись определенных фильмов. Ан нет! Вытирает рукой. Тыльной стороной кисти. Писатель не искушен в тонкостях киношных прелюдий. Он опять кормит попкорном.

Потом на мою ногу наваливается что-то тяжелое, он перехватывает мою руку за локоть, кисть свободна. Шарю рукой, на мне лежит его голова! Лбом и переносицей он уперся в мое бедро. Провожу рукой по волосам, короткие, жесткие (пожалуй не Ник, у того длиннее). На башке шишка (вспоминаю, как улетел Бетхер головой о скамейку и как орал, что у него рог вырос). Шея, сильная, мужественная, колючая (это Багрон всё хочет отрастить что-то, как у Дж. Лоброна). Забираюсь рукой до подбородка, нижняя губа, зубы, фиксы нет (не Багрон!). Парень дёрнулся, дальше по лицу не попутешествовать. Опускаю руку на его спину, хм, в рубашке из мягкой ткани (Макс — любитель клетки?). Спина. От моей руки мышцы зашевелились, мышц много, железо (Фара?). Больше ничего в районе досягаемости нет. Тогда я перевожу руку на загривок и сильно, что есть мочи щипаю его за кожу. Позвоночник дрогнул, звук «сф-ф-ф..», но голова по-прежнему упирается в меня. Терпеливый гад, не вскрикнул даже!

А если так? Я нагибаю голову касаюсь губами и носом его затылка и веду к шее, целую на месте щипка. И вновь позвоночник дрогнул, и вновь звук «сф-ф-ф..»! Хоть застони, гад! Принюхиваюсь к коже. Все тот же запах, слабый, мягкий, он от кожи. Стоп! Это же спина! Здесь не мажут одеколоном! Запах слабый, потому что это не одеколон, это мыло! Запоминаю этот запах, вожу носом по нему. Я слепая собака. Своего хозяина найду нюхом.

Левой рукой он тоже начинает искать мою голову и прижимает меня лбом к своему затылку. И вот тогда стонет: «Мммм…» Да разве поймешь, чей это голос, когда с экрана крики: «Рейд, не зли птицу! — Тонто, эта птица мертва!..» Мы так сидим очень долго, в фильме что-то взрывается, начинается бешеный бой под стук колес паровоза! Бешеный бой может приближать конец вестерна! Там всегда развязка: это гора трупов, кровь на шее главного героя и под кантри музыку два (или один) героя уходят на круг солнца в кактусный пейзаж.

Писатель, видимо, тоже это понял. Аккуратно поднимает меня, наклоняет на спинку и отстраняется. Его опять нет рядом! Это все? А где нетерпеливое дрожание кадыка на моей шее, где мокрые жадные губы, где страстное рычание изголодавшегося хищника? Нет, дружок! У меня был план!

— Поцелуй меня! — командую я резво. Пауза. В воздухе застыли частицы недоумения и паники. — Ну? Может, больше тебе не представится такая возможность? Целуй! Я не против.

Чувствую приближение теплоты, и горячие мягкие губы прижимаются рядом с губами. Что? Решил удрать? Ну нет! Свободной рукой вцепляюсь ему в спину, вернее, в ягодицу (куда уж получилось). Ягодицу я, конечно, определить не смогу, но манёвр был направлен не на опознание, а на удержание. Ищу губами его рот и впиваюсь сам! Он стонет в меня! Гудит, вибрирует, присасывается, уходит вглубь, наваливается на меня, лижет, покусывает, мусолит. Приятно, на мгновение даже забыл о плане, даже отвлекся, погрузился в его страсть, ощутил его жажду и кайф от утоления губительной муки. Но на мгновение! Потом я начинаю ему отвечать, перехватываю инициативу (как умею), наступаю и… кусаю его за верхнюю губу! Жуть, страшно кусать человека так, чтобы пошла кровь, чтобы в мясо, в сито. Но он даже не вякнул! Он продолжает выцеловывать, и я уже питаюсь его кровью, солёный, противный вкус… Нет! И я отталкиваюсь от него и кричу это: «Не-е-ет!» И в ответ слышу где-то в груди шелест:
— С-с-сука! Люблю тебя!

И опять грохот от динамиков:
— Никогда не снимай маску!

И развеселая музыка. А я свободен, частиц недоумения, любви, паники, нежности и страха рядом нет. Они умчались вместе с хозяином. Левой рукой я снимаю наколенник с головы. Уфф! Лоб мокрый, ребристый от резинки! Раскручиваю скотч на правой руке. Бегу к выходу, запинывая недопитую бутылку с колой. В фойе его нет!

В туалете обнаружил, что вся морда в его крови. Улыбаюсь себе, доморощенному вампиру! Ай да я! Ай да сукин сын! Теперь доживём до понедельника и найдем чела с прокушенной губой. Губа не рука, под рукавом не скроешь. В противогазе в школу не придёшь! А если и наденет противогаз, то это и будет мой герой! Мой ублю-у-удок, ты такой нежный и робкий! Я тебя вычислю!

***
Никогда еще так не спешил в любимо-ненавидимую школу. Шёл, как на политическую демонстрацию: с праведной яростной улыбкой на губах, с верой в свою правоту и силу!

У школы спиной ко мне стоял Ник и курил!
— Эй! Ник! Как дела? — весело кричу ему. Он удивленно поворачивается. И у него РАССЕЧЕНА ГУБА, вспухла, кровоподтёк. У меня спёрло дыхание в зобу. Так! Это Ник! Я знал! Я чувствовал!
Но пока я собирал в кучу слова и мысли, сзади услышал голос:
— Здоровеньки булы! Ник! Че куришь? Одолжи… — это подгребают Бетхер и Макс.

Макс! Что у него с лицом? Во-первых над губой ПЛАСТЫРЬ. Во-вторых, в глазах отчаяние, болезненная усталость. Это Макс! Я так и знал! Я же чувствовал, что это Макс!

Правда, рядом Бетхер рисуется, у того и без того губа была разбита на игре, но сейчас она выглядела более израненной. Он обновил свой кровоподтёк?
Но шок нарастает стремительно, так как идёт радостный Багрон. С РАЗБИТОЙ ГУБОЙ.
— Прикинь, Лютик! Мы же таки подрались с Пугачом! Видал, какие раны? У нас сейчас в команде только ты да Кирюха с целенькими личиками!
— А-а-а.. у Ф-ф-а-ры? Ему тоже разбили губу? — заикаюсь я.
— С трудом можно это представить! – ржёт Багрон. — Он сам им разбил! Но… он же с соревнований покалеченный вернулся. Не дрейфь! Всё нормально, не полезут к тебе! Я курнуть-то успею?

Дальше мне было неинтересно. Я пошёл в класс. Оппозиционная демонстрация ликующих была убедительно разогнана шайкой идиотов с разбитыми губами! На Фару даже не взглянул в классе, и так ясно, что увижу…

Дата добавления: 2015-07-26