Письмо второе. Теперь я присматриваюсь, принюхиваюсь, поджидаю

Теперь я присматриваюсь, принюхиваюсь, поджидаю. Состояние — всегда в засаде, чтобы обнаружить автора письма. Анализирую каждый взгляд и каждое слово в мой адрес. Пытаюсь вычислить, подкараулить, засечь. Ни черта не получается! Каждое утро одно и тоже.
— Привет, солнце! Кого ночью согревал? Кому так повезло? Ты так внимательно на меня смотришь, лапа моя! Хочешь мне что-то предложить? — Макс.
— Что вылупился, долбоёб? Может, по лбу? — Фара.
— Лютик! А не потренировать ли тебе группу черлидеров, раз в команду не хочешь? К нам на перерывчики на разогрев. Ты с пампушками и в гольфиках круто будешь смотреться. Да и в нашу раздевалку мы тебя запросто пригласим. Подумай! — Багрон, приобняв за плечи.
— Ап! Угадай, кто? — Бетхер мне закрывает глаза. — Угадаешь — поцелую! Не угадаешь, рассержусь, стукну, будет бо-бо.
— Приглядываешься? И? Нравлюсь? Или это ты от страха шары выпучил? Эх ты, пиздёныш! — Ник.

Привычные приветствия, проявления внимания в мою сторону. И ни один из отморозков не зацепился отчаянным взглядом, ни один не заикнулся растерянно, ни один не отвернулся стыдливо. Может, это письмо — мой личный глюк? Возникла даже шальная мысль — я его не сам себе написал случайно? Как в кино, раздвоение личности… даже у Юпи поинтересовался:
— Слышь, Юпи, ты за мной ничего такого странного в последнее время не замечаешь?
Друг внимательно на меня посмотрел, обошёл вокруг, понюхал и заорал:
— Ты не Лютик! Ты пришелец! — трясёт меня за пиджак. — Верни Лютика! Верни его!

В общем Юпи ясно дал понять, что со мной все нормально. Поэтому вернёмся к своей обычной тактике – буду обходить отморозков стороной, буду выжидать и наблюдать.

***

Ничего не изменилось, никто не изменился. По-прежнему похабные записки, бесконечные подъёбки, тупые подножки, бездарно разыгранные сцены и пошлейшие намеки. И только белой меткой под стеклом стола в моей комнате будоражило и напрягало то письмо. Оно не имело никакого продолжения. Значит… это был не прикол?

В Born-dance делаем новую программу. У руководителя – Дэна Лу - новая идея, от модерна а-ля «Тодес» и шаффла перейти к экстремальным направлениям, показать всю палитру современного уличного и клубного танца. Здесь и понадобился мой скромный опыт в street dance. Меня включили сразу в несколько номеров на первый план – и в прыжковый изнуряющий джампстайл, и в с виду шуточный, но на деле выматывающий локинг, и в пару с самим Дэном на сцен-батл брейк-данс. Я доволен. Правда, нешуточные страсти в группе развернулись вокруг вакинга, который Дэн захотел ставить аутентично - парни в лосинах и кэблах, но «запорожских казаков» он решил обойти в части живой акробатики. Некоторые танцоры демонстративно отказались, к тому же для лосин нужны прямые ноги плюс пресловутая выворотность. Кто тут главный по пластике и основным позициям классики? Я и еще несколько товарищей! В танце участвовали и девчонки, что несколько скрадывало голубой подтекст движений, так как дам приходилось вертеть и нагибать!

Тренировки каждый день! Перетерпеть школьную каторгу и в студию. Ритм, выбиваемый телом, и полёт над полом заводят меня больше, чем что-либо. В танце я свободен, хотя каждое движение и связка вызубрены и отточены. Мышечные боли после тренировок — сладостные ощущения, синяки от падений – почетные отметины. После значительного перерыва я выкладываюсь на сто процентов, мама вздыхает, говорит, что похудел, что выгляжу больным, одни глаза остались. Мама лукавит, я и до этого не был толстым, просто тело стало более твердым и подобранным. И я балдею от этого состояния!

Дэн предложил попробовать брейк на улице в рамках антиалкогольной акции «Пиву нет!» И наш коллектив выперся на городской «бродвей» — пешеходку, установили динамики и под бухающую композицию DJ Traps на мерзлом, но сухом асфальте осуществили мечту нашего руководителя. Было классно, драйвово, куражно! Вокруг собралось много зевак, среди которых нашелся знаток брейка и даже ввязался с нами в батл, чел неплохо двигался. Был приглашен Дэном в группу. Мы смеялись, импровизировали, лепили крутые выражения лиц, изобразили даже контактный брейк, где меня подбрасывали выше голов. В какой-то момент зажигалова я увидел в толпе прохожих два ненавистных лица. На нас (да что там, на меня!) пялились Эрик Бетхер и Макс Сальников. Они-то как раз были с пивом! Достояли до конца выступления, выслушали рекламную речь Дэна. К счастью, не подошли и даже ничего не выкрикнули.

Но присутствие ублюдков на dance-акции на мне отразилось в прямом смысле слова. На следующий же день, на большой перемене припекло, вчесал в туалет. Блин! Как только зашёл, так сразу собрался назад. Все отморозки здесь, весь коллектив уродов! Стоят, курят, гогочут. Уйти мне не дали. Покровский тут же прихватил меня за одежду и втолкнул назад:
— Лютик! Ты же только пришёл! Куда собрался? А отлить?
— Придется потерпеть! — злюсь я. — Отцепись от меня, урод!
— Чё он меня оскорбляет? — завопил долбаный футболист.
— Ай-яй-яй, как нехорошо! — зацокал Макс. — Мы, можно сказать, к нему со всей душой, а он… Протии-и-ивный!
— Иди, ссы… не стесняйся! Что мы, причиндалов не видали! – высказывается Фара.
— А может, у танцоров особые причиндалы! — вмешивается Бетхер. — Вы бы видели, какие он шпагаты выписывает. Полное ощущение, что яиц там как бы и нет.
— Как же он без них, бе-е-едненький! — запричитал Макс.
— Станцуй нам, Лютик! Слабай приватик! Тут и места типа достаточно, — весело предложил Багрон. — А то обидно! Эти двое полюбовались, а мы в пролете.
— Отъебитесь от меня! — ору я, пытаясь вырваться из лап Покровского.
— Нехорошо, такой красивый, милый мальчик, а такие некрасивые слова говорит! – выговаривает в ухо Ник и толкает меня в Фару, тот отпихивает в Багрона…

Чёрт! Ублюдки! Они ржут и не просто толкают от друга к другу, но ещё и щипают за задницу, в пах. Не могу терпеть! Ну и пусть их пятеро! Отталкиваюсь от Бетхера, подпрыгиваю и ногой в челюсть самому опасному — Фаре. Тот взвыл, откатился к стене. Ублюдки резко остановились, ошалев от моей прыти, я думал успеть выбежать вон, но Покровский меня сцапал. И началось, налетели…

В грудь, в живот, под зад, я падаю, кто-то меня пинает. Как больно! Не вижу, кто бьёт, кто пинает, слышу только мат, слышу Фара загудел: «Мне-е-е-е его-о-о-о!» Всё, сейчас убьёт! Железные руки вцепляются в меня и выдергивают с пола, как котёнка.
— Фара! Только не убей! — весело кричит Бетхер. — А то выговор в личное дело!
Но Фара не бьёт, он тащит меня к унитазу. Ёо-о-о! Перекидывает через руку, нагибает, и мои волосы в канализационной воде. Нагибает ниже, зажав шею, лоб обдает холодом, а в нос ударяет мерзкий запах… Неужели окунет полностью? Блядь, урод!

— Гы-гы-гы! Жаль, что он так и не поссал! — старается Макс.

Фара резко отрывает меня от туалетного фарфора и в прямом смысле слова бросает в стенку. Я скатываюсь вниз, получаю пинок от кого-то из долбоёбов прямо в пах, а-а-а… Я кричу. Или визжу? Меня рвёт снизу и изнутри, во мне нож, во мне топор… Кручусь щекой по грязному холодному кафелю, что-то ору, но не соображаю, что именно… Наверное, проклятия. Не-на-ви-жу! Как невозможно больно! Как невыразимо мерзко! Видеть эти рожи, слышать их, знать их… Не-на-ви-жу!

Бетхер склоняется надо мной:
— Заметь, Лютик! Мы гуманно не трогали личико. Красота, она спасет мир!
— Но не спасет яйца! – ржёт Багрон и тут же кому-то восторженно добавляет: — Ни хрена ты ему вмочил! Это он ещё героически переносит…

Видимо, был звонок на урок, я не слышал, всё вокруг смешалось в какофонию: и их реплики, и шум канализации, и звон в ушах. Но ублюдки засобирались на литературу, блядь, о любовной лирике Маяковского будут рассуждать. Не-на-ви-жу!
Они дружно вывалились из туалета, но потом вдруг дверь открылась, и я вновь вижу перед собой ноги. Рядом с лицом падает упаковка обезболивающего.
— Выпей пару штук сразу. Ношу с собой из-за бокса.

И кто это у нас такой заботливый? Это был Макс.

Я лежал на холодном полу минут двадцать. Потом с трудом встал и действительно принял две таблетки, запив водой из-под крана. Смотрюсь на себя в зеркало. Хорош! Мокрые всклокоченные волосы, грязная щека, скрюченная поза, на губе кровь, это я сам прокусил. В глазах дрожит обида. За что? Почему я? Не сдержался, заревел. От боли, от злости, от безысходности. Потом ещё долго полоскал лицо холодной водой, пытаясь смыть запах унитаза и красноту от слёз. Они не должны видеть, что я плакал.
Уйти сейчас тоже не могу. Рюкзак с кошельком, телефоном, ключами в классе. Нужно ждать перемену. Иду, шатаясь, в коридор. Сажусь на подоконник, жду, меня мутит... а в голове мысль своевременная: «Как я танцевать буду? Смогу ли?»

Звонок на перемену резко вырвал меня из коматозного состояния и выгреб учеников из класса. В том числе из литературы. Юпи вышел одним из первых. Подскочил ко мне:
— Лютик! Ты что? Тебе плохо? Тебя били?
— Кто его мог бить? — мерзкий звук исходит от Бетхера.
— Что случилось? – а это из кабинета выползла Ирина Сергеевна, наша воздушная филологиня. — Что произошло, Адам? Почему тебя не было на уроке?
— Мне стало плохо, — выдавил я из себя. — Что-то с желудком…
— Гы-гы-гы! — это заботливый Макс. — Обосрался парень!
— Максим! Что за выражения? — гневно сделала замечание училка. — Адам, ступай-ка домой. Так, надо, чтобы тебя кто-нибудь проводил. Кто доведет Адама до дома?
— Я-а-а-а! — восторженный хор разнокалиберных голосов. Конечно, следующая — алгебра, всем охота пропустить!
— Эрик! Помоги однокласснику, — распорядилась Ирина Сергеевна, нашла доброго самаритянина.
Этот придурок с радостью выхватывает из рук Юпи мой рюкзак и стаскивает меня с подоконника. Практически взваливает на себя и волочет на выход, покрикивая:
— Посторонись! Поберегись! Разойдись! Здесь заразный, не подходи!

Я не сопротивляюсь, мне плохо, ничего не хочу. Бетхер вызывает такси и выпытывает у меня адрес. Всю дорогу он прижимал меня к себе и нежно поглаживал по спине:
— Всё пройдет. Всё заживет. Терпи казак, атаманом будешь…

Потом, обняв меня за талию, тащил меня на наш пятый этаж, рылся в рюкзаке — искал ключи. Втолкнув меня в квартиру, не ушёл. Уложил на диван и даже снял с меня ботинки! Эрик хозяйски прошелся по нашей съемной квартире, морщил нос. Заглянул в шкаф, понюхал мамины духи на трюмо, включил и выключил фен, нашел пачку моих фоток из львовской студии, рассмотрел, улыбаясь. Затем наклонился ко мне и, теребя мне волосы, проникновенно сказал:
— Лютик! Ты славный, правда! Но ты прямо напрашиваешься. Мимо тебя не пройти. Хочется прижать, чмокнуть. Ты же просто душка! И танцуешь ты божественно, я весь обзавидовался, глядя на тебя. Станцуешь мне? Ну… когда подлечишься? Когда ваш вожак сказал, что вы вакинг танцевать собираетесь, я чуть не кончил, тебя представив! Ну? Станцуешь мне этот самый вакинг? В лоси-и-инках! У меня дома. Пли-и-из! Короче, рассмотри мою заявку положительно. А я пошёл. Не болей!

И он выперся из комнаты. А я остался, наконец, один. Долго не мог заснуть. При каждом повороте, при каждом движении боль. А в голове тукает: «Башкой в унитаз, башкой в унитаз, башкой в унитаз…» Так и валялся: то ли сон, то ли бред, то ли рёв. Когда пришла мама, пришлось рассказывать, что случилось, сильно смягчая действительность. Мама схватилась за сердце:
— Адаша! Может, в полицию? Может, надо было к директору идти? Как же так?
— Мам, я справлюсь сам! Я же у тебя крепкий! Ничего страшного не случилось. Все дерутся… Эрик меня потом проводил… извинился… Всё нормально.

И самому противно. «Эрик извинился!» Но у матери и так забот много. В России выходцев из Украины не жалуют, доброй работы не дают. Мать сидит с чужим ребенком, она няня. Сегодня пришла подозрительно рано. Видимо, у работодателей приступ родительской заботы приключился. Я бодрюсь, резво шагаю в свой угол – в маленькую комнатку, переделанную из чуланки. Там у меня стол и кровать, высоко над потолком телик. Решил, что завтра не пойду в школу. Нужно отлежаться. Решил – и не пошёл! Мама даже не узнала!

***

Проспал всю первую половину дня. Рассматривал себя в зеркало: на пузе, на груди, на бедрах красноречивые синяки. Двигаться больно. Как танцевать? А я пойду! Сегодня есть тренировка вечером. Может, танец разгонит боль, разобьёт на мелкие кусочки? Да и обиду развеет, хоть на время, на вечер.

Звонок в дверь. Кто это? Юпи? Не должен! Он ко мне в гости ходит только виртуально, через инет. Вчера весь вечер, можно сказать, у меня просидел. Выспросил всё про ублюдков. Сказал, что сегодня уезжает к бабушке. Сегодня суббота. Нет, Юпи не должен прийти. Ползу к двери!
— Кто?
Молчание в ответ.
— Кто-о-о?
Молчание. Но я все таки открываю (стоило ли спрашивать?). На лестничной площадке никого. На полу вдвое свернутый белый лист. С трудом наклоняюсь и беру его, как бомбу, осторожно и со страхом. Раскрываю. Письмо. Напечатано. Мне.
Не читая, ору в нутро темного колодца подъездных лестниц:
— Кто ты? Ублюдок! Ненавижу тебя! Кто ты? Выходи, трус!

Молчание в ответ. Вдруг - хлоп, звук двери. Я срываюсь внутрь квартиры, припадаю лицом к оконному стеклу, пытаюсь увидеть того, кто вышел. Пусто. Никого нет. Только молодой таджик уныло метет двор, нацепив на уши наушники. Убежал. Спрятался. Скот! Что он там пишет?

«Адам!
Тебе плохо? Тебе больно? Ты ненавидишь меня?
Мне плохо! Мне больно! Я ненавижу себя! Как я ненавижу себя! Нужно было убить их всех… а я смотрел, как ты сжимаешься на полу, как ты страдаешь! Мой Адам! Ты необыкновенный! Ты сильный! Ты смелый! Какой ты красивый…
Я теряю тебя, так и не обретя. Мучительно осознавать, что никогда не дотронусь до тебя, не поцелую, не вдохну, не почувствую. Никогда! Черт! Я реву, как дошкольник! Я не могу это остановить. Ты приходишь в каждый мой сон, но во сне мне тоже невозможно насмотреться на тебя, ты ускользаешь. Во сне ты не говоришь со мной. Во сне ты презираешь меня, уходишь, оставляешь, не замечаешь… И я реву и во сне тоже! Пожалуйста, хотя бы во сне будь рядом, хотя бы там разреши коснуться твоих губ… Я аккуратно. Я нежно. Я чуть-чуть…
Не могу даже просить прощения, знаю, не достоин его.
Я тебя люблю. Это лечится?»

— Нет! — ору я в открытое окно. — Это не лечится, придурок! Сдохни! Не-на-ви-жу!

Уборщик-таджик удивленно поворачивается на мой крик. Вопросительно показывает себе в грудь, типа «это мне?» И я хлопаю оконной рамой. Кладу письмо под стекло.

Я вычислю тебя! Ублюдок!

Дата добавления: 2015-07-26