Н. Ходов: сегодня и всегда

Чем-то он похож на Сахарова. Хотя можно ли проводить аналогии между людьми, тем более когда на одном краю полюса возвышается личность неохватная — ни в реальном, ни в метафизическом измерениях... Тем не менее, что-то родственное между ними есть и внешне, и, что решительно важнее, внутренне, — речь идет о духовной чистоплотности и интеллекте без амбиций...

Николай Ходов, директор гиганта цветной металлургии — завода «Электроцинк», духовно чистоплотен и интеллектуально не амбициозен, хотя все мы люди, а святость избирательна и частична даже в житии апостолов...

На завод Ходов пришел рабочим. Стал директором. Что ж, есть и такой банальный трафарет роста, который в застойные времена власть предержащие являли нам как пример неограниченных возможностей простого человека в советской стране. Здесь важно другое. Ходов пришел на завод не просто рабочим, а дотошным рабочим. Ему о заводе хотелось знать все. И уметь на нем делать все. Он втекал, как влага в песок, буквально в каждую область, прямо или косвенно связанную с металлургией. Поэтому, пройдя через все круги, он не всплыл и не влетел в кресло директора с подачи влиятельного благодетеля или благодетелей. Не фишкой аппаратных игр упал он на трудный и не всегда благодарный трон. Ходов — металлург по существу, по преимуществу, которое дают призвание, терпение, труд и еще благополучный симбиоз, но не обстоятельств, а человеческих качеств и свойств, присущих ему и гармоничных в своем единстве. Он никогда не повышает голоса. Всегда напряженно думающий, всегда готовый к шутке, он уместно остроумен сам: его «подколки» — высшей пробы, в них — дружелюбие, искры человечности и обязательно глубина. Все плоское, пошлое, неинтересное отметается им молча, как шлак... Всегда чисто выбрит и опрятен — из уважения к другим, и не в меньшей степени — к себе. Медлителен, хотя напряжен, как пружина. При необходимости может рвануть с места, как стайер, или молниеносно провести прием. Человек дня и завтрашнего, но и консервативен, ибо не изменяет своим принципам. При этом гибок там, где гибкость необходима. Понимая все ипостаси компромисса, на худшие из них не идет, даже если на весах — его собственная жизнь... Свое хозяйство знает наизусть. Тянет на плечах завод, как доисторического монстра, сожалея, что монстр этот, помимо выдачи продукции, отравляет своими газами и не только ими, жизнь людей. Многое, что в его силах, он делает, но это — капля в море: заводу нужна капитальная реконструкция уже давно, а страна пребывает в состоянии, близком к агонии. Та дистанция, которая всегда существовала между руководителем и подчиненными, сведена им до минимума личного контакта, и это не показуха, не влияние конъюнктуры — склад характера. Даже уходя в себя, он идет к людям, как трибун, который и в пустыне ищет аудиторию, пусть не согласную ни с одним его словом... Ходову близка общественная деятельность, но деятельность, а не безвольное присутствие с дебатами «по поводу» и мельканием в ложах, на страницах газет или экране телевизора... В его рабочем кабинете нет станков и прочей атрибутики цеха, но не покидает ощущение, что за письменным столом сидит не директор, а стоит мастер, оттирающий пот концом рубахи, ибо он действительно работает, а не восседает: трубки его телефонов кажутся рычагами суппорта, а селектор — зевом электропечи или дышлом вулкана... Не помню случая, чтобы решая вопрос, он не ценил время или каждое слово, в обойме слов исповедуя только обязательность без расточительства. И никакой внешней аффектации — в рабочей робе и в костюме он похож на такелажника, несущего неудобный и тяжелый груз... Пронзительный, но не бесцеремонный взгляд Ходова исключает возможность лжи — его оппоненты это знают, а тот, кто не знает, пеняет потом на себя. Убежден, многие директора производств в новой для страны обстановке не приспособились даже к азам нарождающейся рыночной экономики. Без школы менеджмента и прочих школ бизнеса Ходов свободно плавает в бурных водах экономики, которую фальсификаторы от политики нарекли «капитализмом», словно капитал явился миру родовым проклятием, а не благом для прогресса и процветания. В последние годы Ходов, насколько мне известно, облетел всю Европу. И не туристом, а деловым человеком, налаживающим взаимовыгодные контакты, чтобы вверенный ему завод и его многотысячный коллектив хотя бы в обозримом будущем были обеспечены и работой, и всем необходимым в жизни, будь это прямые поставки металла за рубли, валюту или бартер... И на этом поприще Ходов делает заметные шаги и добивается успеха не без твердых знаний, компетентности и личного обаяния... Его благотворительность — на трезвом расчете, но расчет этот подчинен доброй цели и внутри завода и за его пределами. При первой возможности он выступает спонсором в любом деле, не выходящем за рамки права, но и не плетущемся за робкой волей озирающегося труса... Приняв решение, он стоит на своем, всегда готовый к аргументации, как правило, доказательной.

Ходов — еще и скульптор. Не доморощенный любитель, а профессионал, к чести лично для него, — без диплома, ибо прозрению не учатся, а ремесло лучше всего постигать в процессе работы. В содружестве со скульптором Борисом Тоти-евым он сработал Барбашова. Делился со мной замыслом ансамбля И. Плиеву. В Наре, в развеваемой ветрами бурке, парит его Коста. Недавно завершил работу над «Уастырджи»... Его «Голова Паганини», «Нейтронная мама», «Материнство», на мой взгляд, совершенны и по воплощению, и по оригинальности идеи. В галерее аналогов созиданию Ходову больше всего идет «стройка». Его образы не лепятся, а строятся, пусть из мельчайших, но плоскостей. Дань геометрии, пропорции, перспективе скалькирована им, возможно, с ватмана курсовых работ, где он вычерчивал какой-нибудь флянец. Этим объясняется не только выбор материала для Барбашова, но и творческое решение монумента: он выстроен из плоскостей, без загогулин и деталировки, как сам ратный подвиг. Эти плоскости могут у него быть пластичны, но и в пластике будет закодирована прямая — технократ и скульптор побеждают сообща...

Конечно, у него на счету каждая минута, но Ходов каким-то образом умудряется двадцать четыре часа суток превратить в сорок восемь. Фраза «не может быть» для него остается фразой. Иначе как может человек одновременно находиться в своем кабинете, на территории завода, в мастерской, на совещании, в самолете, на премьере новой программы жены...

Упомянув жену, бестактно в этом очерке не сказать о ней, Агунде Кокойти, дочери известного композитора, организаторе и художественном руководителе камерного хора республики. Я знаю ее с юности. Стройная, изящная, импульсивная, она — само действие, мятеж, полет без остановки...

Хоровое пение — один из труднейших жанров музыкального искусства. Десятки исполнителей — это множественность голосов, тембров, темпераментов, но и множественность духовного опыта, отточенность вкуса, изощренность техники, вплоть до понятий концептуальных, мировоззренческих, — таковы слагаемые полифонии, если речь идет о классике, а не о частушках.

В театральном искусстве античности хор выполнял функции дешифровщика чувств и мыслей главных персонажей действа. Такова, в основном, эта функция хоровых капелл и сегодня: голоса и темы создают мир музыкального полотна искусством не ткацкого станка, а золотошвеи с картины Вермеера. Безупречный музыкальный слух, вкус, незаурядные человеческие качества, среди которых особенно заметны демократизм, сочетание терпимости и требовательности, плюс, конечно, работоспособность Агунды, сказались на исполнительском рейтинге хора чуть ли не с первого дня его создания. Был скромен репертуар, были проблемы с прочтением и воплощением каждой вещи, но любой целенаправленный труд дает плоды: сегодня камерный хор Агунды Кокойти — высочайшего класса. Свидетельство этому — неизменный успех в любой аудитории, в любой цивилизованной точке земного шара.

Лично меня особенно трогают произведения старых мастеров: вещи кафедральные, духовная музыка и, конечно, национальная... Чувственной палитре хора доступны и буколическая простодушность кантилены и трагизм фуги, небесная воздушность, почти невесомость и свинцовая плотность пластов, наполненных мощью стихий... Сочетание голосов, их дифференциро-ванность и синхронность дают возможность работать вещи сложнейших партитур с массой подтем, смысловых пауз, а когда чуть ли не речетатив превращается в сплошную волну, взмываешь вместе с ней и погружаешься в нее с головой...

Слушая хор Агунды, закрываю глаза, и в струях голосов, как в рунах пасхального солнца, слышны хорал Ватикана, скрипичные шедевры чародея Спивакова, хоровые эпитафии Теодоракиса, божественная трепетность Вивальди. Песни на стихи Коста обнажают всю силу и ранимость поэтического слова, делают еще неразрешимей и таинственней загадку осетинской души, ее истоков и глубин, неведомых даже сказителям...

Поэма стали и месса нежности — Николай и Агунда... Надо ли их приводить в пример? Каждый живет по-своему, но когда знаешь и чувствуешь, что земля терпеливо несет на себе не только подлецов, но и, с радостью, — людей достойных, хочется жить жизнью праведника даже в аду. Это — условие веры.

Дата добавления: 2015-07-26