НА ФОНЕ ГОР

Есть скульпторы, которые сами словно высечены из камня. Таков Борис Тотиев. Прямой нос, массивный подбородок, широкий лоб, запястья... В шестидесятых, приехав из Ростова, он привез много своих работ — выполненные в гипсе фигуры, в основном женские... Море белого — гипс был свеж и ярок... Не люблю сравнений и аналогий, но на ум шел английский скульптор Генри Мур, хотя в работах Тотиева формальных сдвигов не было, законы симметрии и пропорций не нарушены, он был молод, а адепты соцреализма сильны и влиятельны, тем более в стенах учебных заведений... Уже тогда ощущался стиль, который окреп и определил творческое лицо скульптора на годы, а, может, на всю жизнь... Но не будем путать узнаваемость с однообразием. Жана Габена и Спенсера Трэси зрители узнавали в любых костюмах и гриме, но в каждом фильме, где снимались эти два колосса кинематографа, они были разными... Большой актер с одинаковым успехом играет и бандита и святого отца... Разный в каждой из своих работ и Тотиев; как и у Мура, нет в них обезьяньих прыжков, дробности, мелочной и мелкой деталировки; даже в работах так называемых «малых форм» у Тотиева все крупно и значимо, как в послании свыше...

Тотиев — степенный, сдержанный, несуетливый. Терпеть не может рекламу и, категорически — саморекламу. Поэтому не мелькает на экране телевизора, не дает пространные интервью и не читает лекций на тему, как в жанре скульптуры, будучи никем, если не стать, то хотя бы прослыть гением!.. Молчун, не любит говорить, а если говорит, то мало, ровно, не повышая голоса, почти переходя на шепот. Это внешне. Внутренне — напорист и в постоянном напряжении. Где бы он ни занимался главным делом своей жизни — в мастерской или под открытым небом — у него порядок и чистота, хотя известно, что имеешь дело с глиной, гипсом, алебастром, камнем, деревом, водой... Чистота и порядок и в мастерской его человеческих качеств. Всегда опрятен. Хороший друг. Заботливый отец. Недавно стал дедом, а больше сорока ему не дашь. Врагов, по-моему, у него нет. Ну, а завистники сопровождают любую личность до гробовой доски...

Сегодня Тотиева знает вся республика. Знала вчера. Его стела у Эльхотовских ворот, Заурбек Калоев на Транскаме и Ацамаз в дендрарии, там, где они взывают взглянуть на них, словно стоят веками... Взять ту же стелу. Ее творческое решение — на поверхности. Но как айсберг. Потому что она тотиевская. И тотиевская она не пушкой, а отбором и шлифовкой типажей, стоической верой изможденных людей в победу; в скульптурном ансамбле — без гипертрофированного пафоса, театральных жестов, и в статике фигур — нарастающим ритмом атаки!..

Монумент Барбашову, воину, повторившему подвиг Александра Матросова на земле Осетии, Тотиев сработал в содружестве с Н. Ходовым, директором «Электроцинка», скульптором-самоучкой, но самоучкой его не назовешь. Слишком талантлив. И это не комплимент. Я видел ряд его работ — их выполнил профессионал. Не знаю, каков личный вклад каждого из них в монумент Барбашова, но этот симбиоз оказался даром божьим и для Барбашова, и для Тотиева, и для Ходова. Образ бойца стал собирательным до такой степени, что даже в его амуниции, в каждой складке, изгибе, не говоря уже о всей фигуре — все армии, все рода войск, вся страна эпохи войны Отечественной и мировой. Этот монумент, сваренный из металлического сплава, — потрясающей силы, ибо герой «пойман» в «момент истины», когда так тяжело и так легко лишиться жизни, когда в сознании, как поезд под откос, проносится вся эта жизнь, а слово «родина» наполняется неразменным смыслом...

Великолепен «Штыб». Мы можем как угодно трактовать события и дела советского периода, но «Штыб» как произведение скульптора впечатляет и своим подвигом, и собой — лихо заломленной кубанкой, ястребиным разворотом головы, пульсирующей мускулатурой шеи, — ибо психологический портрет этого человека в камне — из ценностей общечеловеческих и вечных, а не спекулятивных и преходящих... Поэтому и композиции, посвященные комсомолу, хороши пафосом юности, а не послужным списком грехов из «ЧП районного масштаба».

Некто, а, может, никто упрекнул Бориса в творческой однородности, граничащей с конформизмом, — мол, скульптор он госзаказа и в меньшей степени в его работах субъективного, личностного, пусть спорного... Это не так. Заказом была и Сикстинская капелла. Конформизм — понятие сильное, но малоконкретное в контексте нашей нечеловеческой п безобразной жизни. Что касается личностного, то тут нет смысла возражать. Нет ни одного художника, который бы творил «за того парня». Тотиев тем и хорош, что не прячет за экстравагантность и выпендреж свой взгляд на мир, взгляд не жителя и приспособленца, а гражданина и строителя!..

Сегодня многие циники муссируют анекдот о рентабельности проигрыша войны фашизму, а он, сын кадрового офицера, большинство своих замыслов воплотил в теме войны, презирая любое насилие и понимая всю его бесперспективность. И если на постаменте у него танк, на барельефе — пьета, где восхищенность мужеством сливается с простым человеческим чувством сострадания...

В искусстве скульптуры, как и в любом другом жанре, есть много специфического, но любая работа интересна идеей и ее решением. Тотиева от коллег, в первую очередь, отличает тщательный анализ своих идей на предмет их воплощения. Прежде чем совершить рывок, он тщательно продумывает весь комплекс своих задач, и здесь его можно сравнить со спортсменом перед матчем за мировую корону, но не с пассажиром, играющим в «дурака» в купе поезда... У нас в Осетии работали и работают сильные мастера резца. Каждый из них интересен, но не каждый из них находит решение, адекватное замыслу: простота читается, как упрощенность, оригинальность граничит с вычурностью, на только что родившееся произведение смотришь, как на прогнивший раритет. И дело тут не в конъюнктуре, а в способности ежесекундно ощущать свой творческий потенциал в упряжке эволюции, как это на другом уровне чувствуют дизайнеры, модельеры или способные вездесущие торговцы... Можно сегодня работать, как вчера, если ты знаешь, как работать завтра, — на этой эстафете Фидий может преобразиться в Эрнста Неизвестного... Но если этого нет — честный труд так и останется трудом, а в любом деле, как ни интересен процесс, в конечном итоге важен результат.

Приятно наблюдать за ним, когда он «пашет» — спокойно, размеренно, основательно. И пригибаясь, и приседая, он какой-то весь прямой, как Невский перед своим воинством... Еще приятнее видеть его детища, и ранние, и последних лет. На аллее Славы совершенно блестящую, неожиданную, как взрыв, композицию с бюстом Сергея Та-болова. В схватке борцов, где так четко выявлена и потаенная и очевидная красота этого вида спорта, — дань памяти заслуженному тренеру СССР Асланбеку Захаровичу Дзгоеву; величественную, но не помпезную фигуру Бимболата Ватаева, в стойке «вычисленной» Борисом неотвратимо точно. Осетинку с гармоникой в сквозном проеме сторожевой башни, с восходящей к монументу, словно в небеса, бесконечной лестницей. Монумент в Дигоре открывало руководство республики, но глядя на накатывающиеся с каждой минутой волны сельчан, казалось, что в домах не осталось ни одного человека, все — здесь!

Трагедия буквально ворвалась в дом прекрасного человека и настоящего осетина, известного многим правозащитника Дмитрия Ра-монова. В праздник, когда он ждал с минуты на минуту к столу жену и сына, а они с утра уехали машиной в Алагир проведать и поздравить его родителей, он, как пораженный молнией, узнал, что и жена и сын, возвращаясь, лоб в лоб сшиблись с тяжелым грузовиком и погибли. Супруга Тотиева, киномонтажер Зифа Касаева, десятки лет проработала с Заирой Тамаевой, супругой Рамонова. Заира была ее лучшей, и, можно сказать, единственной подругой в жизни. Борис любил Заиру, как сестру, и, конечно, он был автором надгробного памятника и Заире и ее единственному сыну. Я видел эту работу. Мать и сын в объятиях друг друга: головы их, соприкасаясь, превращают обе фигуры в одну — трагедия становится апофеозом жертвенности и всепрощения...

Много споров, но и чувств признательности и восхищения, вызвал монумент Иссе Плиеву, сработанный Тотиевым, как и в случае с Барбашовым, в содружестве с Николаем Ходовым. Говорили, что это не Плиев, а паста, фигурно выдавленная из тюбика; тех, кто Плиевым Тотиева-Ходова восхищался, поражала экспрессия композиции, «горская» осанка генерала на коне, сам конь, несущийся, как ветер; им нравился и постамент, оторвавший скульптуру от земли, и действительно, создается впечатление, что генерал, как Уастырджи, летит на коне по воздуху...

Скульптуру еще называют пластическим искусством. В самом слове «пластика» — изгиб, плавность, овал... Продолжим и скажем — гладкость, нежность, теплота... И в то же время ремесло скульптора, хотя мир знает скульпторов-женщин, дело мужское — все здесь взывает к сильной руке и воле сильного пола. На стыке суровой нежности и благородного мужества таится творческий императив Тотиева. Это столкновение океанского вала с бесформенной громадой утеса или солнечный свет, вымывающий ночь из каньона ущелья...

Тотиев не может не работать. Думаю, дело не в хлебе насущном. Во всяком случае, не только в нем. Выиграй он миллион, все равно будет вкалывать. Будет вкалывать, даже если нет ни одной стоящей идеи. Но такого с ним быть не может. И дай Бог, чтобы не было. Потому что человек в работе прекрасен. Тем более скульптор. Тем более Тотиев.

Как-то мы с ним были в горах, на каменоломне. Кубы гранита, врезаясь в почву, грудой лежали за стенами и у стен распилочной. Борис, в поисках подходящей глыбы, шагал по этим кубам и вдруг остановился. Подошвой ног он чувствовал теплоту камня и знал, что из него можно сработать. На фоне гор, и контровом свете огненного заката его фигура казалась таким же монолитом, как стена Кариу-хоха!..

Дата добавления: 2015-07-26