Хижина в горах

Десять лет назад меня пригласил к себе в кабинет И. Приту-ла, в ту пору директор «Владикавказтелефильма», и с места в карьер заявил: «Слушай, разберись, пожалуйста, с материалом Плиева, мы тут уже с ним зашились. Плановый фильм, он его моряжит уже несколько месяцев и никак не соберет».

Дело было деликатным. Покойный ныне режиссер-документалист Лео Плиев слыл ортодоксом, неуживчивым и трудным, хотя лично мне таковым он казался, как говорят ученые, дискретно, т. е. моментами... Я проявил максимум такта, чтобы не обидеть Леву, как все мы его звали, своим внедрением в фильм, а главное, в его видение этого фильма, тему которого раскопал он сам, сам снимал, монтировал, озвучивал и в конце концов впал в немилость из-за сроков, не дающих месяцами эту работу завершить.

Фильм снимался трудно. Плохо было с транспортом, острая нехватка финансов, смена операторов, и, не в последнюю очередь, трудным для съемок был сам объект — фермерская семья и хозяйство Мурата Агкаева. Съемки велись в высокогорном селении Дунта Дигорского ущелья поздней осенью и зимой... У Агкаева был даже свой грузовик, но не было дороги, моста, подъезда к его хибаре. Отчетливо помню кадр, где группа шагает по тропе в обществе осла, обвешанного съемочной техникой, шагает в гору, в подъем, а это, сами знаете, не просто...

На фильм я был проведен приказом, и первое — надо было посмотреть весь материал, прослушать магнитные пленки, понять замысел и видение Плиевым фильма в целом. После этой работы я ахнул и понял, почему режиссер, отснявший за свою жизнь десятки лент, не может справиться с этой, — она была его лебединой песней. Он захлебнулся и утонул в сотнях метров великолепно отснятого материала, в сотнях метров магнитной ленты, на которой звучал голос, мысли его героя, действительно героя, ибо таких людей, как Мурат Агкаев, даже в республике можно пересчитать по пальцам... Не знаю, где и как они встретились, познакомились, подружились. Не знаю, когда Леве пришла в голову идея отснять фильм об этом человеке, его семье в круговерти проблем, следующих по пятам с настойчивостью голодной волчьей стаи...

Плановый объем фильма был не более пятнадцати минут, а материал диктовал все тридцать. Это по пленке. По значительности и темы и персонажей фильм мог быть часовым, и даже такой временной объем мог показаться мизерным, ибо, повторяю, Агкаев — человек незаурядный, большой, неожиданный, разносторонний, глубоко образованный. В прошлом шофер, в размышлениях о жизни, он мудрец однозначно. Говоря о политике, экономике, экологии, искусстве, о быте предков, истории осетин и кавказских народов, о морали, этике и нравственных критериях, Агкаев производит впечатление пытливого исследователя, ни на миг не забывающего, что это главный предмет его жизни... Помимо всего прочего, он ладен, высок, по-мужски красив. Красив в работе, за столом, и даже в неуклюжей, неэффектной позе чувствуется грация, характерная для пионера-первопроходца, лидера, универсального, как Робинзон, в любых ситуациях, особенно непредсказуемых...

Я имел честь вскоре познакомиться с ним лично в монтажной студии, куда он заявился по просьбе Лео. Узнав, чем занимаюсь на фильме я, он обозвал меня «чистильщиком», а я не мог оторвать от него глаз и тихо завидовал его мужской воле жить в сердце гор, а не в современной городской квартире, в какой еще недавно жил он сам. Но в горах прошло его детство и не память ли о нем заставила его вернуться в горы с верной ему семьей и начать с нуля, хотя районные власти, узнав о его планах, наобещали ему всего, не сделав ничего. Ничего хорошего, кроме штрафов за выпас скота за пределами крохотного участка, который ему дали...

Так что же я увидел на пленке, а значит и в жизни новоиспеченного фермера Мурата Агкаева? Глазами туриста — великолепие гор, хрустальной чистоты воздух, кипельной белизны речку... Цивилизованные, покупающие масло в брикетах, а кефир в бутылках, облизнулись бы на кадры, где дочь Мурата, похожая загоревшим обветренным лицом на мулатку, взбивает деревянной ступой в деревянной вытянутой кадушке масло, а ее мать под открытым небом на жестяной печи печет осетинские пироги... Хорош импровизированный фынг в хибаре, которую Мурат окрестил «чабан-кой». Жаркое, пироги, крупно нарезанный овечий сыр и так же крупно — домашний хлеб под патронажем графина и стаканов с аракой родниковой прозрачности, и, хвала богам, сногсшибающей, когда пьешь не в меру, крепости! Но это все маленькие-большие радости. Главное на пленке и в жизни нашей горской семьи — труд, а он в горах тяжек. В «чабанке», о которой упоминалось раньше, семья Агкаевых прожила несколько лет. Чтобы построить добротный дом, нужны средства, материалы и не одна и даже не две пары рук... К месту, куда, говоря образно, Мурат «вбил кол», я уже писал в начале очерка, — ни дороги, ни моста. Машину приходится оставлять на «большаке», а груз тащить на себе или волами. И мы видим, как упряжка тащит в гору длиннющие доски, обхваченные веревками стога или валуны, чтобы расчистить пашню...

На кинопленке есть эпизод возвращения сына из армии. Как подобает в таких случаях — большой праздничный стол для сельчан, которые, со слов Мурата, помогли ему провести свет. Говоря об удобствах, Мурат заметил, что не отказался бы и от телефона, которого пока нет, зато есть прямая, можно сказать «горячая» связь с небесами и пространством, захватывающим дух!.. Возвращение под отчий кров сына Мурат воспринял и как отец, и как трудяга, который отныне сможет поделить бремя ноши на двоих. С хорошо скрываемой гордостью Мурат говорит, что сын у него и «фельшер», и сапожник, и плотник, и жестянщик, и косарь, и пахарь, и что без него он бы, наверное, «сломался»... Агкаев не из тех, кто может «сломаться», но и с железным сердцем дрогнешь от мысли, что из города к сыну в горы, как ребенок в руки, просилась его, Мурата, девяностовосьмилетняя мать, которой у него уже нет. Мир праху женщины, которая подарила нам такого человека, как Мурат Агкаев...

Что же еще мы видим на пленке фильма «Хижина в горах», а именно так мы назвали его, памятуя холст Курбе с такой подписью художника... Крепкие загоны, в которых Мурат содержит живность, — барашков, крупный рогатый скот, кур... Загоны утром, когда живность выгоняют пастись, а кур клевать зерно... Сына, пасущего у реки отару овец. Волкодава, который по свисту Мурата собирает рассыпавшихся по холму овец в кучу... Видим, как отец и сын, обтесывая камни, кладут стену — так рубили камень и всухую срабатывали сторожевую башню, саклю, загон или забор наши предки и пращуры. С древних времен мало изменился и быт в горах — и сегодня высохшим желудком животного заквашивают молоко, ручным жерновом мелется кукурузная мука и потаенно, из белых рыхлых комочков, собирается круг сыра... Что-то есть и приятное в усталости перекрученного работой тела на вольном воздухе гор, с хлебом-солью не из магазина, с бельем и одеждой, полощущихся на морозном ветру, дующем рывками с вековечных, ослепительно белых ледников...

«Приходит страшнейшая из амортизации, — амортизация сердца и души», — писал Маяковский. Подобная амортизация стучится в сердца и души каждого из нас, но если мысль поэта увести в русло таких понятий, как покой, обеспеченность, вера в завтрашний день, то таким, как Агкаев, она ни сегодня, ни в ближайшем будущем не грозит. Как-то мне в руки попался номер журнала «Америка», в котором был большой очерк с фотографиями об одном из американских городков на Аляске. Был в этом очерке и материал о фермерах, хозяйствовавших в нескольких милях от городка в сети небольших, но богатых всякой всячиной магазинов, кафе, рынка; строгих каменных муниципальных зданий, отличных широких дорог. В глаза бросалась продуманность инфраструктуры, обилие телеграфных и электрических столбов, ухоженность, чистота ландшафта и еще кое-какие признаки цивилизации, не нарушающие колорит и самобытность местности, наоборот — подчеркивающие неповторимость и обаяние этого массива гор, холмов и рек на суровом севере континента... Жадно разглядывал я фотографии, понимая, что проблемы существуют везде, но у жителей этого городка и близлежащих к нему фермерских хозяйств они вряд ли похожи на проблемы наши, российские. У нас, тем более на севере, таких микрочудес света нет, не было и будут ли? Я вспомнил журнал и очерк в нем в контексте размышлений Мурата Агкаева о судьбе фермера в горах Осетии — красивых, богатых, но словно брошенных на произвол судьбы безразличием, охватившем, как летаргический сон, всех, от кого зависит благосостояние республики не в отдельно взятом районе, а повсеместно. Строить в горах, даже положить небольшой отрезок дороги — проблематично. Но ведь надо. Для кого-то горы — проклятие, препятствие, для кого-то — дар: энергия рек, целебные источники, альпийские луга, полезные ископаемые, и все это в экологической чистоте и первозданное™.

Горько было слушать его сетования на бессмертное чиновничество, на отсутствие материальной и моральной поддержки людей, подобных ему, людей, вросших в скальную породу не сорняком, а могучим деревом, людей, способных превратить в оазис любой клочок материального мира... Как-то туристом, обедая в ресторане в одном из городов Финляндии, я узнал, что каждый солидный и не только солидный ресторан в этой стране обслуживается одним-двумя фермерскими хозяйствами, поставляющими ежедневно исключительно свежие мясо-молочные продукты, зелень, фрукты, овощи, за исключением табака, напитков и заморских деликатесов. Чуть ли не век Россия, обливаясь кровью собственных граждан, решает дилемму общественного и частного с маниакальной верой в каждый из полюсов, а ведь многообразие форм производства самый верный и универсальный ход, решение этой дилеммы. Трудно представить себе рентабельным в горах коллективное хозяйство, а вот коллективная забота и усилия реализовать программу «Горы Осетии» через десятки и сотни фермерских хозяйств, подобно тому, которое пытаются создать такие люди, как Агкаев, в свете рыночных отношений — сама необходимость, ибо это прямой и кратчайший путь к изобилию и в горах и на плоскости... Следует отметить еще один аспект, — в горы такие люди, как Агкаев, поднимаются не за наживой, а к истокам традиций своего народа. За рулем машины, в долгой дороге в горах,

Мурат часто поет героические песни, и на ум приходит его глубоко осмысленная, выстраданная фраза: «Здесь я буду жить, здесь я и умру!»

Честно говоря, вот уже вечность, как мы с ним не виделись. Надо бы его навестить. Как он там живет и работает, в центровой глубинке одного из самых суровых и благодатных ущелий Осетии?..

ТАНДЕМ

Всю свою сознательную жизнь отношусь с уважением к людям, в которых гармонично сочетается жесткий прагматизм и ранимость поэтической души, ибо в «чистом» виде, не сочетаясь, эти два качества если не ущербны, то обречены: первое на презрение, второе на признание, ибо ранимость часто понимают как слабость, и в конечном счете, неспособность выстоять в жизни...

Темина Туаева, дочь одного из лучших драматургов Осетии Давида Туаева, в свое время была прелестной девчонкой и выросла в прелестную женщину. Сегодня она — выпускница киноведческого факультета ВГИКа, руководитель киноцентра при Северо-Кавказском отделении Союза кинематографистов России, мать двоих взрослых детей и супруга режиссера-оператора, вгиковца, Берта Бзарова, моего друга и коллеги... Как-то Темина праздновала свой юбилей, и в какой уже раз я поймал себя на мысли, что время похоже на арбу с ракетным двигателем: оно медленно ползет и... несется с таким свистом и яростью! Возможно ли подобное? Оказывается, возможно, как возможно родиться старцем, а умереть спустя век наивным младенцем... Нечто, не поддающееся определению, придавало юбилею Темины и ей самой грацию мадонны, застывшей на полотне жизни такой, когда и время уже бессильно что-либо изменить в образности и содержательности портрета...

Не всегда дети наследуют и повторяют своих родителей, и, будучи дочерью драматурга, Темина могла быть, скажем, химиком, горным инженером, мало ли кем? Но сам воздух в семье, где она росла, воспитывалась и воспитывала себя сама, был пропитан духовностью ее родителей, их близкого окружения... Книги и музыка, а не циркуль и логарифмическая линейка стали доминантой ее мироощущения, доминантой, которая увлекла в мир искусства, и,

приятно отметить, искусства большого — бульварной литературе и эстраде Темина предпочла классику, и это обогатило ее, и в конечном итоге, определило круг интересов и выбор профессии. Но только киноведом ее не назовешь. Киножанр собирательный, но и безбрежный, поэтому так универсальны кинематографисты, — лучшие из них свободны и компетентны в любом творческом пространстве...

В доме Туаевых, насколько я помню, не переводились гости. Не переводились они и в доме Бзаровых. Поженившись, и Берт и Темина эту традицию продолжили и продолжают, и лично меня не покидает ощущение, что в гостях у них, — как в стенах пен-клуба или какого-нибудь творческого союза... Живи эта семья на Монмартре, в пустыне или на Аляске, она была бы магнитом и средоточием местной и заезжей интеллигенции, таким мини-храмом, где можно помолиться, углубиться в себя или в чужие размышления, близкие или родственные тебе по интенсивности духовных исканий... При этом хозяйка отменно готовит, а Берт неотразим в любой компании, ибо родился другом, собеседником, анекдотчиком, хохмачем при всей серьезности и творческой неповторимости его кинематографических работ. В квартире, где под одной крышей живет тандем «Темина Туаева — Бзаров Берт», перезнакомились десятки интереснейших людей, а гости Владикавказа по линии кинематографической, а это известные и знаменитые актеры, режиссеры, сценаристы, «веды», — все перебывали у Темины и Берта, и подобное — не дань и не корысть приобщиться к «лику святых», а жест гостеприимства и опять же, жажда по новым мыслям, впечатлениям, ощущениям, поиск единого пульса на необъятной ниве искусства быть и творить...

В 1986 году, можно сказать, на голом месте, Темина Туаева создала «киноцентр» при Северо-Кавказском отделении Союза кинематографистов России, возглавила его и со скромным коллективом в несколько человек развила деятельность, соответствующую ее энергии и темпераменту. Киноцентр в лучшие свои годы проводил по пятисот мероприятий по всем городам и весям от Ставрополя до Махачкалы, а это сотни лучших документальных и художественных лент, рабочие контакты с посольствами Италии и Франции, Польши и Мексики; киноклубы, детские и взрослые абонементы, программы, лекции, фестивали, премьеры и встречи...

Недавно по московскому радио прозвучала идея создания в учебных заведениях страны школы экранной культуры. С мировым «взрывом» ауди— и визуальной техники, охватившей все сферы человеческой деятельности, идея эта — сама необходимость. О степени влияния на умы электронных средств информации, на каком-то этапе — революционном, писал еще в семидесятых такой крупный социолог и мыслитель, как Маклюэн. Работы и опыт Туаевой и ее «киноцентра» в этом стратегическом направлении в России не имеют аналога, — руководство АО «Киноцентр» объявило свое отделение во Владикавказе одним из лучших, и очевидно поэтому члена правления СК республики и России Темину Туаеву избрали членом Совета директоров руководства АО «Киноцентр». Есть еще один немаловажный аспект в деятельности Туаевой, — гражданский. Сколько друзей приобрела Осетия благодаря Темине, и скольким из них Осетия открылась самым сокровенным, глубинным и неповторимым в себе... На моей памяти благодарные глаза, слова и улыбки таких мастеров экрана, как Озеров и Марков, Борисов и Стриженов, Калныньш и Збруев, Тома и Талызина, Фарада и Прохоренко, Юматов и Абдулов, и несть им числа...

Какое-то время Туаева работала редактором Северо-Кавказской студии кинохроники. Помню ее пытливость, вечный букет идей, способность зарядить интересной творческой задачей, выжать из материала все, что в нем есть. Очевидно поэтому содержательны ее киноведческие работы, и в частности, в сборнике «Молодые таланты» — эссе о коллеге, соавторе и режиссере Л. Макеевой.

У Темины феноменальная способность запоминать вехи, имена, фамилии, названия работ, повороты судеб и даже отдельные реплики, имеющие прямое или косвенное отношение к ее профессии, к ее пытливой и вечно неспокойной личности — она прекрасный и всегда неожиданно сведущий собеседник, будь это политика, религия, экономика, мода, андеграунд, астрология или юридический нонсенс... И ей не все равно, что происходит в этом мире и непосредственно в Осетии. Настойчивая беском-промиссность уживается в ней с пониманием, перерастающим в сострадание, в акт помощи, и при этом никто, кроме самых близких ей людей не знает, что она пишет блестящие, проникновенные, отточенные рассказы, и пусть их у нее немного, на мой взгляд, они драгоценны... Ее дебют, как актрисы, в фильме «Древо желания» впечатлил такого гиганта грузинского и мирового кинематографа, как Тен-гиз Абуладзе.

Продолжая тему дара Темины, как актрисы, снявшейся не только на «Грузия-фильм», но и в Таджикистане, и в родной Осетии, отметим: Ричард Гир, просмотрев «Древо», не поверил, что матерая красавица Наргиза-Темина не профессиональная актриса, подтвердив, таким образом, вакхическую догадку: «лицедейство — в природе женщины». Но не каждая способна возвести сей дар в степень искусства, добавим мы.

Темина — яркая, броская женщина: конституция, восточный, так сказать, тип, где грани определяются не макияжем, а таинством происхождения... Ее отличает вкус, и от чайной ложки в столе буфета до сумочки, все у нее красиво, практично, надежно... Все это прекрасно оттеняется фильмами Берта о культурно-бытовых пластах бывшей Дагестанской АССР, где он, оператор кинокомплекса при Северо-Осетинском телевидении, в течение десятков лет исколесил тысячи километров, отснял десятки тысяч метров кинопленки и создал коллективный портрет республики — одной из самых многоязычных и наиболее колоритных в стране. Берт — оператор первой полнометражной документальной ленты, посвященной 120-летию со дня рождения Коста Хетагурова; десятков фильмов и сотен спецвыпусков, отснятых по периметру от Селигера до Дербента. Многие его работы отмечены на фестивалях и международных кинофорумах... Несколько фильмов он творил в содружестве с Теминой, она у него была в качестве сценариста, и этот опыт оказался интересным и плодотворным.

Примером может быть впечатляющий фильм о Веронике Дударовой...

Дюжину фильмов с Бертом Бзаровым сработал и автор этих строк, всегда восхищаясь способностью Берта извлекать из каждого кадра скрытую в нем поэтику жизни, как чуда; его репортаж-ные блоки — мирового класса, полные динамики, с массой портретов, точных, емких деталей... Параболы его камеры ткут мозаику, сшивают полотна, и эта множественность, плотная, перенасыщенная образность становится зрелищем, за которым не поспевает глаз...

Берту Бзарову шестьдесят уже стукнуло. Бог одарил его способностью быть вечным мальчиком и за порогом шестидесяти — со своей еще не седой шевелюрой и темпераментом бейсбольного идола, он не моложав, а действительно молод. Как и Темина — одна из тех женщин, которым не грозит смерч преждевременной старости потому, что велик заряд вневременной юности, с ее любопытством к тайне двери, закрытой на золотой ключ...

Дата добавления: 2015-07-26