Маруска

Есть старожилы, есть непоседы. Одного невозможно оторвать до гробовой доски от места, где качалась его люлька, другого всю жизнь носит по весям, и, зная сто языков, он с гордостью чувствует себя гражданином десятка стран и дюжины континентов... Неведомо, что зашвырнуло в начале века в Пригородный район Владикавказа три итальянские семьи, но факт, что подобное случилось. Выходцы из Славии, они основали ферму площадью более шестидесяти га. И назвали ее итальянской деревней. Колония была трудолюбивой, но Кавказ есть Кавказ, — разбой и воровство в те времена были такими же обыденными, как зубная боль или поход на базар... Вскоре местными бандитами под выкуп были похищены два молодых итальянца. Пятьсот полновесных царских рублей собрали три семьи для вызволения похищенных. Уставшие от постоянных притеснений, итальянцы подались во Владикавказ, а когда попытались перевезти в город скарб, их остановили около двухсот всадников... За опрометчивую фразу девятнадцатилетний Карло Руттар был застрелен и умер на руках своего отца Маттео. Лошади и повозки итальянцев были угнаны, скарб разграблен. Через два-три месяца старший сын Маттео двадцатитрехлетний Джованни решил проверить дома и оставленное хозяйство под городом, но живым не вернулся. В лихие годы три многочисленные семьи боролись за жизнь. Глава одной из них, отец Маттео Руттар и его жена Марианна, урожденная Кризетич, поддерживаемые христианской верой, не теряли присутствия духа; всякое ремесло было знакомо отцу, который вопреки всему наставлял твердой рукой и живым умом детей, а их у него было восемь, и все они преуспевали и в учебе и в труде. Одна из младших его дочерей, которую назвали Маруска и которой посвящен этот очерк, умная и прилежная ученица католической школы, ходила еще на курсы полевых телефонисток, но призванием на всю жизнь оказалась живопись. Любознательная девочка, еще с ноготок, рисовала на чем попало, и порой картон из-под сигаретной коробки благодаря незрелому порыву превращался в маленький шедевр...

Вернемся еще раз к вехам жизни семьи Руттар во Владикавказе. Маттео основывает предприятие для производства каменных блоков. Порода перевозится на ломовых лошадях и обрабатывается резчиками. Дело пошло, но национализация сталин-ской диктатурой затронула и процветающее предприятие братьев Рут-тар, которые вынуждены были бросить все и вернуться на родину, благо они сохранили итальянское гражданство, а одно из полотен восемнадцатилетней Маруски, подаренное итальян-скому консулу в Тифлисе, раскрыло им двери для возвращения на землю отцов. Мару ска находит работу сначала в Венеции при бывшем вице-консуле России, затем у дантиста в Милане, и где бы и в каком качестве еще она бы работала, если бы в ней не зрело миссионерское призвание, если бы всему окружающему она не придавала глубокое духовное значение, — мир предстал перед ней через призму веры, переданной родителями. Очарованная религиозными и социальными идеями «Сестер Миссии Пье Мадри дел-ла Ингриция красных пуговиц», которая действует в Африке, она поступает в эту конгрегацию, отдаваясь целиком вере и воле Бога... С кистью в руке...

Есть одна циничная фраза, подвергающая не то что сомнению, а истребительному забвению все сущее... Фраза эта — «Ну и что?» Всегда найдется человек, бросающий на весы негодным товаром такой феномен, как сама жизнь. Но слава Богу, не все циники, а лучшие люди земли благоговеют перед именами Матери Терезы, Ганди и подобных им, безвестным и безымянным на ТВ и в прессе человеколюбов, лишенных чванства, высокомерия, зависти, юдофобства и прочих химер, засевших в наиболее многочисленной и невежественной части человечества. Скромность и воздержанность, милосердие через жертвенность и сострадание, непорочность в свете веры и очистительного опыта в череде собственных поступков, сверяемых с бытием святых, а не злодеев, при абсолютном, порой трагическом понимании бренности, скоротечности жизни — удел избранных. От них исходят свет и тепло и никогда — леденящие душу холод и ненависть. Эти люди говорят тихо и не делают лишних движений. Они никогда не обидят, не оскорбят, не предадут и не погубят. Наоборот — спасут и вознесут! Работа в каменоломне — отдых в райском саду по сравнению с работой посланников и посланниц Бога. Одной из них несомненно является святая сестра Маруска Руттар, со страниц жизни которой вместе с выстраданной слезой стекает иконной чистоты золото веры в Благовест Воскрешения Бога и божественного в человеке...

Телефонный звонок. Снимаю трубку. Звонит Лариса Дзугуто-ва, режиссер «Владикавказтелефильма», снявшая два теплых фильма: один о замечательном Коста Сланове, другой — о женщинах Осетии в ретроспекции от балерины Авроры Газдановой до крестьянки Ревазовой. Лариса похожа на Буратино, — вся остренькая, такая же любознательная, — следопыт в деле раскапывания интересных человеческих судеб...

— Слушай, Герман, есть отличная тема для фильма, ну, пока, хотя бы очерка. Нет желания познакомиться? Надо проехать в одну квартиру. Я договорюсь и подъедем. Да?

Я Ларисе верю. Говорю — да. Через день подъезжаем. В руках книги, буклеты, письма, фотографии. Устная информация. Балдею, как говорит молодежь, от мысли, что под Владикавказ в начале века принесло итальянцев. Улетаю, как говорит молодежь, от работ Маруски. В письмах дивлюсь ее русскому — не в морфологически-синтаксическом, а в былинно-исконном звучании ее обертонов. Черт знает что! Итальянка пишет казаков, как Репин, икону — как Рублев: в ее росписях, искусных компоновкой фигур, цветовой гаммой, аранжировкой линейной перспективы, и земное — фрагмент небесных сфер... На одной из них — негритянка, и не в качестве служанки в капители святых, каковой так блестяще явилась нам черная няня всемирно известного Фолкнера. Сквозная тема — тема материнства. Но с дитем на холстах не мадонны, а женщины во плоти от плиты, с улицы, и сияющая плоть их божественна земным, чувственным цветением... Все матери — разные, испепеляющая любовь к младенцу — единая. Это тот реализм, когда стилистический эпатаж или, скажем, оригинальность неуместны не по нищете выразительных средств, а по святости темы... А вот Христос выламывается из холста словно через плотные мраморные плиты, пласт морской воды — возникает эффект явления, появления, проявления, как мы видим на фотобумаге, опущенной в проявитель, возможно, этот технический прием снят с фресок на потрескавшихся от времени стен храма... Прием результативный и благотворный, и Маруска использует его в подавляющем количестве своих работ, которые мне удалось увидеть, ибо он создает ощущение непреходящее™, вечности, неизменности природы, человека, общества, проблем, слез и радостей, жизни и смерти... Время в этих работах — не всесильный персонаж, а декорация. Для скромной послушницы подобное — в ряду самых непредсказуемых творческих открытий, если не сказать «озарение»...

Многие художники пишут святых. Редкий из великих не писал Христа. Естественно, каждый по-своему. Но это деликатная, и, скажем откровенно, неразрешимая задача. Христос совершенен, может, поэтому Дали наказывал: «Не бойтесь совершенства, вам его не достичь». Любой человеческий лик отграничен от абсолюта, ибо собирательный образ лишен генетической индивидуальности. Можно интересно интерпретировать муки соз-дателя, но лицо — зеркало души — его в миллиардах лиц всех поколений бывших, настоящих и будущих не терпит константы — оно подвижно, как плазма, буря, стихия, или непрекращающаяся цепная реакция... Христос Маруски — не супермен, не простолюдин, не интеллектуал, не сусальный красавец и не грубый докер. И не символ страданий за страдающее и беззаботное человечество. И она не пишет тело Христа, — все ее внимание сосредоточено на лице, всегда благородном, но в титанической круговерти страстей и мыслей, где Христос бессилен в силу понимания разноголосого хора детей своих...

Дети Христа... Уже не нужный даже самому себе, увядший, как осенний пейзаж предместья, человечек на скамейке... Работяга на тележке, оттирающий платком потное лицо, — вся его жилистая и покорная фигура — как гимн и проклятие вековечному труду... Арабская старуха с сумой, пересчитывающая деньги, — мятые купюры в смуглых, иссохших пальцах — продолжение морщин ее изношенного лица, немощного тела и последних надежд... Мальчик с собачкой — триумф бессознательной близости всего живого и невинного...

Мир знает массу творческих «измов», и все они интересны, и всем им в той или иной степени присущ эстетический экстремизм, когда стилистические упражнения становятся самоцелью, фокусом, экспериментом алхимика... Вещи Маруски Руттар, подтверждающие индивидуальность автора, несут в себе опыт мастеров кисти, известных ей как человеку высокой культуры, — в них дышит космическая чистота и первозданность полотен Утрилло, волшебная светотень Лиотара, мятежность Курбе... Женская рука и душа Маруски удивительным образом избирательны в драме, где даже цвет кажется монохромным; в буколических радостях детства, где все пронизано теплом материнского, солнечного... Она любит времена года. Ее кони — в снежной пурге, верблюжий караван — в песчаной буре... Замерзшее озерцо за обочиной дороги, улица после ливня, — словно листки календаря, в которых вместо дат и цифр — дар небесных сил и благодати, ибо хороша зима, прекрасно лето, светлопечальна осень и обворожительна весна!.. Широкой кистью пишет Маруска выступающие скулы трудяги; залихватская у нее русская тройка с коренным, от которого, ревностно отвернув головы, несутся еще два белых рысака. Но тончайшая кисть и колоратурная пастель ее икон, настенных росписей, живопись на лепестках роз!.. Неведомо, какой техникой работала, чем дотрагивалась до лепестков тоньше крыльев стрекозы, волнующихся от слабого дуновения, но эффект от взгляда на них ошеломляет, — этот изыск и искус из времен ветряных мельниц и золотошвей, когда между человеком и природой, как между губами в поцелуе, не было горечи будущих измен, а в ушах звенели веселые звуки клавесина.

Десятки выставок, престижных «биеннале», медалей, почетных званий, именных подарков, — высокое признание высокого призвания, — в последние годы чуть ли не ежедневное внимание критики, журналистов, телерепортеров, интеллектуальной элиты Италии... Таков итог, если можно назвать итогом непрекращающийся творческий процесс творца и по сей день. Любой искусствоведческий анализ — от примитивного комплиментарного до метафизических бездн — грешит общими местами. Прочитав несколько восторженных панегириков в адрес Маруски Руттар, я обнаружил и золотые крупицы непреднамеренного откровения и снайперски точных характеристик ее человеческого, творческого, и духовного, в контексте сана, содержания. Не комментируя их более, привожу фрагменты некоторых из них:

«Художница, родившаяся в России, неоднократно награжденная Академиями города Рима, премиями Макнавелио и Мардзок-ко Флоренции. За ее плечами более пятидесяти лет жизни монахини. В каждом ее произведении — послание мира. Неискоренимая потребность поэтического выражения поддерживает творческое вдохновение сестры Руттар Маруска и составляет лирическую сторону ее стиля, интуиции, передает ее эмоциональное состояние, позволяя полностью раскрыть ее собственное мировоззрение. Это великая художница, достойная самого высокого восхищения!» (Джованни Мадзетти).

«Пейзажи сестры Руттар Маруски со всей очевидностью передают ее инстинктивное отождествление с окружающим миром, он становится живым воплощением ее душевного состояния, созерцания природы, которое не впадает в риторику, а оставляет неизгладимый след в памяти и воображении, чтобы потом зажечь в нас надежду, желания и размышления, которые текут волшебным потоком в ее работах, как важные послания. Аналогична и интерпретация фигур, с широкой гаммой чувств, конденсирующих в себе глубокую и напряженную психологическую работу, различные движения души, которые удивительным образом передаются в образах, телах. Прекрасно!» (Эмилио Бианки).

«Повествуя о сестре Маруске Руттар, вспоминается, как на Национальном Конкурсе города Реджо, во дворце Сан Джордже столицы Калабрии появилась сама художница в черном облачении с красными пуговицами, чтобы под аплодисменты публики получить первую премию за церковное искусство. Это была М. Руттар, прошедшая меж Сциллой и Харибдой, пришедшая издалека, как Фата моргана из сказочной страны померанца. Во время других встреч сестра Маруска со всей искренностью и смирением подтверждала всеобщее мнение критики о ее картинах, созданных в тишине молитвы и ставших победителями Премии Караваджо и Итальянской Художественной Премии. Последняя важная встреча с художницей состоялась недавно, по случаю 50-летнего юбилея ее самостоятельной жизни в церкви, в ее доме в Сан Феличе. Сестра Маруска была окружена многочисленной публикой; волнение ее было явным, судя по необычному ее молчанию, которое контрастировало с ее необычным желанием поговорить. Потом стало известно, что ее наградили званием академика Тибрской Академии «За высокие художественные заслуги». Глядя на нее, сидящую в центре зала, такую хрупкую и молчаливую, трудно было догадаться о той внутренней силе, благодаря которой ее творчество обновляет мир каждый день в одиночестве ее студии на озере Гарда. Искусство помогает ей, дает радость постоянного нового открытия среди красок, кистей и полотен, открывая и выражая суть красоты, любви и веры. Маруска Рут-тар — художница творческой радости, как в человеческо-рели-гиозном плане, так в плане поиска собственной действительности, как моральной обители ее духа, связанной древней любовью к своей земле и навеянной Чеховым. Это сердце обманутой России, которое она хранит с тоской и надеждой на лучшую участь несчастного народа. Ее творчество предстает как средство сближения людей в гармонии преобразующегося мира, как средство, которое придает смысл жизни. Все это происходит через живопись, которая, следуя канонам современного реализма, остается верной традициям, преодолевая противоречия между неоклассицизмом и современной действительностью. То есть Маруска Руттар вновь открывает древние ценности нашей цивилизации, связывая их с современной проблематикой и подтверждая преемственность своего искусства, последовательно идущего по внутренней линии тройного призвания: божественность, гуманность, природа. Несравненные иконы содержат в себе композиционные образы и характеры в типично византийском стиле в подражание Рублеву. Материнство является апофеозом любви на фоне мягкой и счастливой атмосферы семьи. В мистическом облике распятого Спасителя — желание доказать реальность нашего времени, заставить задуматься каждого человека о насилии, которое угрожает мирному сосуществованию»... (Элио Марчиано).

А не кстати ли после этих комментариев привести пару выдержек из многочисленных писем Маруски близким? Вот одно из них, датированное 30 январем 1995 года. Текст привожу факсимильно.

«После операции мне очень тяжело на ногах. Слава Богу, что рисую и целый день сижу. Ходить не могу, и дай Бог, чтоб не упала, тогда будет конец. Ну это все пустяки перед вечным счастьем. Я благодарю Бога за все, что мне дал и дает. Ох, если бы знали, сколько у меня работы, все хочу сделать, все в беспорядке. Сколько работ и вещей начато и не закончено! Юля (сестра) мне всегда говорила, что я никогда не довольна, все делаю и переделываю, в то время, когда могла бы сделать другую картину, а эта кому-нибудь понравится, но я говорила, что должна нравиться мне, и она была права. Как хотелось бы сделать еще одну выставку, но не знаю, если смогу. Жаль, сколько времени потеряла из-за животных: куры, зайцы, птицы и т. д.».

Еще одно, датированное 3 январем 1996 года. «Хожу с двумя палками, без них совсем не могу. Благодарю Бога, что могу еще сидя рисовать. Надо было бы, чтоб мне было теперь 20 лет, т. к. теперь картины стоят, и у меня очень много работы! Я сделала больше 50-ти выставок, почти всегда — 1-й приз, 4 Оскара, 2 медали, премия Нобеля. Подумай, 5–6 лет тому назад, когда сделала выставку, оценили иконы 25x35x4 в 5 миллионов и тройку — 9 миллионов. Скажете, что я хвастаюсь, конечно, я сама удивляюсь. Это мне Бог помогает и показывает всем, как красиво. Нравится техника, что у других нет, и я работаю для бедных в Африке, что помирают».

В 60-х годах в Америке пользовалась шумным успехом авангардистская пьеса, в которой герой (других персонажей нет) слушает дома свои магнитофонные дневники, записанные на протяжении десятков лет, и с горя, что жизнь прошла и не повторится, издает отчаянные междометия и заливается неразбавленным виски. Статика одноплановой сцены и живое течение драматических тромбов были по тем временам новацией...

Что же, нечто подобное испытал, правда, без виски и междометий, и я, разглядывая фотоальбом, изданный недавно в Венеции искусным и мудрым составителем. В альбоме — сотни фотографий сотен людей из десятков стран мира, снятых от начала нашего века до его середины. Люди всех возрастов, разных судеб, разного социального ценза, в разных ипостасях. После просмотра всех фотографий создается ощущение, словно понюхал букет полевых цветов, в котором каждый имеет свой неповторимый аромат. Если эти цветы — аллегория времени, то две-три фотографии из альбома, посвященные семье Маттео Руттар, где он, высокий и черноусый, похожий на легендарного Ванцетти, и где Маруска — вершок от земли, а на руках матери — просто круглая кнопочка, и во мне вызывали самый настоящий протест против времени, ибо не имея возможности видеть Маруску двадцати, тридцати или сорокалетней, я увидел ее согбенной, под девяносто, правда, характер детского личика словно зацементировался на всю ее долгую жизнь: прямые, рубленые линии, близкие не к овалу, а квадрату, неужто крови итальянской? Скорее, боярыня Морозова, только добрая, постриженная в монахини. Как нелепы в свете святой жизни и судьбы Маруски реликтовые пассажи о чистоте расе, вопли державников, да и вообще, любой раздел и любое деление живых существ с разумом, как неживых... Размышляя далее, подумалось, каким же было в начале века культурное пространство Владикавказа, если школьница Маруска Руттар за годы жизни в России, а годы эти можно пересчитать на пальцах, смогла так глубоко проникнуть в пласты культуры русской и через нее, накоротко, к идеалам гуманизма и так называемых общечеловеческих ценностей... Конечно, впечатления юности — самые яркие, цепкие, живучие, но Василиса Прекрасная, переписанная ею маслом с картины Васнецова, разве сувенир на память? Не знакомство ли с русской литературной классикой подвинуло ее к богоискательству, а ужасы революции — к борьбе за человеческую жизнь и достоинство, в конце концов — к миссионерству, когда отдельно взятая душа несет благословение себе подобным в этом сумасшедшем мире, где вот уже несколько тысячелетий льется кровь жертв Дьявола?! И если даже антагонизм онтологичен, и все живое, как метко заметил И. Бродский, стремится к экспансии, в дилемме Добра и Зла Маруска отождествляет себя с Богом, а как творец, утверждает Добро, и стены епархии для нее не только прибежище и кров, но и несокрушимая цитадель ее Веры!..

Маруска, в белых одеждах, в пустыне, где по преданию Иисус Христос постился сорок дней...

Маруска в Колизее Ватикана вручает Папе сотворенную ею икону, под стеклом, в массивном окладе темного дерева...

Маруска с близкими у стены деревенского дома — дом в деревянных ребрах, с навесным балконом, высокой лестницей, в ослепительно белой шубе пересохшей известки...

Маруска на фоне снежных гор, руин храма, на площади с фонтаном, на кладбище, в саду, на приеме в честь, кормящая церковных кур...

Не покидает ощущение чистоты тела, духа, одежд ее с красными пуговицами, похожими на головки земляники. На ум приходят любительские строки из поэтического посвящения Маруске внучкой ее сестры:

Ни грамма зла, ни капли лжи,

Нет пустоты в твоих работах,

А только свет твоей души,

И жизнь в стремленьях и заботах...

А мне понравилась поразительно емкая и точная строка из биографии Маруски для книги: «Она рисует образ Христа, постоянный образ ее виртуозного мастерства, ее сильного и приветливого характера, ее суровой простоты и несокрушимой стойкости».

Недавно Маруска Руттар умерла.

Царствие ей небесное...

Дата добавления: 2015-07-26