Человек, который говорил об эпосе

Где-то в начале пятидесятых, мне было тогда лет десять-двенадцать, я пришел домой из школы, дома — гости: бывший первый секретарь обкома партии Кулов, предсовмина Газзаев, еще какие-то мне незнакомые люди — друзья отца. Все сидели за столом с вином, рябиновой настойкой и коньяком... Пироги, соус, зелень, фрукты, минеральная вода... Был летний полдень, нещадно палило солнце, но в комнатах было прохладно, и легкий ветерок трепал края занавеси на открытой во двор двери...

Один из незнакомых мне гостей что-то оживленно говорил, постоянно поправляя копну, а точнее высокую густую волну волос, — все его слушали, почти забыв про стол. Речь шла о Нартс-ком эпосе, книге для меня священной. Их было у меня две, обе толстые: одна, зеленая, — на осетинском, другая, коричневая, — на русском языке. С цветными репродукциями, перед каждой из них была полупрозрачная прокладка — тоньше и белее папиросной бумаги... Человек, который говорил об эпосе, был широкоплеч, по-мужски красив, а рассказ его сверкал, как разноцветные камни на дне горного родника... Я слушал его, разинув рот. Когда гости ушли, этот человек просидел с отцом еще около часа... Я спросил бабушку: «Кто этот дядя?» Она мне ответила: «Васо Абаев»...

Это было мое первое знакомство с человеком, которого еще полвека назад ученый мир знал как блестящего ираниста и лингвиста... Есть профессии, вызывающие энтузиазм, совершенно не похожий на энтузиазм фанов или футбольных болельщиков. Все, имеющие отношение к истории, если это не произведение искусства и драгоценности, ближе к таким понятиям, как библиотека, архив... Васо Абаев — не звезда балета, тенниса, эстрады, футбола и других зрелищ, волнующих кровь миллионов... Он, скорее, «книжник», эдакий схоласт и консерватор, но люди науки знают, что это — Ахилл, прекрасный, победоносный, и, в одном лице — еще и Сизиф, с той лишь разницей, что труд последнего был лишен смысла, а труд академика Абаева высветил такие потаенные глубины истории, до которых многим другим одаренным умам не хватило бы и десяти жизней...

Сегодня никакой исследователь и статист не определит, кем же для цивилизации является академик Абаев — столь разносторонне был одарен этот человек, оказавшийся моим родственником и по географии рождения. Абаев — кобиец, есть такой аул Коби — у подошвы Военно-Грузинской дороги и Крестового перевала. В шаге от него — родовой дом Гудиевых... За все последующие после первой встречи годы я виделся с Василием Ивановичем десятки раз, снимал его на кинопленку, был в институте, где он работал, говорил с его коллегами, общался с близкими и не переставал удивляться, как не перестаю и сейчас, титанической работоспособности и почти патологической верности своему призванию проникать в абракадабру культурных пластов под вековечной толщей истории... Зная десятки языков и наречий, Абаев, конечно же, перечитал горы специальной литературы, но это не тот случай, когда труд и терпение приводят на вершину... Это, безусловно, дар, причем редкий, ибо читать замысловатые письмена — много, но далеко не все. Главное — найти причинно-следственные связи в океанах информации, в океанах, которые перетекают один в другой не по поверхности проливов, а в тектонических изломах своих бездн... Его научные труды не поддаются даже простому перечислению; каждый вывод, каждое открытие ученого — эстафета в бесконечной цепи догадок и умозаключений. Были великие ученые и до Абаева, будут и после него. Но ведь неповторим Коста! Так же неповторим Абаев, ибо он основоположник, пионер-первопроходец, свернувший с тропы на каменистую почву земель еще не исследованных, полных всяких неожиданностей...

Взгляд ученого всегда был устремлен в глубину исторической летописи — в царство белых пятен, недомолвок, смещений, лжеистоков, научной некомпетентности источника... Надо было разбираться, вычленять, очищать, выстраивать в стройный логический ряд жизнь племен, языков, культовых обрядов на огромных пространствах не одного континента... Беглый взгляд на современную карту мира с четкими границами государств, детальной топологией базы сравним ли с исследованием такого конгломерата, как жизнь древнейших, жизнь, где понятие границы просто не существует, а культурное развитие или в зачатке, или в начале процесса, который, как хамелеон, в русле эволюции и перманентных превращений...

Как-то, сидя в его рабочем кабинете, в Москве, я открыл одну только что изданную книгу Абаева. Не помню ее мудреного для меня названия, но начав читать, чуть не «сломал» себе мозги, и переведя дух, тут же отложил. С таким успехом можно читать химические формулы или математическое обоснование теории относительности...

Когда говорят о порядочности ученого, в первую очередь, говорят не о морально-нравственном содержании, и, конечно, же, не о манере держаться или одеваться... Говорят о честности по отношению к предмету. Абаев метафорически напоминает библейского пахаря за плугом, утопающим в твердь по рукоять... Поэтому многие его труды и открытия синхронизированны с трудами и открытиями ученых, живущих за тысячи миль от его квартиры и стен научных заведений, где он штурмовал космос этноса... Некоторые из этих ученых давно почили в бозе, но в трудах академика Абаева нашли блестящее подтверждение своих озарений... Например, академик Миллер. Тот же Демюзиль. И осетин, и француз автономно, независимо друг от друга пришли к неоспоримому выводу, что творцы и потомки Нартского эпоса — осетины. Сказания и мифы других народов, населяющих Северный Кавказ, — слепок с оригинала, копия, несущая в себе элементы искомого... Именно Абаев строго научно доказал, что осетины — последние из северной ветви индо-иранской группы племен и языков... Из уст Абаева я услышал, возможно, спорный аргумент в акте присоединения Осетии к России. Этот аргумент — религия. В первую очередь. Потому, что религиозное единство — это единство духовное, на рубеже семнадцатого века более основательное, чем любые прагматические соображения племени и имперского великана.

Словари Абаева поражают этнической «накачкой» каждого слова и понятия, и нет вины ученого в том, что многие слова языка русского не имеют ни смысловой, ни морфологической транскрипции к осетинским, ибо они перекочевали в русский транзитом из языков других народов, либо они «новояз», т. е. рождены в обозримом прошлом и настоящем. Есть еще и элемент времени,— возьми и найди адекват в осетинском слову «синхрофазотрон» или «кинематограф»...

Абаев — осетин, но в призму его исследований попадает все многообразие древних культур, ибо, повторим, в них налицо взаимосвязь, взаимопроникновение, диффузия... Поэтому, ученый он — мировой: Почетный член Российской академии естественных наук, Королевского азиатского общества Великобритании, Европейского иранологического, член-корреспондент Угрофинского... Абаев читал лекции в Сорбонне и был почетным гостем десятков международных научных конференций, симпозиумов, встреч... Я был приятно поражен, когда на вопрос «В чем феномен Коста?», он, девяностодвухлетний, вместо того, чтобы задуматься и дать более или менее нудный академический ответ, взорвался, как мальчишка, и отрубил: «Откуда мне знать!? В чем феномен Пушкина? Не знаю. Есть такие люди...» И вспомнилось, как много лет назад,

когда снимался фильм о Коста и мне пришла в голову мысль спросить о великане великана, он спокойно и рассудительно сказал: «У русских есть Пушкин, у англичан — Шекспир, у немцев — Гете, — и, завершая скромный панегирик, уже на выходе, изрек, — а у нас есть Коста». И повторил эту фразу по-осетински.

Удивляют кельи таких, как Абаев. Ни роскоши, ни чванства, ни писка моды: походный шатер... Зато сотни книг, пухлые папки рукописей и почти казарменный порядок, разбавленный семейными реликвиями и портретами Коста: выжженный на дереве, цветной в окладе, и неожиданный на черном лакированном фоне палехской шкатулки. Непременные кинжалы, шашка, серебряный пояс, портрет, где Абаеву лет сорок и где он похож на Гарри Купера — голливудского актера, только без «стэтссона» и кольта, атрибутов вестерна...

В последний раз Васо Абаева я видел в его московской квартире... Я застал его за рабочим столом — он работал. Раздался звонок, и он взял трубку. За окном с дерева упал лист, а старые напольные часы с пластичной надписью «Лондон» на бронзе сверкающего чистотой циферблата пробили двенадцать... «Осень патриарха»... Название романа Маркеса показалось мне прекрасным эпиграфом ко всей жизни этого седого человека, светящегося изнутри... Восковая спелость старости: лица, запястий, рук... Иконный взгляд спокойных, выразительных и по-юношески живых глаз, и голос — протяжный, как восточный мотив из уст пилигрима, у костра на фоне спящих гор и полумесяца, зацепившего мерцающую голубым сапфиром звезду...

ЗАМИРА

Кто-то делит людей на хороших и на плохих. Маркс и компания — на классы. Расисты — на расы. И так — до бесконечности. И только для Создателя все мы едины, и велика символика восхождения на крест, как акт всепрощения грешников, а кто не грешен, пусть бросит камень — в себя!..

Человечество веками борется за свободу, не понимая, что свобода у каждого своя, а проявляясь, она молниеносно ущемляет свободу другого, и никакие законы, будь они тверже стального листа или дырявы, как голландский сыр, не снимут антагонизм, заложенный в самую сердцевину человеческой сущности... И в независимых странах есть свои овцы и волки, и трезвенников хватает инфаркт, плачут по близким и палачи... Так что людей, если и делить, то вернее всего на хороших и не очень хороших, понимая, что в любые времена, при любых обстоятельствах, в любой точке земного шара есть и святые...

В один из декабрьских вечеров позвонил мне председатель Союза кинематографистов Северного Кавказа Слава Гулуев и говорит: «Слушай, пришла ко мне старушка, божий одуванчик, с просьбой извлечь из нее, пока жива, информацию о создателях фильма «Зелимхан», где она играла заглавную женскую роль. Давай-ка нанесем ей визит и напиши что-нибудь достойное, — это же интересно!»

Я согласился. «Зелимхан» — первый кавказский фильм России, снимался в тысяча девятьсот двадцать шестом году под патронажем С. М. Кирова, а в основу сценария легла повесть Дзахо Гатуева. Главную мужскую роль в этой ленте играл Ладо Бестаев — кавказский Дуглас Фербенкс — так окрестили его кинокритики Америки, и, пожалуй, ошиблись. Несравненный Дуглас Фербенкс был красив до смазливости, Ладо Бестаев был сработан из базальтовых пород — крупные и правильные черты точеного лица с прямым носом, широко посаженными глазами и раздвоенным подбородком; скалы скул, плеч, квадратура коленей и ширина запястьев — все это было из горнила Курдалагона, как и массив грудной клетки, хищный профиль и звериный оскал рта, из щелей которого кочаном кукурузы сверкали зубы... Ладо Бестаев — отдельная тема. Добавлю только, что отправляясь в командировку, он мог забыть бросить в саквояж зубную щетку и полотенце, но никогда — гантели и эспандер, и что ему было за восемьдесят, когда он еще раз стал счастливым отцом прелестного малыша, рожденного от молоденькой женщины.

Не буду пересказывать сюжет «Зелимхана». Вещь Гатуева хороша, как кулак, собравший в удар все пальцы нашей исторической данности, но далека от хронологии действительной жизни Зелимхана, убитого сотней казаков, которые не без удовольствия позировали фотографу, запечатлевшему их довольные физиономии на втором плане снимка. На первом плане, раскинув босые ноги, в исподнем, лежал ширококостный, длинный, худой, больной не то тифом, не то лихорадкой Зелимхан, уже бездыханный, кем-то преданный, еще недавно в одиночку отстреливающийся от сотни, обложившей его, как волка, в доме, где, как казалось великому сыну Кавказа и абреку, он — инкогнито.

В трагически-романтической версии Гатуева Зелимхан Бестае-ва — воплощение лавинной, безоглядной смелости, мужества, но и ловкости, хитрости, мудрости... Весь актерский ансамбль фильма блестяще повторил набор кавказских страстей с похищениями, разбоем, кровной местью и, конечно, любовью, страстной и сдержанной, в строгих одеждах адатов и других атрибутов горской жизни...

Я не знал, что сравнительно недавно журналист, заведующая отделом культуры газеты «Северная Осетия» Б. Толасова опубликовала довольно полный материал о главной героине фильма с редким именем Зезык. А когда узнал, подумал, что это тетушка Бидзикоева вновь хочет напомнить читающей публике о лучших годах своей жизни, а точнее, нескольких месяцах этой жизни, когда кинокамера впечатывала в пленку ее волнующую юность, искусство перевоплощения и восторженные надежды на будущее... Но это же так естественно — в никчемном настоящем, на пороге небытия, жить романтикой прошлого! Ведь творцы фильма, восхищенные красотой и грациозностью девушки, увидев ее идущей вдоль «Интуриста», где они проживали, отправились за ней след в след на фаэтоне, а ее и ее брата уговаривали хором, чтобы Замира согласилась, а Георгий разрешил сестре сниматься в кино. Искусство определенного жанра и тематики слабых и неподготовленных развращает, иным являет пример высокой духовности!.. Режиссер фильма Олег Фрелих, догадавшись, пригласил сниматься в роли одного из братьев Зелимхана и упрямого брата, и в довесок, младшую сестру клана — Мадину, сегодня жену маршала авиации в отставке Шапошникова... Брат, радеющий за честь сестер, был сражен, и все трое лучшим образом отснялись в фильме, оставшись в веках на кинопленке, ошеломившей мир, чтобы умереть в хранилищах Госфильмофонда...

Конечно, было интересно и приятно, особенно мне, с посильной помощью сверхвоспитанной и милой собеседницы очутиться в конце двадцатых и, ощутив аромат тех лет, узнать хоть что-либо о создателях первого кавказского вестерна, например, что в нем снимались брат и две сестры из одной фамилии Бидзикоевых, два брата Золоевых; что в роли жениха героини выступил драматург Георгий Джимиев. Подкупал своей интернациональной начинкой состав съемочной группы: герой фильма — чеченец, автор повести и сценария — осетин, режиссер — еврей, оператор — русский... В фильме снимались актеры из Грузии — Коля Санишвили, Тина Мачавриани, а жизненную достоверность ленте придавала безыс-кусность массовок, игра людей «с улицы», непрофессионалов... Съемки велись во Владикавказе, на «Осетинке», в Кобанском ущелье, в Грозном, на родине Зелимхана в Харачое... Везде, где появлялась съемочная группа, начинался праздник, все приглашали к себе в гости, к столу, и все статисты, поголовно, отказывались от гонорара — кто же будет брать мзду от людей, решивших снять фильм о суровой, но яркой жизни горцев, хотя мельком и не без сожаления, бедная, как и большинство из нас, пенсионерка, припомнила, что пирожок тогда стоил тринадцать копеек, а она, актриса по случаю, получала в месяц четыреста рублей — сумма по тем временам — астрономическая!..

В скромной, но уютной квартирке Замиры больше всего, как я понял, фотографий — дюжина альбомов, коробок с фотками разных лет, а под стеклом стола и на стенах спальни — фотовернисаж из портретов близких и дальних, и любовно поглядывая на них, хозяйка не без гордости сообщила, что и в третьем поколении, отсчитывая от ее собственного, у Бидзикоевых и в семьях породнившихся с ними людей, — ни одного порочного. Я вернул ее мысли к фильму, и она сказала, что после съемок все создатели фильма с жаром уговаривали ее ехать в Москву и учиться на актрису, а она, воспитанная в традициях скромности и стыда, отказалась и почти всю жизнь проработала педагогом-инструктором по швейному делу в ФЗУ и в интернате... Этому искусному ремеслу Замира училась в Ростове и, впервые приехав в этот город, увидела на стенах и тумбах афиши своего фильма... В тонкой скрипичной интонации, с какой она говорила об этом, я ощутил грусть по несбывшейся мечте, и только неизбывная любовь к близким и забота о них каким-то образом спасали ее еще не увядшие сознание и чувства от обреченности, суть которой для нее сводилась к нелепости: актриса схватилась со швеей, и этот поединок, очевидно, завершится на погосте, ибо будь она золото-швеей, в ней не затихнут страсти Магдалины, изгнанной из рая грез, точнее, из фабрики грез, как элитарно-утилитарно окрестили кинопроизводство, кинематограф, искусство кино...

За альбомами Замира сообщила, что отец ее, Камболат Бидзи-коев и мама Базо Гусова — выходцы из Куртата, что детей у них было десять: шесть сестер и четыре брата, что в двадцатом году отец умер, и все они остались на руках у матери... Что муж ее, Камбегов Ибрагим, был управляющим конной базой, а его брат, Борис, — доктор биологических наук, работает в Тимирязевке и недавно издал книгу о коневодстве и коннозаводстве России... Показав книгу, Замира, чтобы мне полнее ощутить вклад ее близких в благо Осетии, словно открывая государственную тайну, сказала, что это ее сестра Нина, будучи управляющей коммунальным банком, не согласовав свой шаг с руководством обкома партии, лично проявила волю и из фондовых, неприкосновенных денег выделила три миллиона рублей для того, чтобы был сработан и поставлен памятник Коста, тот самый, тавасиевский, что парит на площади перед осетинским театром.

Слушая, я смотрел на эту женщину в чистой, строгой, темной одежде, на ее красивое лицо с короткой шапкой седых волос и ловил себя на мысли, что тепла, прозрачна и чеканна лексика и дикция ее слов, пластичны движения, свежа память и непомерно добра душа — в ней угадывалась жертвенность огня, не затухающего под очагом «Матери сирот», огня стеариновой свечи в руках ребенка, испугавшегося темноты, и не хотелось верить, что за тонкой стеной ее квартиры, у подъезда — не фаэтон с розовощеким кучером, а иномарка с небритым крутым, рассказывающим себе подобному о своих сексуальных подвигах в аранжировке кабака и «баксов»...

ЛАДО

Кавказ сотен языков и наречий, непередаваемых ни в каких измерениях культур, конфессий, обычаев, обрядов, с колоритностью и глубинным содержанием этносов, и, внутри них — характеров и типажей — недооценен за всю свою историю и на пороге даже XXI века кое-кем воспринимается, как скопище диких племен, а ведь Кавказ — бриллиант на пальце планеты!.. На пальце России имперской этот драгоценный камень не раз омывался кровью и слезами, и будем надеяться, что эти времена ушли безвозвратно...

Недавно, впервые в жизни, я смотрел чудом сохранившуюся копию фильма «Абрек Заур», снятого в 1928 году. Этот немой фильм, на мой взгляд, «утер нос» лучшим вестернам и при всей театральности постановки зеркально отразил самостийную мощь Кавказа, как института, которому есть чем поделиться с человечеством по всем аспектам жизни... Великий Владимир Бестаев, Ладо, самодеятельный актер и посредственный режиссер документальных лент впоследствии, в этом фильме — символ лучших качеств и доблестей лучших людей Кавказа вне их национальной принадлежности, хотя и в жизни и в фильме он — осетин, и все события фильма происходят в Осетии...

Сюжет фильма прост и схематичен, но сегодня, когда технически кинематограф стал изощрен до отвращения, простота и схематичность этой древней ленты ощущаются, как порыв горного ветра в задушенном духами салоне визажиста. Странным образом эмоциональную и смысловую мощь ленте придает отсутствие звука, музыки: диалоги и комментарии пишутся в кадре субтитрами, но нет худа без добра. Фильм не заболтан, музыка рождается в самом изображении, из монтажных стыков, резких, хлестких, как удары кремня для высечения искры...

Исповедующий свою правду в мире насилия и лжи, Заур убивает солдафона, издевающегося над горцем; не отдает замуж, а точнее, на поругание горячо любимую сестру заносчивому и пустому князю и становится вне закона — абреком. С первого взгляда на могучего горца, веришь, что самим Богом этот человек создан для жизни достойной, яркой, содержательной. Друг бедняков, он враг богатых не потому, что у богатых больше жизненных благ, а потому, что они нищи духом, аморальны, безнравственны... Лидер, народный мститель и герой абрек Заур вершит свой суд над этой нечистью, и в фильме с потрясающей силой обнажаются корни этого исполина! Минимальное количество декораций, массовки с привлечением местных жителей, съемки, в которых угадывается старый Владикавказ, наши аулы и ущелья, сладкой, щемящей волной окатывают душу, и хочешь не хочешь, гордишься, что ты сын своей земли и счастливый потомок своих предков: безымянных — в могилах и легендарных — в народной памяти...

«Разве достоин жизни человек, предавший законы гостеприимства?» — вопрошает Заур, пристреливая скрягу и предателя. А на вопрос пристава, кто убил Ибрагима, мудрые старики в лице старшего отвечают: «Закон гор!» Да, вековечные законы гор плохо спрягались с беззаконием власть придержащих и возвышались в сердцах и душах обездоленных сторожевыми башнями, обращенными к Богу... Заур — сильный, ловкий, смекалистый, добрый и беспощадный — стал живым воплощением «закона гор» и поэтому был красив каждым своим жестом, походкой, широкой и основательной, кинжально разящим взглядом прямо посаженных и утопленных в глазницах глаз; он был красив на скачках, влетая на коня прыжком с высокой стены, и — рука не пишет, — грабя богатый фаэтон, и даже убивая... Попутно замечу, что если в американских вестернах герой, не целясь, «снимает» муху, летящую за горизонтом, в «Абреке Зауре» таких дешевых финтов нет. И не от каждого выстрела абрека падает очередная жертва с другой стороны. Но каждое движение этого абрека нашептывает, что в бешмете и мягких чувяках затаился матерый зверь, молния, подобная той, которой он сразил первого обидчика. Получив удар, Заур ответил своим, опередив смену кадра в проекторе, а это — сотые доли секунды... Кстати, лошадь, на которую он прыгает со стены госпиталя, что напротив пятой школы, отстояла от стены метров на семь. Я видел фильмы с полусумасшедшими каскадерами, но подобное мог совершить только кавказец, и, конкретно, Владимир Бестаев...

Фильм снимали не великие, известные всему миру кинематографисты, но фильм получился великий! Мировая пресса взахлеб говорила о его достоинствах, а в нарождающемся Союзе Советских его сняли с проката и благополучно похоронили — из идеологических соображений: пародийно и с сарказмом, показалось, в ленте представлена Русь скалозубов и ермоловых, и дышит героикой каждый кадр, где возникают нацмены со своим абреком. Как говорится, Бог им судья, но на мой взгляд, «Абрек Заур» —

классическая кинематографическая школа, в которой все вдохновенно и просто, и, скажем, не совсем просто, если в ленте нет ни одного плана, который бы не просился в багет, как законченное живописное произведение, в котором есть ракурс, динамичный второй план, ощущение гор и нашей жизни, близкое Сека, Казбеги, Хета-гурову и всем кавказцам, черпающим уверенность в себе не оружием, а теми законами гор, которые вели к цели создателей фильма «Абрек Заур»...

Дата добавления: 2015-07-26