Курс норд

Плотно вжавшись в кресло, покрытое ярким пончо, в ладном комбинезоне с фартовой надписью по-английски, сидел крепко сколоченный, невысокий человек и, ожесточенно жестикулируя, что-то говорил, а я, вглядываясь в его живое, подвижное лицо и внимательно слушая, думал, что есть люди, к которым «диагноз» пенсионер не клеится ни с какой стороны. Например, Юрий Сергеевич Кучиев. Морской волк, прошитый насквозь ледяными ветрами лютого Севера, человек, который и сегодня ударом руки может сшибить железобетонный столб, и вдруг — \ пенсионер. Это, во-первых. Во-вторых, пути Господни неисповедимы. Горец, мечтавший стать летчиком и намотавший на «кардан» гребных винтов сотни тысяч морских миль, на суденышках хрупких, как орех, и на атомных динозаврах, способных протаранить многометровую толщу окаменевшего от стужи льда, как корку остывшего «безе»... И, в-третьих, какой надо быть шекспировской личностью, чтобы, проклиная свое время, — восхищаться им, как это делают редкие люди, не изменяющие принципам, как бы их, эти принципы, не заклинило в уродливой машине вероломной и вечно непредсказуемой жизни... Сталинский режим убил его отца, а Кучиев Юрий Сергеевич — ярый сталинист. Личность, буквально закованная в доспехи индивидуального выбора, и в то же время — убежденный коммунист, влюбленный в корневую суть этого понятия, как в силу, пусть нивелирующую, но собирающую в коллектив разношерстную масть человечества...

Для новоиспеченных Рокфеллеров, «новых русских», и не русских, обалдевших от возможностей будучи никем стать всем только от «купли-продажи», такие, как Юрий Сергеевич Кучиев — рудимент, музейный экспонат... Лично для меня — пафос нашей исторической судьбы, живая трагедия тех несоответствий, которые в гармоничном ряду не реального, а желаемого, могли культурологические эксперименты Маркса и компании сделать рентабельными для всех и навсегда. Так не бывает. Но и без сослагательного наклонения, без «если бы да кабы» очевидно, что не выбирают не только родителей. Еще и эпоху, родину, обстоятельства, и в конечном счете — судьбу. Вот где силен «рудимент» Кучиев, презирающий новое время не потому, что оно новое, а потому, что варится это время, на его взгляд, нечистоплотными людьми, в грязном котле для вечно жертвенной толпы неимущих... Советский строй с его красными пятилетками, дисциплиной и относительным благополучием миллионов казался и кажется ему и сегодня совершенным. Почти совершенным. «Вы посмотрите, что они делают со старыми людьми?! Старики вымирают. Им не хватает монет на хлеб и лекарства!» Прямой рукой старый капитан рубит воздух, рукой, которой он десятки лет держал штурвал своих кораблей, прокладывающих путь караванам судов в самых жестоких условиях полярной ночи, белого безмолвия...

Свободная любовь, мини-юбки «от пупка до лобка», платья, скроенные таким образом, чтобы как можно ярче обнажить наготу, для старого капитана — сексуальный террор, убивающий не тело, а нравственность. С состраданием смотрит он на цветную тлю: «А ведь это молодежь! Не вся, конечно, но все-таки, все-таки...»

Квартира старого капитана в Петербурге достаточно просторна, скромна и вся — музей. Масса картин, гравюр, фотографий, памятных безделушек, среди которых самая памятная — треснувший вахтенный колокол с «Арктики» и, может, золотой ключ от Севера с чеканной выемкой «НОРД». В гостиной на ярко-красном ковре — кавказские кинжалы. Над софой — живописное полотно «Утро в горах». Холст залит шафранным сиянием восходящего над грядой гор солнца... Несколько ниже — деревянная гравюра аула Нар, где прошло детство капитана. В Наре родился Коста Леванович Хетагуров. Портрет поэта в рабочем кабинете Юрия Сергеевича на самом почетном месте и высоте. Целая эпоха вместилась в ряд фотографий, где Кучиев отснят получающим Звезду Героя из рук «лично Леонида Ильича Брежнева», в обнимку с Юрием Гагариным, почтительно — рядом с генералом армии Иссой Плиевым, с министром Морфлота СССР Гуженко, с легендарным Папаниным... На стенах карты: Северный Ледовитый, загогулины берега на тысячи километров от Скандинавии до Аляски с их шшщбергенами, берингами, новыми землями. На одной из карт — колченогая линия курса к точке полюса, — к ней он шел кораблем. Портрет Сталина. Фотографии отца и матери, семьи, с женой и детьми... И, конечно, корабли, разные, всякие, и в неожиданных ракурсах — красавец «Ленин» и красавец «Арктика» с белым медведем и железной птицей, летящей на бреющем над черной громадой ледокола. А вот и стол с аккуратно разложенным инструментарием. Старый капитан любит мастерить, чинить, и не только любит, но и умеет похлеще любого судового механика...

О Юрии Сергеевиче Кучиеве снято несколько фильмов. Километры пленки остались за кадром и в ленты не вошли. Я их видел и был благодарен в первую очередь операторам — М. Те-миряеву, С. Цориеву. Надо отдать должное, оба, порой рискуя жизнью, творили чудеса, а если проще — снимали отличные кадры репортажной хроники. К чести обоих они снимали и капитана, и сотни людей экипажа в нелегком труде и отдыхе... Снимали в критических ситуациях, когда тело гиганта замирало в теснине вздыбившихся торосов, и, медленно раскачиваясь, пыталось сломить оковы ледяных пластов, пытающихся раздавить, разорвать, сплющить, поглотить корабль... Помню лица моряков, ледяные бороды и брови, хруст стальных тросов, тяжело раскручивающиеся барабаны, треск льда, пена Ниагары за широкой кормой над невидимыми в глубине бездны винтами. Короткие команды капитана, шаг локаторов, ночью и днем, в шторм и в тиши вечной мерзлоты... Труженики моря — особая статья и стать в деле закалки, становления характера, ощущения жизни, как борьбы не за теплое место и благополучие, а за чистую душу и человеческое достоинство. С какой любовью говорит Кучиев о людях, с которыми ему привелось драться за каждый шаг выверенной по сердцу жизни. И с какой горечью, потому что время неумолимо оставило всех их вместе с капитаном «за бортом» пережитого вчера, еще вчера...

О России и русских разве скажешь глубже, точнее и лучше Пушкина, Толстого, Достоевского, Тургенева?.. Старый капитан Юрий Сергеевич Кучиев не русский и не писатель, но его слово о России и русских потрясло меня отцовско-материнским проникновением в былинную суть русской души, русской истории и русского предназначения: «Сибиряки... Чалдоны... Выпивохи... Но прекрасные люди! Прекрасные люди! Работяги неимоверные! Работать с этой средой было чрезвычайно интересно!» — говорит он с вдохновением Моисея, и это только поверхность того знания души, которое намыл за всю жизнь старый капитан драгой своего видения... Он часто вспоминает напутствие Иссы Плиева: «Послушай, ты тоже уже не молодой, но все же моложе меня... Ты не забывай внушать нашей молодежи... Пусть она знает дательный падеж русского языка... А именно, кому и чему она обязана. Она обязана Советской власти и великому духу русского народа!»

С таким же подъемом Юрий Сергеевич говорит об Осетии. Он ее любит, он ее сын, и у него хорошая память. Вспоминает праздники, скачки... Хочет, наперекор всему, видеть ее патриархальной, а не «рыночноавтомобильной», как сейчас... Никогда не забывающий отца, он и сегодня называет его «папой», хотя сам уже дед... Но в Осетии нет океана, кораблей, а капитан без шума волн и паруса, сами понимаете... И хотя бурная морская жизнь за плечами, — Нева, Финский залив и морские широты за ним заполняют усталую грудь сырым ветерком с привкусом соли и неумирающей романтики...

Старый капитан всегда опрятен. Не курит. Пьет мало и в исключительных случаях. Никогда в жизни не сквернословил. Не перебивал старшего. Был строг к другим и к себе. Никогда не срывал дело. Всегда был верен своему слову. Всегда ценил друзей. Сочувствовал врагам. Добрый, на удар отвечал ударом. Настоящий горец. Настоящий капитан. Настоящий человек. И когда думаешь о нем — приходишь в ярость, что эта махина — пенсионер... Все равно для меня он — живая легенда, вечный капитан Немо, «семнадцатилетний» Стефенсона, «Морской волк» с голубых, как морская волна, страниц Джека Лондона, того самого, которого я читал босоногим и непричесанным, а в школе, пряча книгу от глаз учителя на коленях, под партой...

Дата добавления: 2015-07-26