Сны Хаджумара Сабанова

Хаджумар Сабанов родился в 1929 году в горном ауле Нар Дигорского ущелья Северной Осетии. В семье было два мальчика и пять девочек. Ему исполнилось десять лет, когда от плеврита умер отец. В 1940 году семья переехала на плоскость в селение Дур-Дур, к сестре матери, где они жили все в одной комнате — до 1962 года, пока не купили дом в селении Камбилеевка Пригородного района.

Хаджумар окончил всего четыре класса школы, — из них год учился в Наре, два года топал в соседнее, за четыре километра, село Залеск, и год — за пять километров, в село Махческ.

Когда началась война, он бросил школу и работал возчиком, пахарем в колхозе, где ему вручили орден «За доблестный труд».

Рисовать карандашом начал со второго класса. Рисовал дома и на уроках, тайком, чтобы не заметил учитель. Рисовал животных, всадников... В 1950 году освоил акварель. В 1953 году начал писать маслом, не зная, что живопись — профессия. Со смехом признался, что вместо разбавителя пользовался керосином. Из воспоминаний, оставивших яркий след в памяти, — киножурналы, в которых видел картины Махарбека Туганова, Едзие-ва-младшего, и первое знакомство с кистью и красками брата, учившегося в полиграфическом институте в Москве.

На нелепый вопрос, когда ты стал писать по-настоящему, ответил — в 1970 году.

Сам акт и факт рождения большого художника бывает «с нуля» для метрики и прочих документов, удостоверяющих личность. Покойная мать Хаджумара говорила, что когда сын был еще ребенком, она лепила из хлебного мякиша фигурки людей, животных, птиц, и, очевидно, это явилось первотолчком его творческого пути... Возможно... Сказки, мифы и предания детства могут и разбудить и потрясти пытливое воображение, и если для этого действа сценой явилось одно из красивейших ущелий Кавказа с культом богов, общинно-родовых устоев и несгибаемой чести, понятно, почему Хаджумар похож на Афсати с руками Курдалагона... Правда, вместо властности языческого бога в его чуть вытянутом лице — юношеская робость и чистота, словно душу каждый миг омывают ливни выстраданной человечности...

Образное видение — из области тайн, которые не поддаются расшифровке. На мой взгляд, не только стороннему наблюдателю или гениальному исследователю человеческих душ, но и самому субъекту, обладающему таким даром. В известной степени любое видение — образное, и можно, наверно, говорить только о качественной стороне явления. Да, образность образности — рознь, поэтому сегодня, на излете века двадцатого, когда к глубинам сознания, или, если хотите, подсознания, взывает пятно на чистом холсте или многозначительная мазня шарлатана, трудно определить степень одаренности. Еще проблематичней определить место творца в гигантском творческом пространстве мира... Эта проблема в абсолютной мере — результат способности многих из нас моделировать искомое произведение, как нам захочется, и утопать в потоках метафор, ассоциаций, гипербол, вызванных собственным воображением... Подобные чувства испытываешь, скажем, в международном автосалоне, когда видишь сотни машин десятков концернов — и все хороши, а некоторые прекрасны! Но вдруг! — взгляд становится нестерпимо жадным, цепким, дерзким; все виденное раньше пропадает, потому что перед глазами — «ферра-ри»!..

Небесным откровением дышат полотна Хаджумара Сабанова, самодеятельного художника, творчество которого не втиснуть, как шар, в сети искусствоведческих луз... С легкой руки дилетантов, он примитивист, но корневая основа этого понятия никак не сочетается ни с творческой манерой этого мыслителя, ни с пространством его мироощущения и миропонимания... Все его работы неожиданны не как фокус, ребус или лже-загадка. Они — как порыв стихии, и, прежде чем подумать, вас охватывает чувственное наслаждение, какое охватывает при виде надвигающегося шторма или райских кущ... Потрясает, восхищает, короче, не оставляет равнодушным, даже если видишь эти полотна не впервые — первозданность! Даже сюжет сегодняшних дней разворачивается на фоне природы, какой ее свершил Создатель в первый день творения. Фауна и флора на картинах Сабанова — не среда обитания, не экология, а живая материя, имеющая и плоть и дух... Взгляд на природу у Сабанова почти религиозен, но не мистичен,

— его природа не пугает, она не враждебна ни человеку, ни животному. И она прекрасна! Каждый, с любовью, почти графически выписанный листик, ствол, кора — в темном изумруде мха и лишайника или же шафранно-ореховой шершавой коры — дают почти физическое ощущение объекта, в данном случае могучего дерева в хаотическом строю других, образующих лес вселенной или вселенную леса! С жемчужной дымкой, сверкающей рекой, так свободно перемещающейся и перемещающей перспективу, словно она вот, рядом, и в то же время — в бездне пропасти, глубин которой не достигает твой летящий взгляд... Это — высочайшее мастерство, но не самоцель. Сабанов, деформируя, трансформируя форму, добивается абсолютной выразительности. Так возникает гармония. Так реализуется взгляд художника, интересный духовным ракурсом. Знаменитое «Я пишу так, как мыслю» в контексте работ Сабанова идеальным образом объясняет неповторимость всех его работ. Единый стиль художника имеет столько граней и разночтений, сколько он имеет зрителей...

На холсте с прозаическим названием «Материнское чувство» — случайная встреча в лесу медведицы с медвежатами и женщины с детьми. Женщина обнажила грудь, давая понять медведице, что и она — мать. Метафора наивна, но перехлестывает драматичность встречи величием предназначения быть Матерью! В картине «Крестьянин и абреки» — мрачные, зловещие и хищные фигуры, олицетворяющие беспредел разбоя в лесу корабельных сосен, стволы которых празднично светлы, возникает трагический контрапункт несочетания Добра и Зла, как возникает контрапункт несочетания Красоты и Уродства в «Похищении дочери Луны», где молодую женщину, светящуюся изнутри волшебной лампадой, уносят черти, какие не приснятся в страшном сне; Бедности и Богатства — в картине «Сирота», на которой изображен пастушок в обносках, взирающий с тоской на свадебный танец, там, внизу, где пируют и веселятся, веселятся и пируют...

В катакомбах «измов», как луч маяка, вспыхивает соблазнительный язычок иррационального, и вместо четкой системы координат оступаешься в хаос «бессвязных связей», каббалистических знаков и заклинаний... В этом смысле творчество Сабанова — урок чистописания, где не нарушаются ни морфология, ни синтаксис, хотя в его язычески-пантеистической лаборатории есть полный набор выразительных средств, чтобы создать прекраснодушный лубок, близкий к опытам супрематики, иллюзию глубины сюрреалиста Дали или остраненность и самодостаточность экзистен-циональных погружений в мир бессознательного... Можно пойти дальше и сказать, что в его холстах освоен и опыт Тициана, сотворившего чудо Венеры, и математически точный расчет линейной перспективы шедевров Боттичелли и ее преднамеренное отсутствие на фолиантах Джотто... микроскопический макрокосм Босха... светотень Лиотара... царская щедрость Рубенса... нервическая заостренность и монохромность полотен Эль Греко... Но опыт этот намыт не с книжных иллюстраций и музеев, не с помощью ремесла воссоздания — он идет из секреции, где замысел, еще не воплотившись, проходит через все круги, чтобы стать миром Хаджумара Сабанова в бесконечном ряду подобных ему творцов...

Любые аналогии аморальны, но на ум приходит Брейгель, когда на холсте «Неожиданная встреча» видишь подводу, груженную стволами только что срубленных деревьев. Связка стволов с заостренными на срубе концами и сама подвода, выписанная с педантичностью анималиста, рисующего бабочку, пронизаны романтикой древней профессии лесоруба. Может, поэтому Сабанов неравнодушен к дереву, которое в его умелых руках превращается в чашу для пива, фигурку бегущей лани, оскалившегося барса на спинке стула или изящную тесьму вдоль козырька веранды дома, где он живет...

Сугубо кинематографическим мне кажется прием картины «Ночь в горах», где с высоты птичьего полета мы видим сбившееся в круг кошары стадо и пастухов, беседующих у костра в сакле при свете ущербной луны... Ощущение, что это кадр, снятый с телескопического крана на цветную пленку высокой чувствительности...

Я видел тысячи картин тысяч художников, но ни один из них не писал, скажем, гриву коня или женские волосы так, как это делает Сабанов: возникает ощущение, что распущенная коса или грива — работа не руки и кисти, а лазера или ЭВМ, выписавших каждый волос, способных повторить не только цвет, изгиб и толщину искомого, но и запах, аромат...

В картине «Грация» на травяном ковре девственного леса — конь и спящая у родника молодая женщина. И конь, и женщина — ошеломительной красоты! Триумвират — природа, конь, женщина — полны библейского смысла. Они не сами по себе, а в гармоничной связке чистоты и эротики, незримо витающей в чувственной плоти полотна... Синий лютик у полуобнаженных ног трепетней и прозрачней крыльев стрекозы, а складки туники такие же пластичные, как линии тела и струи воды — невинный вызов богине Нике, застывшей в порыве, в мраморе, два тысячелетия назад...

Захватывает дыхание шедевр с изображением парящих над ущельем влюбленных, улетающих от ножа отца девушки, и его самого, застывшего у края обрыва в немой ярости — не догнал! Интересны типажи работ Сабанова — они узнаваемы, а некоторые из них выхвачены художником из небытия прошлого, словно он сам жил в те далекие времена и видел этих людей своими глазами...

Итак, Хаджумар Сабанов — человек, художник, работяга. За плечами — свыше полувека жизни и лишь одна персональная выставка. Впереди — Вера, Надежда и Любовь — три грации его души, как с полотна «Вещий сон», на первом плане которого лежит стройный юноша, возможно, сам Хаджумар, не написавший ни одного автопортрета в силу врожденной скромности и волшебной простоты...

Дата добавления: 2015-07-26