ГОГОЛИАДА 2 страница

Оборванец художник, наследив на паркете Эрмитажа, стоит перед картинами. Мир любимых Гоголем живописцев.

А потом лакей гонит художника из музея: идет чистая публика, издали слышна французская речь.

А художник у себя на чердаке пишет портрет мужика-слуги.

Из рабочих тетрадей 236/237

«Гоголиада»

БЫТ ХУДОЖНИКОВ гоголевских времен? Имели ли они право бывать, копировать полотна в Эрмитаже? И бывал ли там сам Гоголь?

В ИСТОРИИ художника должна быть русская природа, тишина во все концы земли. Север? И сразу петербургский бессмысленный, одуряющий, обездушивающий круговорот. Блеск и грохот — пустые, бездумные, бездушные.

«Государство пухло, народ хирел» (Ключевский).

РУССКОЕ апокалиптическое сознание: антихрист — власть, царство неправды. Насилие над человеческой душой.

Эта постановка начинается у меня с ощущения огромности, огромных исторических идей, конфликтовавших столетиями в нашей истории. Предчувствие мощи образов, от которых дух захватывает; фигурки всех героев — крохотные; но какая недобрая демоническая сила полета духа — единственного подлинного героя Гоголя. Он понял масштаб своего недоброго замаха и ужаснулся. Ужас и подвижничество, припадание к земле, тишине, простоте, молчанию. И упыри Гойи. Как бы это выразить знаменитое пушкинское: над бездной. Все, всегда над бездной...

ВОТ НАЗВАНИЯ эпизодов: «наводящее ужас пространство», «страшно, соотечественники, страшно», «неправдоподобное происшествие».

Задыхающийся от ужаса, исполненный силой и страстью голос автора.

НАД ЭТОЙ ВЕЩЬЮ я работаю совсем по-иному, чем над шекспировскими. Именно то, что только намечено, обозначено у него, вызывает мой интерес.

Дело в том, что в прошлых работах героями были для меня образы, написанные автором: Гамлет, Лир, Дон Кихот.

Пока все мое внимание отдано только одному герою — Николаю Васильевичу Гоголю. Шекспир как личность, реальность жизни человека, живущего в определенный век, меня ничуть не занимал. Когда Анна Андреевна Ахматова вступила, и довольно яростно, со мной в спор (она была убеждена, что автором не был артист из Стратфорда), я сразу же скис. Материалы по

Из рабочих тетрадей 238/239

«Гоголиада»

этой давно тянущейся дискуссии я знал плохо, ввиду полного неинтереса к предмету спора.

Здесь совсем иное.

Я отчетливо вижу художника, охваченного ужасом от того, что он написал, от непереносимой реальности ужаса, который он так похоже изобразил, что будто сам князь тьмы водил его рукой. И вот бежит он сломя голову из столицы, перед ним огромность непереносимая и непостижимая родной земли. И где-то на севере он рубит скит и остается в одиночестве — среди покоя пустоты, с мыслью о боге.

Вот это то, что пока мне наиболее ясно представляется из всех «Петербургских повестей»: всего несколько строчек из эпилога «Портрета».

И КАК ПОКАЗАТЬ еще одного героя: русский язык? Немого Гоголя нет. Немота для него — смерть.

ЧТО ЗНАЧИТ быть художником, пострижение в художники. Пророки, которых современники с гиком и свистом побили камнями. «Что значит эта страшная связь» (Гоголь).

Проклятая диалектика этой роковой обусловленности искусства и времени.

ПАСТЕРНАКОВСКАЯ комната, заряженная бытом, как порохом. Суть русского искусства (линия Гоголь — Достоевский — Мейерхольд — Шостакович) в том, что сгущение быта дает взрыв, катастрофу.

«Гоголиада» — фильм, заряженный бытом, как порохом.

ДОЖДЬ. Художник укрывается от него под навесом лавки. Пробегают люди, накрывшись чем попало. Зонтики.

Грязь. Мокрота. Полотна на заплеванном полу.

Портрет ростовщика, покрытый густым слоем пыли. Прежде всего под пылью открываются глаза (может быть отсюда цвет?).

Глаза во весь экран. Потом эти глаза появятся за замерзшим окном; в стакане красного вина. Человек, стоящий спиной, повернулся: это ростовщик. В окошке

Из рабочих тетрадей 240/241

«Гоголиада»

В СРАВНИТЕЛЬНО небольшой повести искусство — его отношение к жизни (с жизнью?) — достаточно сложно: герой пишет не идеальное, а грубо натуральное, естественное, жизненное (слугу, мужика), что возмущает искусствоведа-квартального и искусствоведа-домовладельца; такая живопись не может пойти в уплату за чердак. Но ищет художник идеальное. (Оно создается лишь в том покое души, который нашел в религии, уходе от реальности в скит автор портрета дьявола-ростовщика и который искал автор «Портрета», сжигая рукопись второго тома «Мертвых душ»).

Однако то, что в миру может сойти за идеальное, лишь шлюха из дома терпимости.

С реальностью тоже дело не так просто. Слишком похоже.написанное зло становится не изображением зла (глаз дьявола), а самим источником зла.

Явление искусства становится явлением жизни, да еще обладающим мощной силой.

Его нужно уничтожить, убить, как убивают убийцу, идущего по миру с ножом за пазухой в поисках жертвы.

КАРТИНА о художниках, о русских художниках. Их ночные разговоры в дыму.

ИНТЕРЕСНО, что оба художника живут в нереальных мирах: один в видениях гашиша, другой в не менее эфемерном мире «успеха».

ХУДОЖНИК — проклятый, отверженный, чужой, бездомный.

Читает наизусть Данте или Одиссею (Гоголь).

ХУДОЖНИКИ в том же трактире, где Петрович и цирюльник.

ТОСКА, Серость. Муть. Бедность. Тусклые физиономии обывателей.

У Чарткова нет больше сил терпеть.

КОНЕЦ «Портрета» — отзвук конца «Гобсека» (гниющие яства в доме умирающего ростовщика — гоголевские червонцы — побитые черепки).

кареты (лошади чуть не наехали на него) отдернулась занавеска: глаза ростовщика.

ФАНТАСТИЧЕСКОЕ у Гоголя - не однопланово. Один характер у образа ростовщика из «Портрета», пожалуй, традиционно-романтический (все эти демонические фигуры со странными глазами), другой — у Носа в замшевых панталонах, третий — уже не у героя, а у Невского проспекта.

Тут и субъективное (говорящие собаки — глазами Поприщина) и объективное, и прозаическое снижение (Нос), и поэтическое возвышение (художник, покаявшийся в грехе).

КСТАТИ, в чем же его грех?

РУССКИЙ ужас, ощущение близости бездны.

И бездна нам обнажена.

С своими страхами и мглами... (Тютчев).

Душа висит над бездною проклятой... (Мандельштам).

Бездна и ее преодоление — язык, сила русской речи — положительный герой Гоголя, а не только смех.

ЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ видение: конец мира близок.

ТРАГИЧЕСКАЯ несовместимость поэзии и цивилизации в разных обличиях определяет многое в истории русской литературы.

Ведь нравственная идея Толстого тоже своего рода поэзия христианства.

Это трагический разрыв деревни и железного чудища индустриализации у Есенина.

Что же у Гоголя это естественное, не покалеченное столицей? Деревня? Украина? Русская ширь? Италия? Отвлеченный идеал? Религия? Пока еще не нахожу ответа.

В ФИЛЬМЕ — может быть, в ее идеальной, чуждой действительности образности — решающую роль г должна играть интенсификация цвета (как? появлением все новых явлений, которым присущ такой цвет? Или сгущение, переход от одной тональности в другую, подобный рассвету?).

Синий свет, свет такой синий,

В эту синь даже умереть не жаль...

(Есенин).

— вот пример кадра из сценария «Невского проспекта».

ДЛЯ КОВАЛЕВА очень важно райкинское — заразительная болтовня дурака, который никак не может себе и представить, что его могут счесть дураком.

ОБЩНОСТЬ Ковалева и Андрея Бабичева. Розовый жир. Обтекаемость, совершенная обтекаемость.

СПЕРВА Нос одет так же, как Ковалев (шинель, шляпа). Он его двойник, те же шаги, жесты. Потом он сбрасывает шинель — грудь в орденах.

Главный прием в том, что Нос то двойник-тень, то отдаляется от Ковалева.

Из рабочих тетрадей 242/243

«Гоголиада»

КОВАЛЕВ — важный, благополучный. Не танцует.

СОБЛАЗНИТЕЛЬНО фильм строить на динамической, развивающейся во все более странных ракурсах фабуле тайны.

Разные планы: натуралистический, фантастический, гротескный.

ТРАДИЦИОННЫЙ для нашей литературы конфликт: художник и толпа; поэт и чернь; интеллигенция и общество — здесь осложнен мотивом искушений. Искушение пойти в услужение, научиться кланяться (заказчику, критику), продать себя.

Род проституции в этой продаже таланта, продаже Души.

Х УДОЖНИК и общество; искусство и заказчик; а где-то близко и — голодный и сытый, тощий и толстяк.

В ЭТОМ ХУДОЖНИКЕ важно, что он разночинец, грубоватый, шероховатый.

Вроде молодого Маяковского. Ничего, упаси боже, ангельского, «положительного». Русская богема с Васильевского острова.

И все меняется, когда он смотрит на искусство, живет искусством: совершенная отрешенность, высшая сосредоточенность. Так, циничный Соллертинский преображался, когда слушал музыку. Он — лохматый и бородатый.

Здесь возможность дальнейшего преображения: приглаживания, охорашивания, благолепия.

Вначале он должен выглядеть так, чтобы потом было над чем потрудиться парикмахеру.

Интересно — линия успеха, карьеры здесь не только преуспевание Ионыча, но и путь к власти над искусством.

ПРОСТОР, размах тех зрительных образов, которые соответствуют движению «лирических отступлений».

Лирических? А может быть, эпических, трагических, как пейзаж «Страшной мести». Мотив — контраст Петербурга.

ОНИ ВСТРЕЧАЮТСЯ вдвоем: настоящее художника и его прошлое: он сам в двух лицах. И на себя он бросается с бритвой.

Мука завистью.

Замах бритвы. И опять пляшет свой танец Невский проспект. Квартальные останавливают движение, скачут жандармы: в окне кареты виден Нос.

Я УЖЕ ПОНИМАЮ, что главная трудность: так называемая драматургия. Театрально-последовательное действие здесь не годится, не попробовать ли ритмическую музыкально-контрастную связь эпизодов — разного характера граней изображения — как в последних симфониях Шостаковича (особенно четырнадцатой) или что-то вроде фильма Нанни Лоя «Сделано в Италии». К сожалению, уж очень неохота следовать старой киномоде «разорванности».

Маячит нечто вроде музыкальных тем, чередований пластов образности балета. Только не пьеса. И только не элементарная разорванность.

ИГРАТЬ Ковалева нужно совершенной естественностью (никакого нажима!), но главное — всей психологической правдивостью и подробностью. Все переходы удивления, оскорбленного чувства собственного уважения (последнее особенно важно!), требования правосудия и т. д. должны быть неторопливо и негромко переданы. Происшествие это случилось с уважаемым гражданином, членом общества, твердым в своих убеждениях и знающим себе цену. Никакой (внешней!) комедии или, упаси боже, гротеска.

Он в соку. 30—35 лет? Перед ним открыта если не дорога в генералы, то к вполне приличному будущему. Очень важно: знает себе цену!.. Это его общество, государственный строй, созданный, чтобы его охранять и чтобы ему хорошо жилось.

Совершенно обтекаемое место: человек, в котором и черточки личности нет, отшлифованный обществом до совершенной гладкости.

ГДЕ БЫ ПОКАЗАТЬ эту нестерпимую огромность пространства — вселенной, — в которой несется песчинка человеческой жизни...

НЕВСКИЙ. Улица через витрины. Окна домов: танцы — бал; игорный дом; через кареты; на первом плане выходят из карет и поднимаются на лестницу значительные лица; и сходят с лестницы и заходят в кареты, кучер трогает лошадей — другие. Строить эту панораму первых планов, как бред: фраза романса, реплики картежников (см. «Игроки»); витрина, приказчик снимает с нее «арбуз прямо из Парижа»... что-то вроде кадров из «Нового Вавилона».

Танец сумасшедших в смирительных рубашках (белое и снегопад). Псы сидят на подоконниках. И Меджи ведет переписку с Фиделем.

В танцы на Невском врывается монтажным ударом — от клеток, все увеличиваясь в метраже,— кадр лечения сумасшедшего: его обливают водой; может быть даже стоп-кадр.

Галоп Невского превращается в бред: Невский — как Медный Всадник — со всеми своими каретами, бакенбардами и топотом ног — бежит, преследует художника. Тот бежит — маленькой фигуркой через снежные площади. Все императоры скачут за ним.

Пора доделать детские работы.

НА ЭТОТ РАЗ действительно страницы «Пространства трагедии» переходят в кадры; видимо,— мой способ работы за последние годы.

КАК ЭТО: голодный... бесноватый, с марсианской жаждою в глазах.

Молодого Чарткова наделить всем тем, от чего он в дальнейшем будет освобождаться.

А играть ли в прямую нужду, лишения и т. п.? Нет ли и молодости, страсти к искусству, веселого глаза (на лубки, например).

Бояться этой однолинейности: бедный художник.

Он же франт, любит кутнуть, есть и какая-то бесшабашность.

Он стихает, затухает. И это обязано быть страшно.

ВСЕ БОЛЕЕ важной кажется мне тема Эрмитажа: может быть, монтировать итальянские полотна и русскую природу по цвету (синий?), может быть, тогда в этом цвете и возникает «она» на Невском? Вообще есть какой-то глубокий смысл в этом сочетании для Гоголя — Россия и Италия. Судьба художника и судьба искусства.

Из рабочих тетрадей 246/247

«Гоголиада»

ЭТО ПОЧТИ что полет на луну: надо открыть особый — и огромный! — мир: гоголевскую планету. Она куда меньше обследована, чем шекспировская — там все же была стратфордская труппа, Питер Брук, а тут лишь один Мейерхольд.

ПОМЕСЬ Голгофы с балаганом, «Ноздрева с Байроном», Христа с казнокрадом, освобождения Европы и аракчеевских поселений. Величайшей жертвенности и неспособности к свободному существованию.

Кровь и чушь. Спячка и взлет.

Глава «Галопад».

ПРЕДВЕЩАТЕЛЬ, три года сидевший в остроге: в лаптях и нагольном тулупе: Наполеон есть антихрист... разорвет цепи и овладеет всем миром («Мертвые души»). Понес околесицу.

БЕЗУМИЕ, темные инстинкты вышли наружу, город во власти безумия.

ДВИЖЕНИЕ — со всех сторон — всех — захватывающее, зачерпывающее и неподвижное. Мгновенный рост количества.

Выталкивающее на первый план, на мгновение поражающее величиной, нелепицей и, в то же время, какой-то натуральностью детали (маски, вот они где, маски).

Фигура «заварилась каша».

Не только во внешнем мире, но и такой же наворот во всех духовных мирах.

Какая-то чума. Коллективное безумие.

Каша заваривается из обобщений (сольвычегодские и усть-сысольские) и частностей — ударов слов, звуков.

Фигуры гиньоля (без носа).

Средние века времен черной смерти (прорицание об антихристе).

Что за курс истории читал Гоголь?

Фатти, Бен Тюрпин — «Макдональд Карлович» и «Сы-сой Пафнутьевич».

Смысл открылся бы яснее, если бы все это охватывалось лишь жанром сатиры, но за ее краями что-то совсем иное. Не только моралите (покаяние всех), не только философское сочинение об истории человечества, скорее всего пророчество: то самое дело, за которое засадили человека в лаптях и тулупе.

Из рабочих тетрадей 248/249

«Гоголиада»

НЕПОДВИЖНОСТЬ: окаменелость, спячка. И быстрота неистовая — формула России?

МНОЖЕСТВО людей уже хватают себя за носы, смотрятся в зеркало.

БОРИС МИХАЙЛОВИЧ Эйхенбаум показал существо гоголевского искусства — речь, сказ. Он показал не бытового писателя, а поэта. Это сделать было необходимо: из-за диктовок в гимназии, иллюстраций в подарочных изданиях перестал быть виден писатель.

Но Гоголь был особого рода писатель. По совместительству у него была еще одна должность.

Он и умер из-за исполнения этой должности. Он был, как и Достоевский — пророк. Находит на писателя вдохновение. Иногда можно сказать иначе — мучает совесть. Муки слова — муки совести.

Со вздутой щекой, перевязанный платком, приходил на свою лекцию по истории Гоголь-Яновский. По ошибке он взялся за это дело. Была пора звонких успехов. На публичные лекции Грановского собиралась вся Москва. В салонах славянофилов и западников говорили только о них. Эпизод занятий Гоголя в университете оказался незначительным.

Почему? Только потому, что он быстро оставил кафедру? Но он взошел на гораздо большую. И голос его не только не замолк, если угодно, именно с этой кафедры он слышится все громче. Что же это за лекции по истории? Имею ли я право применять такой термин?

Но его применяет сам Гоголь.

Конец истории Чичикова и, черт его знает почему, почесывающий затылок Селифан и есть новый вид летописи жизни народов.

ВСЕ, ЧТО ПИСАЛОСЬ об изменении сказа, речи — верно, но недостаточно. Это и мышление, ощущение — необычайной силы — исторического процесса — смены связи, нарастания пустяков, чепухи, повседневности и подспудных процессов — и истории и человеческой души,— способных взлететь или, лучше сказать, взорваться такой кровавой нелепицей, обессмысливанием, обездушиванием — пропастью.

Из рабочих тетрадей 250/251

«Гоголиада»

Знаменитая «птица тройка» множество раз повторяется той же фигурой: обыденщина и полет — во всех гоголевских вещах. Симфоническое строение, многоповторяемость в различных ключах.

Не зря сам Гоголь объяснял, что такое «историческая живопись».

Теперь, узнав, чего стоит чепуха в мюнхенской пивнушке, нам легче разобраться в таких сюжетах.

То, что сперва выползает из грязи обыденщины: мелкие фискалы, завистливые неудачники, неразборчивые искатели фортуны.

Парадные одежды и мифы потом найдутся.

НАЗВАНИЯ: «Грозная вьюга», «Струна в тумане»?

Нужно — во всяком случае на этой стадии работы — забыть о героях «Портрета» и «Невского», об их характерах. Герой один — Николай Васильевич Гоголь; у него три обличил: молодой провинциал, приехавший из теплого и мягкого юга в ледяную, бесчеловечную стужу столицы. Он ищет в искусстве «верности натуре», «правды», «высокой миссии искусства». Его искушает дьявол успехом и золотом — это значит достижение всего и, одновременно, ничего. Черепки вместо червонцев, зависть, съедающая душу, взамен удовлетворения. Его искушает женщина — сладострастие, под ее красотой — похоть, гниение непотребного дома; за ночь удовлетворения страсти — распад, болезнь, омертвление души. Как ни странно, не есть ли ростовщик и «прекрасное видение» — два искушения Св. Антония?

Видение на Невском нужно делать не в простом, романтическом ходе: это тоже дьявольское наваждение, морок при фальшивом, ослепляющем свете фонарей. Тут какая-то дьяволиада, а вовсе не звезда Мария из «Незнакомки», как я прежде думал.

Третья личина: бегство не только от «Невского», но и от жизни: светлый образ, художника-отшельника в повести, и страшный конец Гоголя.

Сложное понимание искусства (здесь, видимо, лежит основа развития образов, развития мысли). У художника есть и недосягаемый идеал красоты (Италия, живопись Возрождения, Александр Иванов), но сам художник пишет — пристально вглядываясь в нее — правду, «низ-

кое», «жизнь, как она есть на самом деле»: мужиков, а не академические гипсы.

Отступления «Мертвых душ».

Тут и есть самое сложное: без духовного идеала правда оборачивается ужасом: слишком уж страшны глаза ростовщика. «Мертвые души». А как напишешь живые? Где они?

Понятно, элементарно: мертвечина академизма, заказного искусства (портретов генералов и т. п. См. описание домашней портретной галереи в мемуарах).

Итак, пока самое трудное: искушение «реализмом»?

Еще одна ипостась: уход от реальности в фантазию — лучше марихуана, чем трезвые будни в трезвом мире.

Понятнее становится сам герой; Гоголь с флюсом, идущий на лекции по истории.

Ну, а бог и дьявол? Скит и непотребный дом? Может быть, выходя из него, герой встречает за углом ростовщика? Вернее, мелькнул за поворотом — как цветовой удар — красный или зеленый халат на вате.

НАЧИНАЕТ БЫТЬ видной девица из борделя и прекрасное виденье, мадонна Ренессанса и глупая, грязная, похабная девка: тут есть что играть, Лолита с Обводного канала.

«MEDIUM COOL». Здесь очень хороша цветовая трансформация для сцен «Невского», какое-то отделение цветов — черные и красные фигуры; у них и широкоугольная оптика не выглядит так навязчиво, как в наших фильмах.

Обязательно узнать технологию.

А ЧТО ЕСЛИ ростовщика делать не в романтическом ключе — дьявола, а тоже в самой что ни на есть «натуральной», «гоголевской» школе — в «тине мелочей», пошлости,— ужасающей своей сверхнатуральностью. Как какого-нибудь Плюшкина. Он грязный, вшивый, халат обтрепанный, торчит вата. Он — фарсово-смешной. И только раз — вдруг! (как и с Акакием) — открывает он глаза, и тот, ужасающий, проникающий в душу взгляд. Это тоже «мертвая душа» в мире мертвых закладов (конец Гобсека), ничего сверхъестественного, романтического. Низкая действительность.

И может быть, и цвет вовсе не такой уж яркий? Не лучше ли едкий цвет в мотиве Носа? (см. глаза Вилара — судьбы у Карне).

НАЧАЛО: в серой мути маячат петербургские силуэты. Черная надпись (может быть, старинный росчерк?) «Петербургские повести», потом — густо-черным — глаза, смотрящие в зрительный зал: надпись «Портрет»; огромные красные, потом зеленые буквы во весь экран — «Нос» (может быть, из муаровых орденских лент?). Несутся пятна фонарей, морды лошадей: «Невский проспект». Тишина. Серый экран: обычные надписи.

ХУДОЖНИКА гонят из залов Эрмитажа: высокие особы рассматривают высокое искусство. А он — хоть в щелку — смотрит на любимое полотно.

Посмотреть разговор в «Театральном разъезде». Может быть, оттуда взять реплики.

ГОРОД величиной с человеческую душу.

РОМАН ПОЛАНСКИЙ отлично показал «парти» колдунов и ведьм. Ну, а как бы я это сделал?

Пожалуй, попробую в «Гоголиаде». Нужно убрать мелодраму: адского ростовщика, безумие режущего бритвой полотна художника. Все это делать спокойно, прилично, соблюдая хорошие мины. До дьявола прилично по внешности. Вся чертовщина, как в жизни. В этом весь интерес. Нужно не отрезать фантастического Гоголя от реалистического, а сравнять их. Никакого экстаза уничтожения искусства (внешне!). Он не только ненавидит талант (это еще полбеды), он его смертельно страшится. Он уничтожает талант из боязни, от ужаса. Но все равно, даже отрезанный лоскут полотна красив. А ростовщик, в общем, вполне приличный человек. Он умоляет художника написать его портрет по-хорошему, с логикой, без ажитации и страстей. Тут у Гоголя цитаты. Его же кургузые черти куда сильнее.

ПОДАЛЬШЕ от Гоголя «для детей».

Основное: художник и реальность. Его одиночество, невозможность жить в такой жизни. Он — посторонний,

Из рабочих тетрадей 254/255

«Гоголиада»

отщепенец, замордованный. Но он не только живет отвлеченным идеалом, а его тянет страшная, ужасающая сила изобразить такую жизнь, как она есть, вернее, самую ее суть, непереносимую правду о ней без всяких прикрас.

Одна прикраса: сила изображения, в книге — мощь языка.

Тут у Гоголя несоединимость идеального (все же он пробует его написать, а пишет этих красавиц из рук вон плохо, безвкусно).

Художник не только восхищается «Италией», но и пишет мужиков, «низкий предмет».

КАРТИНА в Эрмитаже должна быть показана странно. Это не просто живопись, а мерцающая сквозь низменную реальность высокая тайна. Это знак, знамение, предчувствие света. Блоковская Мария.

Чтобы не завраться. Горе в том, что живописный вкус у них был плохой. Пушкин стал на колени перед Брюлловым.

РОСТОВЩИК пошло-комический и лишь — в результате своих действий — трагикомический. Никаких базарных чудес и наведения страхов. Он, охая (мучает подагра) вылезает из рамы, переступив через нее, он спотыкается о табурет. Ничего — ну ровно ничего зловещего в нем нет. Пока у него глаза прикрыты веками. Но когда они открыты... Пустой, мертвый взгляд — глаза трупа.

МОЖНО и по-другому. Он детский, балаганный дьявол из сказки. Так и шляется по фильму, как какая-нибудь мейерхольдовская маска. Как у Феллини: помесь настоящих чудес и цирковых трюков?

НУЖНО ОТБИТЬ все эти срамные связи с жанрами: романтическим и фильмов ужасов.

Ужас реальности — единственный, неопровержимый. Ничего условного.

ТУТ СУТЬ: три художника, три судьбы — отец, попробовавший забыть о существе искусства, его неведомой цели очищения.

Иванов — послушание в Италии. Чартков — талант без духовной силы.

ХУДОЖНИК прибегает к себе домой и опять пишет глаза.

Как выразить эту тему: похожее — слишком похожее на жизнь, не одухотворенное верой художника — преступно, мертво.

КОНЕЦ Чарткова. Мастерская полна его моделей. Одни звезды, ордена, безжизненные дамы.

Паноптикум денег и власти, и ни одного живого лица. (См. у Шагала «Художник и люди»).

ПОСЛЕДНИЙ кошмар Чарткова: Нос приходит, чтобы он написал его портрет. Он подходит к зеркалу: Нос в лавровом венке с палитрой в руке.

ИСТОРИЯ Носа и Ковалева — триумф пошлости и бессмыслицы — антитеза истории художника.

Я ВСЕ ПРОБУЮ проявить, вывести наружу гоголевские мотивы, но, упаси боже, довести их до ясности, уничтожить основу: тайну.

ВСЕ ПЛАНИРОВКИ Носа должны быть такие, чтобы его нельзя было разглядеть. Он появляется — четвертушкой метра — в просвет между людьми, отражением на паркете, на оконном стекле, через которое виден императорский СПб (арка Генерального штаба, Нева и Петропавловская крепость, Ростральные колонны?). Диалог Ковалева и Носа на таких фонах. Нос восходит на Исаакиевский собор, вернее, какое-то другое — но тоже восхождение — место, а Ковалев семенит за ним, пробуя протолкаться к нему сквозь мощные фигуры свиты. Разговор с тенью Носа.

НО ГЛАВНОЕ — самое, что ни на есть главное — в том, что и достигший высших государственных пределов Нос остается частью Ковалева, то есть дураком, пошляком и ничтожеством. Он всегда смешон, комичен именно этой — зощенковской, райкинской, героя Ильинского в «Карнавальной ночи» — глупой обыденщиной.

Вся суть в том, что он изображен со всей помпой «ложно величественной» парадной исторической живо-

Из рабочих тетрадей 256/257

«Гоголиада»

писи, а его повадки и интонации — сущий герой Райкина.

А может быть, Райкину его и озвучить? Или Ильинскому?

— Ба, да это старый знакомый. Я же его отлично знаю.

Гоголевская смесь зловещего и пошлого.

Не забыть пушкинские слова о пошлости.

В ФИЛЬМЕ, где герой — художник, будет идеальный мир живописи (видения), «натуральная школа» и заказная, парадная живопись, о которой Гоголь писал, что, несмотря на размеры полотен, она всего лишь жанр.

ПЕТЕРБУРГСКИЕ пейзажи — как на качелях — взлетают и валятся в Неву. Разом вырастают львы с золотыми крыльями и слышится рычание; проезжает бронзовый царь и цокают копыта, ржет конь. Что еще?.. Сфинкс задает свой вопрос древнеегипетским вопросительно-зловещим мяуканьем.

Дата добавления: 2015-07-26