Глава шестая. Знаете, как иногда в сновидение вторгается реальный звук?

Знаете, как иногда в сновидение вторгается реальный звук? Вот как‑то раз дремала я на диване, и снилось мне, будто я беру интервью у Стивена Тайлера. Тут я проснулась, и на экране по «Эм‑Ти‑Ви» он как раз отвечал какой‑то блондиночке на такие идиотские вопросы… невероятное было облегчение: проснуться и убедиться, что она – не я.

Сейчас мне снилось, что мы с Вайлем беседуем о нашем задании. Я его спросила:

«Как ты думаешь, что делает этот вирус?»

А он мне ответил каким‑то прерывистым писком, будто у него сверчок застрял в горле.

«А что ты думаешь о путях его передачи?»

«Т‑р‑р‑илл…»

«А что там за сделка с Раптором? Неужто никто никогда не говорит: «Нет, мы с тобой играть не хотим, потому что ты здоровенный жирный мерзавец»?»

«Т‑р‑р‑илл…»

«Вайль, что за ерунда: ты разговариваешь точно как мой…»

– …мобильный телефон, – пробормотала я, открыла глаза и уставилась на светящуюся сумку на тумбочке – не совсем пригодную для ношения, потому что ее здорово потрепало в машине. Под сумкой, там, где я его оставила перед уходом, лежал мой личный телефон. И звонил. Это значило, что звонят мне Эви или Альберт, ни с кем из них я не рвалась разговаривать в… (я глянула на часы)… хрен знает какую рань.

Произнеся некое слово, неуместное в устах леди, я потянулась за телефоном, и ребра мне напомнили, что в следующий раз надо действовать жестче, а не идти на обмен ударами.

– Да ты знаешь, когда я легла спать вчера… то есть уже сегодня утром?

Я подождала – ответа не было. Тьфу ты, кнопку не нажала.

Может, и лучше было бы не нажимать?

Гудок.

– Да?

– Жас, как хорошо, что ты ответила!

– Эви… ты плачешь?

– Тут либо плакать, либо папу скалкой по голове.

Блин, ну до чего все не вовремя!

– Что он сделал на этот раз?

– Скорее, чего не сделал.

Эви не в нашу породу пошла – слишком добрая. Слишком старается быть всем приятной. И это пробуждает худшее в каждом из нас – в Альберте тоже.

– О'кей, чего он не сделал?

– Он инсулин забывает колоть, на диету плюет, на инфекцию в ноге – т‑т‑тоже.

– Мне казалось, мы наняли сиделку, чтобы она за этим следила?

Послышался глубокий, дрожащий вздох, и Эви снова стала плакать. Сквозь плач я не могла разобрать, что она говорит.

– Эви, эти истерики ребенку не полезны, прекрати немедленно.

Я знаю, что говорю сурово, но властность – неотъемлемый атрибут старшей сестры. И Эви успокоилась тут же.

– Итак, прежде всего: где твой муж? Он вне себя будет, если узнает, что ты так завелась из‑за Альберта.

– Он по делам в Филадельфии.

– О'кей. Когда мы поговорим, позвони ему, тебе станет лучше. Так, а теперь что там с сиделкой?

– Папа ее уволил.

– Что?! – У меня сразу закололо кожу головы – симптом накатывающей Большой Злости. Будь я Королева Червей, тут же приказала бы своим картонным солдатам отрубить ему голову. – Когда?!

– Где‑то с месяц назад.

– Месяц? Я же ему уже два чека послала на ее оплату!

– Я тоже. – В голосе Эви снова послышались слезы. Я просто видела, как она сидит за столом, опершись локтями, прямые темно‑медовые волосы упали вперед, скрывая лицо, и лоб склонился в подпирающие ладони. – Очевидно, эти деньги папа пустил на пончики, пиво и сигареты. Сейчас он болен, инфекция распространилась на пятку и поднялась до лодыжки. Врач в ветеранском госпитале говорит, что может понадобиться ампутация, но точно он будет знать только после осмотра. А папа на осмотр не едет!

– Вот мудак!

– Жасмин!

– Мудак и есть.

– Скорее уж я тогда, что не следила за ним получше. Но нас просто завалило работой в связи с этой реорганизацией. – Эви работает инженером в «Трифекта петролеум» в Индианаполисе. Бесплатные билеты на «Инди‑500» – это вам как? Не жук начихал. – И я когда попадаю домой, уже с ног падаю. И все равно это не оправдание…

– И еще какое! Вот меньше всего ты должна все бросать и гнать машину в Чикаго присматривать за Старым Ворчуном. Это он себя в гроб вгоняет, а не ты, и нечего тебе угрызаться.

– Так, значит, ты ему позвонишь?

– Как только закончим с тобой.

– Я уже собираюсь на работу, но ты мне позвони сегодня, расскажешь, как там и что. Если захочешь.

– Постараюсь, но не обещаю. У меня тут самый разгар одной большой работы.

– У меня тоже. И я сама большая, к сожалению.

Она чуть засмеялась – для меня это прозвучало музыкой.

– Ты прекрасна. Судя по той фотографии, что ты мне посылала.

Я говорила искренне.

– С‑спаси‑ибо.

– Ты опять плачешь?

– Чуть‑чуть. И уже в хорошем смысле.

– Ладно, вроде договорились. Ты там береги себя и Эви‑младшую. А то у меня только вы двое в подругах.

– О'кей. Целую, пока.

– И я тебя, пока.

Трубка пискнула, отключаясь, и Эви вернулась к обычной повседневной жизни. Вот тому, чтобы она такой и оставалась, я посвятила свою.

Я стала набирать номер Альберта, но выключила телефон, не нажав последней цифры. Он отстает по времени на час, так что проснется не раньше, чем у меня будет десять. Поставив будильник на девять тридцать, я снова легла спать.

Собраться для разговора с Альбертом Парксом – это как готовиться к бою. Он бы и сам одобрил такое сравнение, потому что за тридцать лет службы в морской пехоте не один бой прошел. Перед тем как начать серьезную кампанию, нужно правильно расположить все свои силы. Вот почему я перед тем, как ему позвонить, приняла душ, оделась в домашнее (малиновые треники и просторная черная футболка), ну и выпила полгаллона кофе. Потом произнесла себе напутственную речь:

– О'кей, Жас, – сказала я, в сто пятый раз тасуя колоду, стараясь успокоиться под шуршание мостиков, – вот что надо сделать. Ты не будешь орать на Альберта – по крайней мере первые пять минут. – Вообще я полагала, что разговор закончится через две, но если делать ставки то, когда я сорвусь, лучше перестраховаться. – Свое мнение о нем ты оставишь на этот раз при себе, и про маму не скажешь ни слова.

– О'кей, постараюсь, – ответила я своему отражению в зеркале шкафа. – Но обещать ничего не могу.

Я кивнула сама себе и позвонила Альберту. Он снял трубку после пятого гудка – нехороший признак. И голос у него звучал слабо и неясно. Хотя он сам себя до этого довел, сейчас он ожидал жалости, зараза. Ах ты!..

Это я схватила подушку и запустила ее через всю комнату.

– Привет, Альберт! – начала я, стараясь быть приветливой и не слишком озабоченной. – Мне тут Эви сказала, что ты себя не очень хорошо чувствуешь?

– Всюду она лезет, твоя Эви. Точно как ваша мама.

Я скрипнула зубами. Не буду я ему напоминать, как мама пришла домой раньше обычного и застукала его в койке со своей лучшей подругой! Тогда он и сказал, что она всюду лезет.

– Я слышала, ты уволил сиделку?

– Назойливая, как муха. Вечно ей нужно было знать, что я когда ел, вечно в меня своими шприцами тыкала.

Будь на свете такой прибор – злостемер, у меня бы его зашкалило. Жилы на лбу стали пульсировать боевыми барабанами, а самообладание – разлетаться в клочья. Оно у меня – самообладание – штука очень непрочная. Вроде красивой цветной бумаги, которой выстелены мешки для подарков. Внутренним взором я видела, как оно рассыпается на мелкие клочки и улетает, чтобы – наверное – собраться где‑нибудь в другом месте как‑нибудь потом, и тут мой папочка жалобно так сказал:

– Жасси, она ужасно со мной обращалась. А сейчас я ужасно себя чувствую.

– Да господа бога ради, пап, ты ужасно себя чувствуешь, потому что врача не слушался. Эви с ума сходит, переживая за тебя, а у нас с Дэйвом просто времени нет приезжать вокруг тебя прыгать, чтобы ты перестал загонять себя в гроб! Значит, будет вот как: мы тебе наймем другую сиделку. Ты будешь есть то, что она тебе скажет. Ты будешь делать уколы инсулина и не хныкать. А если ты и ее уволишь, я своими руками оттащу твои тощие мощи к дому ветеранов и брошу на пороге!

– Но…

– Более того, ты сегодня же договоришься о встрече с доктором, и если ему придется отрезать тебе ногу к чертовой матери, из нас ни один тебя не пожалеет, потому что ты сам виноват!

– Жасмин Элен Паркс!

– И не смей говорить со мной с папашиными интонациями, черт тебя побери! Я отлично понимаю твою игру, и со мной этот номер не пройдет. Ты не был с нами, когда мы росли, так отчего ты решил, что мы сейчас бросимся тебя лелеять из сочувствия твоему плачевному здоровью?

Наступила долгая пауза. Наверняка Альберт в это время с вожделением смотрел на банку пива, а я грызла себя за то, что ору на изувеченного героя войны. Я знала, каким он был морпехом. Целый ящик медалей и полная телефонная книжка людей, готовых за него умереть – даже сейчас. Просто ему не надо было заводить детей.

– Я устала, – сказала я, чувствуя себя бесконечно старше даже его шестидесяти с лишним лет. – Работаю на всю катушку и подошла к самому краю. Звонок Эви меня с этого края столкнул, а лавина досталась тебе.

Это не было извинением. Он извинений не заслужил и сам это знал.

– Сегодня же позвоню врачу, – сказал он. Наверное, если я могу идти на уступки, то он тоже может.

Отлично. Я тебе позвоню, когда найду новую сиделку.

– О'кей.

Снова неловкое молчание. В такой момент отцы и дочери обычно обмениваются нежно‑вежливыми фразами «я тебя люблю» и «я по тебе скучаю». Мы это знали, только у нас такие слова не выговариваются.

– Ну… я еще тебе позвоню, – сказала я наконец.

– О'кей, пока.

– Пока.

Би‑ип.

Какая‑то мрачная ирония в том, что все мои разговоры с родственниками последнее время заканчиваются высоким раздражающим звуком.

Бросив телефон на кровать, я сама плюхнулась рядом. Пока меня ничего не отвлекло, я взяла его снова, набрала Эви и оставила ей сообщение, прося прислать мне телефон агентства, где мы нанимали последнюю сиделку. Очень хотелось надеяться найти новую, не успевшую поговорить с прежней и не знающую, что за подарок наш Альберт.

Дата добавления: 2015-07-17