Осень тепла

* * *

Нежаркое сентябрьское солнце грело затылок, расцвечивало неспешными красками каменные стены замка и вьющийся вокруг распахнутых окон плющ, поблескивало зайчиками в цветных стеклах, отражаясь и переплетаясь лучами в русых, выцветших за лето почти до золота волосах. Алан блаженно потянулся и, отводя взгляд, поднял руки, цепляясь за верхушки витых столбиков балконного ограждения.

Ему нравилось сидеть здесь, прямо на плитах пола, откинувшись на резной парапет, скользя рассеянным взглядом по широкому балкону, опоясывающему все южное крыло замка. Иногда кивая в ответ на чьи-то приветственные взмахи, иногда – обращая внимание на утренний щебет Энни, или поглядывая на сонных и хмурых спросонья Марту и Линдс, которые – как всегда – выползли, наконец, из своей спальни позавтракать. Или слушая доносящийся снизу, из сада, четкий и размеренный голос Мелани, отдающий команды собравшейся на гимнастику группе…

В глубине души Алан давно полагал, что за один только связывающий все личные комнаты южного крыла в единое общее пространство балкон учителям стоит поставить памятник. Хочешь одиночества – остаешься в собственной спальне. Не хочешь – достаточно просто открыть дверь и выйти наружу – не к кому-то конкретному, а просто на общий балкон. Рядом со входом в каждую комнату стоит аккуратный низкий столик, и кое-где сидят маги, кто-то – завтракая, кто-то – таращась по сторонам, или болтая, или читая газеты.

Или просто занимая свободное до работы и занятий время.

Солнечный луч, отразившись от мелькающего в крепких руках аккуратного ножичка, в очередной раз заставил фыркнуть и неловко зажмуриться. Сидящий напротив за своим столиком Натан вскинул на него непроницаемый взгляд, не прекращая подчищать тонким лезвием зажатую в ладони деревяшку, в которой уже угадывалась форма хрупкого – на этот раз, похоже, женского – силуэта.

Алан никогда не мог заставить себя постичь, как можно такими широченными и неуклюжими на вид лапищами, с помощью едва не теряющегося в них маленького инструмента, превращать кусок дерева в точеное личико – или в букет цветов, или в уменьшенную копию любой части замка. Тихо подозревая, что О’Доннел просто исподтишка колдует без палочки, он все равно не мог не пялиться, как загипнотизированный кролик, на сам процесс работы. Движения рук пленяли и завораживали – почти как вид живого огня.

«Ты хочешь жить рядом с ним, а не существовать в одиночестве», - вспомнились вдруг слова Гарри Поттера, брошенные когда-то в это непроницаемое лицо. И то, как беспомощно зажмурились тогда вечно холодные и равнодушные глаза, как в них перед этим на какую-то долю секунды успело мелькнуть что-то… такое… что-то, что Алан искал там из месяца в месяц, но увидеть смог только однажды. И больше, ни раньше, ни потом – никогда.

Однажды, после очередной стычки с Натаном по очередному дурацкому поводу, Алан не выдержал и сорвался на некстати подвернувшегося под руку Дэнни, разоравшись до сыплющихся с кончиков волос цветных искр. Мальчишка искры, распахнув глазищи, минут пять с уважением разглядывал, время от времени благоразумно охая и поддакивая, а потом с совершенно невинным выражением лица поинтересовался – что этот О’Доннел, мразь такая, за существо, вообще? Чем он живет? Чем занимается? Ну, то есть, что-то же он делает, когда не занят доведением Алана Прюэтта до белого каления?

Алан поперхнулся воплем о том, что ему нет никакого интереса разбираться, чем именно занимается в свое свободное время О‘Доннел – потому что вдруг понял, что понятия об этом не имеет. Если бы его спросили чуть раньше, предварительно застав в спокойном состоянии, он бы, наверное, буркнул – Мерлин его знает, наверное, книги читает. И, возможно, даже бы угадал – все земные маги так или иначе повернуты на просиживании штанов за книжками – но о чем именно может читать Натан, он не знал даже приблизительно. Хотя, если разобраться, каждый маг интересовался чем-то своим.

Мелани, к примеру, всегда было за уши не оттащить от сада, а за систематизированно изложенную информацию о редких видах растений и почв она могла с готовностью продаться в бессрочное рабство. Мэтт копался в заклинаниях, пытаясь на пару с Тимоти составить какую-то схему уровней развития стихийных магов и описать, привязав к ней, принцип видоизменения боевых и бытовых заклятий – об этом Алан знал наверняка, потому что на одном из смешанных уроков тема всплывала, и парни о своих исследованиях ни с того ни с сего даже разговорились. А кто-то – кажется, Лорин или Элис – однажды обмолвился, что, если задаться целью, можно создать артефакт абсолютно любого назначения, используя стихийные связи. Значит, видать, тоже на эту тему пытались что-то нарыть…

Алан впал в ступор, обнаружив, что, похоже, все вокруг и впрямь чем-то заняты. Чем-то, о чем не говорят на общих сборах или занятиях, о чем знают либо только учителя, либо, возможно, еще и маги той же стихии… но не он, Алан Прюэтт. Точнее, он даже никогда и не пытался прислушаться и разглядеть в каждом – его самого, настоящего.

Похоже, кое-кто был чертовски прав, назвав меня эгоцентриком, пришла следом совсем уж похожая на вылитое за шиворот ведро ледяной воды мысль.

Наблюдать за Натаном – не ввязываясь в споры, не пытаясь получить порцию внимания, добиться немедленной эмоциональной реакции, не пытаясь дать оценку его действиям, просто глядя на них – оказалось так непривычно, что Алан тихо обалдевал от собственных ощущений. А увидев однажды мелькающий в руках О’Доннела ножик, обалдел окончательно.

- Офигеть, - искренне выдохнул он, во все глаза глядя на вырезанную на отшлифованном плоском куске дерева панораму школьного двора с фонтаном, статуей и рядами деревьев.

Натан пробуравил его сумрачным взглядом и буркнул что-то о «настоящих ценителях искусства».

- Ты что – сам это сделал?! – неверяще переспросил Алан. – А у тебя еще есть?

То ли О’Доннел соскучился по публике, то ли оказался не против поговорить, наконец, о своих достоинствах, а не о недостатках самого Прюэтта – Алан так и не понял. Но, глядя на выточенную из дерева высокую, почти в три фута, женскую фигуру в каких-то развевающихся одеждах и с копьем в руках, не удержался от вопроса:

- А где ты инструменты берешь?

Натан уставился на него, как на идиота.

- Попросил у мисс Панси, она достала, - спокойно ответил он. – Все так делают, Прюэтт – когда хотят то, чего нет, идут к учителю и разжевывают, что и почему. Правда, для этого нужно хотеть хоть чем-нибудь заниматься…

- А ты из камня вырезать не пробовал? – перебил его Алан. – Было бы вообще круто – настоящие скульптуры бы получались.

- Из камня дольше же намного, - огрызнулся в ответ О’Доннел. – У меня терпения не хватает.

Распахнув от изумления рот – слышал бы Натан сам себя, когда брякал такую чушь! – Алан совершенно неприлично расхохотался, складываясь пополам и держась за живот. И уже потом, когда, обессилев от смеха, он сидел на полу чужой комнаты, прислонившись к стене, глядя на смущенно улыбающегося О’Доннела, до которого, кажется, наконец, дошло, что именно он сказал, пришла пугающая, почти обжигающая мысль.

Что он действительно сидит сейчас в спальне Натана и смеется – вместе с ним. И здесь так тепло и спокойно, что хочется самому превратиться в скульптуру, лишь бы не уходить никуда. Никогда.

После чего пришлось встать и пойти на урок, где они – разумеется – тут же снова сцепились, и весь последующий вечер Алану казалось, что утро и залитая солнцем комната ему приснились – как и улыбка О’Доннела.

А на следующий день пришлось набраться наглости и, выйдя на балкон, как ни в чем не бывало прогуляться до столика у двери в спальню Натана, болтая со встреченными магами и цапая по дороге чужое печенье. Это было равносильно подвигу.

Выгонит – уйду, сгоряча пообещал себе Алан. Даже, возможно, молча уйду. Если получится.

О’Доннел только выразительно покосился на печенье в его руках и подвинул пустую чашку.

Алан так и не понял, почему ему позволяют здесь ошиваться. Торчать где-то рядом, затевая перепалки с живущими по соседству девчонками – те по утрам выглядели так, будто презирали весь мир целиком, но печеньем исправно делились, а иногда даже удавалось раскрутить Марту на продолжение споров о вчерашних занятиях. Что было по-своему почти прекрасно, пока в диалог не влезала Линдс – после этого Натан обычно начинал гундеть о количестве огненных магов на квадратный фут, а Алану снова начинало хотеться его придушить.

В голове категорически не укладывалось, зачем позволять торчать рядом тому, кто раздражает тебя своей болтовней и желанием докопаться до сути интересных ему вопросов, когда сам эти вопросы обсуждать не желаешь, а разговоры с другими тут же предлагаешь устраивать подальше от твоей комнаты.

Но иногда случались вот такие вот странные дни, когда говорить было лень, и хотелось только нежиться на еще теплом осеннем солнце, растянувшись под его лучами, и таращиться на мелькающий в руках Натана нож с кривым лезвием, делая вид, что пялишься вовсе не на крепкие ладони, не на широкие плечи под легкой светлой футболкой, не на похожие на расплавленное золото в лучах солнца волосы.

- А давай в Лондоне лавку откроем, - неожиданно сам для себя брякнул Алан. – Если эти штуки твои попробовать продавать, бешеный успех же будет.

Натан нахмурился и бросил на него странный взгляд.

- Сам в Лондон поедешь или как? – сухо поинтересовался он. – А на работу людей нанимать будешь? Трясясь, что кто-нибудь разглядит в тебе мага и проверит, не берет ли тебя Авада?

Если в О‘Доннеле что и раздражало всегда, так это его вечная непрошибаемая уверенность, что он все знает лучше других – и во всем, что ни предложи, видит одни недостатки. Критик хренов.

- Или даже не трясясь, - будто бы сам себе усмехнулся Натан, снова принимаясь за работу. – Чего это я, действительно. Какое тебе дело до того, что будет потом? Главное же – ввязаться. У тебя, Прюэтт, всегда все так просто, что прямо непонятно, почему все вокруг настолько идиоты, что сами ни до чего догадаться не могут.

- Я не о том говорил! – не выдержав, вспылил Алан, отпуская столбики парапета и выпрямляясь. – А о том, что можно попробовать распространять через чужие магазины и посмотреть, что получится. И, если получится, подумать, не открыть ли свою лавку и как это сделать! Можно хотя бы задуматься сначала над тем, что я предлагаю, и только потом критиковать все подряд?

Натан уставился на него в упор из-под выгоревшей челки. А можно на меня не орать? – явственно читалось в его глазах.

- Если мне нравится сидеть и кромсать чурбачки, это не значит, что я обязательно позарез хочу превратить свою деятельность во что-то глобальное, - наконец процедил он.

Алан медленно выдохнул сквозь зубы. Временами он с трудом сдерживал желание обхватить О’Доннела за шею и как следует постучать головой о стенку. Ну, то есть – хотя бы попробовать…

- Трус, - буркнул он, отворачиваясь.

- Хам, - спокойно парировал Натан.

Алан молча поднялся, оттолкнувшись от пола – одним движением, как кот – и, подойдя к соседнему столику, молча бухнулся на стул, вытянув ноги. Марта, покосившись на него, снова уставилась в закрепленное на подставке зеркальце и продолжила с мрачным видом яростно драть расческой распушившиеся за ночь волосы. Рядом валялась рассыпанная по столешнице косметика, из спальни доносился резковатый голос что-то громко и не всегда попадая в ноты напевающей Линдс, и Алан вцепился в один из попавшихся под руку толстых карандашей непонятного назначения и принялся ковырять им столик, не обращая внимания на демонстративно хмурое лицо Марты.

Избавиться от ощущения, что в спину смотрит необъяснимо теплый, улыбающийся взгляд золотисто-карих глаз, ни в какую не получалось. Смотрит едва ли не с нежностью, снисходительной и почему-то признательной, охватывая тебя целиком, такого вспыльчивого, дерганого и неразумного, но все равно – восхищаясь тобой. Таким.

Алан знал, что стоит только обернуться – и взгляд пропадет, сменившись привычной непроницаемой сдержанностью. И будет почти невозможно заставить себя поверить, что взгляд действительно был – и бывает всегда, когда к нему вдруг поворачиваешься спиной.

* * *

У него матово-бледная кожа и едва заметная россыпь родинок под левой лопаткой. Когда он засыпает, кажется, что лицо еще больше истончается, черты заостряются, а ресницы немного темнеют. Всякий раз, глядя на него, спящего, Тони ловил себя на оцепенелой, пугающей мысли – почему невозможно остановить время? Хотя бы на пару секунд. Потеряться, остаться в них, уткнуться носом в светлый затылок и замереть, зная – это он. Рядом с тобой.

Молчаливый, упрямый, насмешливый, хмурый и верткий, как змея – и легконогий, как ветер. Способный, вроде бы, не повышая тона, так рявкнуть на любого из подчиненных магов, что в окрестных окнах испуганно и жалобно дзинькают стекла. Или, глядя тебе в глаза, посмотреть в самую душу, туда, куда и самому-то – страшно, сбить одним взглядом весь пыл и всю ярость, развеять любые страхи, вытрясти их из тебя, измученного собственной болью, оставляя только звенящую, обнаженную тишину.

И оставаясь в ней – с тобой. Как чудо.

Тело потянулось вперед, к нему – оно нередко вытворяло что-то само, когда Доминик был рядом. Тони прижался разгоряченным лбом к прохладной спине, между лопатками, ладонь улеглась на узкое плечо, пальцы сжались. Дом пошевелился и что-то неразборчиво хмыкнул.

Хотелось обвиться вокруг него, спрятать в кольце рук, подмять под себя, прижимая к растерзанной постели. Услышать, как он сдавленно чертыхается, отталкивая тебя, а потом уже только стонет сквозь зубы – отрывисто и громко, до синяков впиваясь ногтями в твое запястье. Целовать его шею, и затылок, и плечи, теряясь и пропадая в нем, чувствуя, как тело под тобой сотрясает крупная дрожь – и сжимая объятия еще крепче, ловя губами каждый стон, каждый вздох, каждый шепот…

Я пропал, беспомощно подумал Тони, обхватывая обеими руками теплое сонное тело и прижимая его к себе, скользя ладонями по бледной коже. Мерлин, я точно чокнутый. Слабоумный никчемный маг – совсем себя в руках держать разучусь так…

Пугало даже не то, как неотвратимо и безоглядно слетали остатки рассудка, стоило Рэммету с этой его дерзкой усмешкой пристально посмотреть Тони в глаза – так, как умел только он. Пугала скорость, с которой «тепло» и «неплохо» превращалось в «боже-как-сладко» и «Мерлин-мне-это-необходимо».

Наверное, последним отголоском прежней жизни стали дни, проведенные в Лондоне, когда ошалевший от непривычной суеты, шума и сутолоки Тони сутками шатался по улицам, вглядываясь в знакомый когда-то, а теперь совершенно чужой ему мир. Тогда он почти забыл о Доминике – и о школе, и о ребятах, и о занятиях. Он даже о собственной работе не вспоминал – все заслонил поток проносящейся перед носом жизни, в который хотелось нырнуть и впитать в себя как можно больше.

Но стоило только перешагнуть порог ворот замка, вдохнуть, ощутить присущий только этому месту непередаваемый запах – смесь тепла, сарказма и искренности – как Тони буквально сорвало с места. Он уже не помнил, что хотел сначала найти мистера Поттера, потом поискать кого-нибудь из ребят… потому что мир внезапно поблек и стерся, оставив перед глазами только тонкий невысокий силуэт – в извечной рубашке навыпуск, с засунутыми с показной небрежностью в карманы джинсов руками, с взлохмаченными ветром прядями светлых волос. Тони и сам не знал, каким образом вдруг с отчетливой ясностью ощутил, где именно сейчас ошивается Доминик – просто взмахнул палочкой и аппарировал на анфиладу верхних балконов восточного крыла.

Потом был шум ветра в ушах, сидящая на краю парапета рывком обернувшаяся фигура – и такой взгляд застывших, распахнутых, обожающих глаз, что больше Тони не помнил ничего. Остались только жадные руки, и ошалело кружащаяся голова, и наконец-то проломившая что-то внутри и рванувшаяся наружу, сшибающая все лавина – как же мне тебя не хватало, Мерлин мой, Ники, мой Ники…

Он едва не сошел с ума, опрокидывая Доминика на пол – уже в комнате – и нависая сверху, чувствуя, как подкашиваются колени и даже локти, на которые Тони безуспешно пытался опираться. Задыхаясь – и только теперь понимая, что все эти дни как будто и не дышал, только сейчас, наконец, жадно хватая ртом воздух, пытаясь насытиться, отчаянно торопясь – и проваливаясь в безумие, где Дом хрипло смеется, запрокидывая голову, а собственный оргазм накрывает волной еще до того, как тонкие пальцы рванут застежку на брюках.

Наверное, они сошли с ума оба – раз не могли оторваться друг от друга даже ночью, вернувшись из гостиной. Выплевывая ругательства вперемешку с неловкими, непривычными нежностями, захлебываясь в поцелуях, Тони тонул в пугающем осознании, что все это – по-настоящему. Что Доминик на самом деле нуждался в нем и тосковал по нему все эти дни – настолько, что поперся к Дине Торринс, чертов вечно ледяной мальчишка, громче всех кричавший, что парни его не привлекают категорически.

Теперь же, глядя в его глаза, Тони пытался и больше не мог разглядеть в них пленку насмешливо-отстраненной холодности, сквозь которую никогда не удавалось пробиться. Точнее, она была – но почему-то окончательно стала прозрачной, и уже не получалось понять, что мешало заглянуть за нее и увидеть Доминика настоящим чуть раньше.

От настоящего Ники сносило крышу – и даже смотреть теперь было не обязательно. От ухмылок и шуточек, от спонтанных, пронизанных смехом потасовок, почему-то всегда переходящих в секс, от ленивых споров о том, можно ли считать драку прелюдией, от отблесков пламени камина на влажной обнаженной коже. И дрожащего, бьющегося пойманной птицей страха пополам с голодом в серых глазах, когда вконец рехнувшийся от его близости Тони, сам пугаясь собственной смелости, впервые позволил себе перешагнуть невидимую черту, отделявшую «ласки, которые ничего не значат даже между парнями» от секса.

Наверное, он никогда бы не решился и не перешагнул – если бы не Дина. Если бы Доминик не бросился так отчаянно в ее объятия, одним поступком разнеся вдребезги собственный ледяной образ вечного пофигиста. Тони слишком хорошо знал, что такое Торринс – и как попадают в ее постель. До каких пределов отчаяния и безвыходной тоски нужно дойти, чтобы однажды рядом с тобой материализовалась Дина с ее вечно понимающим, все принимающим и ничего не осуждающим взглядом. С ее способностью верить так безоглядно, что рядом с ней начинал верить даже ты – уставший, запутавшийся и почти готовый к любой самоубийственной глупости.

Честно говоря, даже смотреть на Дину, помня о том, что Ники был с ней, все еще не удавалось без вспышки ревности, но время от времени Тони подумывал, не поставить ли не позволившей Доминику свалиться в самобичевание и отчаяние девчонке памятник. Не позволившей ему наделать необратимых ошибок, давшей силы поверить и дождаться. Сделавшей то, что Тони, вообще-то, наверное, должен был сделать сам… если бы умел видеть сквозь собственные страхи и верить так, как она.

Если бы в безумном мире Уоткинс-Холла не существовало Дины Торринс, ее стоило бы придумать. Тони был в этом уверен – несмотря на то, что представить себе Доминика, стонущего над женщиной, без взрыва боли не получалось.

Я – собственник, мрачно констатировал он, прикусывая подставленное плечо. И при этом – трусливый эгоист. Стихии на меня нет.

Проснувшийся Дом резким жестом ощутимо толкнул его локтем в грудь.

- Пошел вон… - недовольно проворчал он, приподнимая голову, и попытался нашарить часы на тумбочке. – Рань такая, вконец с ума сошел … МакКейн, я еще полчаса мог спокойно спать! – с досадой буркнул он, разглядывая стрелки.

Тони и сам не понимал – то ли его заводят ворчливые интонации Доминика, то ли сонное тепло его тела, то ли вообще все это неважно, а важно только, что распухшие после очередной шальной ночи губы совсем рядом, и не прижаться к ним – невозможно.

- М-м! – Дом возмущенно уперся ладонями в его плечи.

Мерлин, как я тебя хочу, я взорвусь, если ты не прекратишь, просто умру тут к чертям волкулачьим… Перегорю и осыплюсь в золу, в пепел, Ники…

Доминик зашипел, ахнул под нетерпеливыми руками, откидывая голову. Тони хрипло зарычал, уткнулся в открытую шею, вжимаясь в него всем телом – и, не выдержав, выдохнул с громким, отчаянным стоном.

Это не могло быть так хорошо. Так сладко, так здорово, так будоражаще – как никогда ни с одной женщиной. Так открыто и беззастенчиво, так грубо, яростно, без приторных попыток сдержаться, безо всякого контроля – и извивающееся, содрогающееся в оргазме тело Ники под ним, Ники, его Ники, только – его…

Никто никогда не позволял Тони – такого. Никто не принимал его настолько целиком, без оглядок и оговорок, что неплохо бы быть более сдержанным – или вежливым, или внимательным, или нежным.

Тони не умел быть нежным – но почему-то, глядя на раскрасневшееся лицо задыхающегося Доминика, на его запястья, которые Тони опять когда-то успел прижать к подушке над его головой, на прилипшие ко лбу влажные волосы, на родные, искусанные, самые теплые и сладкие на свете губы, ему хотелось верить, что однажды у него получится даже это.

Никто не доверял ему так безоглядно. Ни ради кого еще не хотелось стать лучше – просто, чтобы стать. Не потому, что требуют или просят.

Доминик, высвободив руку, молча притянул Тони к себе, обхватив за шею. Лежать, чувствуя его под собой – расслабленного, запыхавшегося и уже совершенно не ворчливого – это было больше, чем счастье. Я не верю, в который уже раз беспомощно подумал Тони, сгребая его в охапку за плечи и вдыхая знакомый, туманящий голову запах его кожи. Запах их близости.

Мерлин, ну не бывает же так, чтобы с кем-то было хорошо – настолько. Чтобы даже подумать было страшно о том, что мы могли не замечать друг друга еще четыре года – или еще двадцать лет. Что могли бы не заметить никогда, если бы Ники не приспичило выпендриться перед учителем.

Если бы его попросили тогда поцеловать кого-то другого.

Если бы на кого-то другого он смотрел – так, как умеет только он – в самую душу, отбрасывая все страхи, барьеры и неуверенность, сквозь них. На то, что под ними.

И улыбаясь – тому, что видит.

После такой улыбки за Доминика хотелось продать душу. После нее казалось странным искать и хотеть чего-то еще. Дом не просто умел принимать то, что видел – он умел это показать.

И только такой упертый урод, как Энтони МакКейн, мог даже после этого продолжать сомневаться…

«Если бы у меня кто-нибудь был… - вспомнил Тони собственные, давным-давно, будто в прошлой жизни брошенные в сердцах на одном из занятий слова. – Черт, да хоть кто-нибудь… Мне даже неважно – кто…»

Мне важно, свирепо подумал он, лихорадочно целуя щеки все еще задыхающегося Доминика. Только ты, Ники. Только мы с тобой – и никого больше. Никогда.

Это ведь только ты думаешь, что у нас нет будущего. Оно всегда есть – тем более у нас. Тем более – сейчас. Мне даже плевать – этот замок еще на тридцать лет, или любой город в Англии, или обратно в резервацию. Мы можем быть где угодно – до тех пор, пока мы этого хотим. Неужели ты этого не знаешь?

- Все, Тони, - шепнул над ухом мягкий голос. – Вот теперь точно подъем. А то я опять опоздаю…

- А почему ты один? – машинально огрызнулся МакКейн, поднимая голову. – У меня, между прочим, тоже обязанности.

В глазах Доминика можно было утонуть. В них было все – и всегда было все – что не звучало вслух. И слава Мерлину, что не звучало – Тони не очень понимал, зачем называть по имени то, что и без того очевидно всем, кому оно должно быть очевидно.

Дом хмыкнул и отвернулся, отпихивая Тони от себя.

- Теперь еще и в душ тащиться… - пробурчал он, вставая.

Тони искренне не понимал, как можно не любить душ, если его никто не мешает принимать вдвоем.

Правда, на работу так и впрямь опять придется опаздывать. Обоим.

* * *

Чертова птица, стряхнув, наконец, с лапы надоевший пергамент, выпятила клюв и, кажется, напоследок даже снисходительно подмигнула. Язык, разве что, только не показала. А могла бы, машинально подумал Северус, резким движением сталкивая неполиткорректную сову со стола. Пусть летит, откуда явилась… если учесть, что сюда ее особо не звали.

Да и не ждали, если уж так. Более того – даже надеялись, идиоты, что подобных сов не случится. Почему вот, кстати, интересно? Никак стихия окончательно рассудок повыела, причем, ладно бы, у одного Поттера – у всех пятерых…

Смятый в комок пергамент хотелось зашвырнуть куда-нибудь вслед не в меру нахальной сове – лучше прямо в окно. Старею, скрипнув зубами, мрачно подумал Снейп, разжимая кулак и опуская письмо в карман. Птица-то в чем виновата.

Новости были предсказуемыми, как снег на Рождество. Новости можно было предугадать, всего лишь задавшись целью напрячь извилины хоть на неделю, хоть на три месяца раньше – но от сухих и четких фактов в изложении Элоизы Твиннесс все равно почему-то хотелось взъяриться и оторвать принесшей письмо сове не в меру выступающий клюв.

Мы слишком хотели, чтобы нам повезло, с горечью констатировал Снейп, быстрыми шагами выходя из кабинета. Слишком устали жить, засыпая с полуприкрытыми глазами и отдыхая на одной ноге. И уже хотя бы поэтому такие письма логичны и предсказуемы…

Он и сам давно забросил попытки разобраться, когда именно стал говорить «мы», думая о чужой семье, чужой школе и чужой для него, в общем-то, жизни. Стерва по имени Элоиза в письмах почти перестала язвить, спрашивая, находится ли он все еще в гостях или уже переехал, а интерес к тому, что, как и куда движется в Уоткинс-Холле, окончательно перестал прикрываться надуманными причинами. Северус вздохнул и смирился с фактом, что ему небезразличен ни Драко с его многоходовыми дипломатическими комбинациями, ни Панси с ее вызывающим все большие опасения физическим и душевным состоянием, ни Поттер с его трижды проклятыми учениками.

Ни странные и порой пугающие своей логичной очевидностью идеи, которые плодились здесь, как грибы после осеннего дождя.

Все это было как минимум интересно, а как максимум…

Панси все больше нуждалась в помощи – и Северус не мог избавиться от ощущения, что эта девушка, его студентка в прошлом и мать сына его воспитанника в настоящем, отчасти тоже ему дорога, при всей ее стервозности. Возможно, потому, что бывший декан сейчас был единственным, кто мог наблюдать течение ее беременности не только как близкое существо, но и как колдомедик, которым по определению являлся любой более-менее опытный зельевар.

Лавгуд Северус по-прежнему старался избегать, но несносная девица все равно умудрялась, появляясь на горизонте, то подкинуть важный контакт, то вставить нужное слово, то вовремя промолчать. Это раздражало неимоверно, но Снейп не раз ловил себя на цепенящем желании ответить на ее улыбку, что уж совсем ни в какие ворота не лезло.

Я просто привык к ним, сдаваясь, подумал он. Привык к тому, что они рядом с Драко – и это никогда не изменится. К тому, что, похоже, тем дурным утром в поместье Блэков, когда ладони жгло предписание отправиться в резервацию, а глаза – вид сияющей Лавгуд на коленях моего воспитанника, я просто… ошибся?

Мысль горчила и отдавала привкусом собственной глупости и неверия, и никогда бы ей не прижиться, если бы не одно «но», которое, как и многое в жизни Снейпа, носило фамилию Малфой. А еще – всегда умело найти именно те слова, после которых профессор чувствовал себя если и не живым, то хотя бы продолжающим существовать не совсем чтобы напрочь бессмысленно.

Драко не изменился – изменилось что-то в самом Снейпе, никогда, если разобраться, не верившем в то, что он может быть нужен не только как старший наставник. Не только как тот, кто подаст вовремя руку, если это возможно, или объяснит, почему не стоит биться головой о стены обстоятельств, если подать и помочь все равно не получится.

Теперь же, начиная с одного бездумного весеннего утра, все встало с ног на голову. С того странного момента, когда Северус распахнул дверь кабинета Поттера и увидел их на балконе – обоих. Они стояли рядом, опираясь на парапет, с крошечными чашками кофе в руках, о чем-то негромко переговариваясь, и Поттер фыркал, время от времени прижимаясь виском к плечу Драко и прикрывая глаза, а тот улыбался, машинально касаясь губами взлохмаченной макушки, и таким от них веяло покоем и уверенностью, такой звенящей, оглушительной тишиной, что Снейп, глядя на собственного воспитанника, вдруг впервые поймал себя на мысли – насколько же сильно Поттеру, наверное, с ним хорошо. То есть – действительно хорошо.

То есть, что хорошо бывает – настолько. И это на самом деле – бывает. Безнаказанно.

С Драко.

Он застыл тогда истуканом, не отрывая взгляда от двух уже давно не мальчишеских силуэтов, и, глядя, как Малфой оборачивается и откидывается локтями на парапет, приветственно кивая Снейпу, почему-то ни в какую не получилось не представить – невольно, всего на долю секунды – как выглядел Драко за несколько часов до наступления утра. Как он прикрывал глаза, отдаваясь Поттеру, как запрокидывал голову, как прерывисто дышал, позволяя целовать себя, позволяя…

За мысль стало стыдно до загоревшихся щек в следующее же мгновение – и не вылететь за дверь не дала только обезоруживающе теплая улыбка, неожиданно вспыхнувшая на лице Драко. И такая же – на губах обернувшегося следом Поттера.

Они услышали его – оба. И приняли это, как естественный и давно привычный для обоих факт, без осуждения, неприятия, даже без извечно, казалось бы, свойственной Поттеру манеры, чуть что, выяснять, где чья территория и у кого какие права. Даже когда о нарушении чьих-то там прав никто и не заикался.

Северус так и не смог сформулировать, что именно произошло между ними в то утро. Он просто понял, что увидел и узнал тогда что-то важное – и об этой семье, и о Лавгуд с ее вечно рассеянным отсутствующим взглядом, и о Панси с ее неизбывной стервозностью. И о Драко, которого, как оказалось, не знал и не понимал никогда.

И о себе – постаревшем еще два десятка бесконечно длящихся лет назад глупце, так долго предпочитавшем видеть в самом факте существования чужой любви попытку указать ему на дверь, как отжившему свой срок и более никому здесь не нужному наставнику.

И воспоминания о горечи в глазах Малфоя, вспыхивавшей всякий раз, когда Северус переводил разговоры об отношениях между ними на чувство Драко к Поттеру, о тоске пополам с беспокойством, рвущихся наружу из прилетавших в резервацию писем, теперь стыдили куда хуже любых упреков.

Одно привыкший к собственной угрюмости профессор знал наверняка – у него больше не поворачивался язык называть Драко и его семью чужими магами. Даже мысленно. Почему-то выяснилось, что привычка прикрываться от собственной обиды утверждением «моему воспитаннику хватает объектов для приязни» ничем не лучше иных подростковых максималистских привычек.

Слово «подростковых» смешило особенно – когда звучало применительно к самому себе. И при этом еще и было, похоже, правдой.

Но признать это тоже – почему-то – больше не казалось неподъемной задачей. Северус не знал, почему, предполагая дурное влияние Поттера со своей школой, толпы безмозглых и отчаянно юных магов и собственный интерес исследователя, сосредоточившийся, наконец, на том, что вытворяет Драко со своими домочадцами. При том, что уж теперь-то точно становилось понятно – они не ошиблись. В чем-то очень важном – они не ошиблись, раз до сих пор живы и здравствуют.

И именно поэтому так безудержно хотелось надеяться вместе с ними – все получится. Именно поэтому хотелось разорвать голыми руками сову, принесшую новости, до которых мог бы и сам догадаться, если бы не выбрал – надеяться…

Дверь в гостиную подалась легко. Слишком легко, когда был бы рад вообще ее не открывать – по такому поводу.

Естественно, они завтракали – как всегда в последнее время, слегка неуклюже вытянувшаяся на стуле Панси, хмурая и, похоже, не выспавшаяся Луна… О чем-то напряженно размышляющий Драко, рядом с ним – совершенно мрачный и пришибленный Поттер…

Предчувствуют, что ли? – с горечью подумал Северус, проходя в гостиную и молча кладя на стол потрепанный пергамент.

- Что? – устало осведомился Гарри, глядя на скомканный лист.

Малфой только поднял беспомощный взгляд и уставился на Снейпа снизу вверх – будто и впрямь предчувствовал. Лавгуд, под шумок цапнув злосчастное письмо, принялась лихорадочно вчитываться.

- Северус, ну?.. – раздраженно спросил Поттер. – У тебя десять минут до прихода Уильяма – или ты при нем предпочитаешь…?

- Перкинс мертв, - перебил его Снейп. – Все те же знаки над телом, та же имитация несчастного случая, только на этот раз – еще и письмо с угрозой. Понятия не имею, через каких связных Элоиза об этом узнала, но копия послания прилагается. Можете соблаговолить ознакомиться, мистер Поттер.

Удержаться от привычно язвительных ноток не получилось – может быть, потому, что вид пришибленного Гарри настораживал сам по себе, как зрелище, реальности по определению не соответствующее. Теперь же, глядя в его остановившиеся, какие-то опустошенные глаза, видя, как он выдыхает и потерянно опускает лицо в ладони, упершись локтями в стол, испугаться захотелось еще сильнее.

Поттер должен был разозлиться, а не сдаваться. Тот Поттер, которого Северус знал – тот, что убил Тома Риддла ценой собственной жизни лишь потому, что привык все, за что взялся, доводить до конца, невзирая на цены.

Не заметить, как взволнованно и почему-то молча переглядываются Драко и Луна, не обращая внимания ни на Поттера, ни на Панси, сжавшую в кулаке вилку до побелевших костяшек, мог только слепой. Опять Грэйнджер, с прорывающейся злостью подумал Северус, рывком придвигая себе стул и садясь рядом с девушками. В этом замке хоть поговорить возможно, вообще? Без опасения быть подслушанным…

- Значит, вопрос можно считать решенным, - совершенно спокойно констатировала Лавгуд, закончив переглядки и возвращаясь к еде. – Спасибо, профессор. Мы тут уже измучались, чье предложение принимать…

- А теперь все само, похоже, решилось… - медленно проговорил Драко. – Жаль, если честно – перебираться ни во Францию, ни в Германию лично мне совершенно не улыбалось.

В его глазах боролись отчаяние и упрямство – а Поттер по-прежнему молчал.

- Дай сюда, - внезапно глухо попросил он, протягивая за письмом руку.

Лавгуд с готовностью сунула ему пергамент. Несколько бесконечных секунд Гарри, не поднимая головы, смотрел на четкие ряды аккуратных букв. Снейп поймал себя на том, что почти верит – сейчас он встанет, и мы увидим выходку в стиле Гарри Поттера. С яростью и рычанием сквозь зубы.

- Последнее предупреждение, значит… - задумчиво пробормотал Поттер. – То есть, все эти убийства – пока еще предупреждение. Что, интересно знать, они собираются делать, когда предупреждать перестанут?

Малфой осторожно сжал его ладонь. Гарри повернул голову и поднял глаза – несколько секунд они, казалось, безмолвно спорили. Драко уговаривал, кусая губы – Поттер устало хмурился.

- Думаю, об этом мы в любом случае скоро узнаем, - наконец сказал Драко вслух, не сводя с Поттера умоляющего взгляда.

- Не факт, - пожал плечами тот, высвобождая руку. – Нам осталось всего лишь принять любое из предложений и свалить с территории Англии. И убийства прекратятся.

Почему-то Северусу показалось, что большей глупости от Поттера ему и в юности не часто удавалось услышать. Судя по тому, как отчетливо поморщилась, отворачиваясь, Панси, как изумленно расширились глаза Луны, как устало выдохнул Драко – они думали так же.

* * *

С самого утра немилосердно кружилась голова – будто накануне Гарри уговорил в одиночку ящик дешевого огневиски.

Точнее, голова кружилась еще с вечера. Или даже с предыдущего дня. Гарри не помнил, когда именно это началось – наверное, оно нарастало так давно и так постепенно, что он и сам забыл, когда успел привыкнуть к вспышкам темноты в глазах и пульсирующей в висках монотонной боли.

- Поттер, ты весь горишь, - обеспокоенно выдохнул Драко вчера, машинально ощупывая его лоб, когда они стояли под душем.

- Ты мне это последние лет пять повторяешь… - утомленно отшутился Гарри, прислоняясь затылком к стене.

Голова действительно кружилась – как нередко по вечерам, после очередного суматошного дня, и от тревоги в голосе Малфоя становилось совсем тошно. Драко можно было даже заставить заткнуться, но треклятая тревога все равно оставалась на дне его глаз – и это было хуже всего. А тратить сейчас силы еще и на то, чтобы убеждать Малфоя – со мной все в порядке – когда ты явно не в порядке… Гарри предпочел бы задачу с меньшей степенью бессмысленности.

Задач хватало с лихвой – и ежедневных, от которых не получалось избавиться, и куда более насущных и важных. Что со мной? – в отчаянии спрашивал он сам себя и, в который раз перебирая возможные варианты, не находил ответа.

Физическое самочувствие тревожило, но уже почти не пугало – пусть Гарри и отдавал себе отчет в том, что должно значить здоровье для огненного мага, существующего за счет именно этих, самых низших жизненных энергий. Кое-что другое настораживало куда сильнее, и отмахиваться от проблемы больше не получалось.

И даже почти не вызывала эмоций мысль – последние месяцы я действительно от чего-то отмахивался. Полгода назад Гарри впал бы в ярость, поймав себя на подобном – теперь же он только снова и снова мучительно перебирал в голове прошлое, ища ошибку, ловя себя на дурацком ощущении, что бродит по кругу. В прошлом не было ничего, ни одной зацепки – а настоящее преподносило все более устрашающие сюрпризы.

Сны почти превратились в привычку – если можно назвать привычкой готовность к кошмару – и даже страх понемногу въедался в кровь, становясь фоном, из которого составляются будни. В снах Гарри снова и снова видел опустошенные, остановившиеся глаза Малфоя – в них клубилась бездна, и лицо Драко напоминало обтянутый кожей череп, а плечи, за которые Гарри каждый раз хватался, пытаясь встряхнуть, привести его в чувство, вдруг оказывались невозможно хрупкими и крошились под пальцами. На лице Драко проступала ухмылка – чудовищно выглядевшая рядом с распахнутыми неживыми глазами, и Гарри глох от собственного крика, сжимая в объятиях рассыпающееся тело, которое никак не получалось отпустить, поверить – нет, даже допустить мысль – он мертв, он ушел от тебя, его больше нет.

И то, что после этого неизменно оказывалось – Малфой рядом, живой, перепуганный и настоящий – почему-то уже ничего не меняло.

В снах захлебывалась хрипами не приходящая в сознание Панси, в них корчилась в судорогах, обхватив руками голову, Луна, и замирал на полу среди каменного крошева застывший навечно в изломанной, нечеловеческой позе Снейп, и бился в стены крик заживо сгорающей Джинни… В них лилась соленым потоком немого вопроса горечь из мертвых глаз Симуса, в них осыпалось прахом то, что осталось от Сюзан, и, ломая ногти, царапал стену за своей спиной Рон, беззвучно спрашивая – как ты мог? Как ты допустил это, Гарри?..

А потом сны заканчивались – и долгое время получалось заставлять себя верить, что то, что бывает между ними, и называется – жизнь.

- Нет, на этот раз ты действительно весь горишь… - замороженно прошептал Драко, обхватывая ладонями его голову.

От прохлады легких прикосновений действительно становилось немного легче – если бы еще Гарри мог не бояться, что, посмотрев ему в глаза, снова увидит там клубящуюся пустоту! Если бы можно было снова научиться не вздрагивать, слыша его голос, потому что страшно оглянуться, если бы получалось не проваливаться в беспомощное, липкое и глухое безумие всякий раз, когда голос отсутствовал – и Драко тоже не было рядом…

- Я люблю тебя… - беспомощно пробормотал Гарри, притягивая Малфоя за затылок и упираясь лбом в его лоб. – Я просто… Мерлин, я так сильно тебя люблю…

Потом они целовались, и все никак не получалось выпустить его из объятий, пока Драко сам не отвел обжигающе горячие руки в стороны и не опустился на колени – и тогда, наконец, Гарри смог выдохнуть, запрокидывая голову и вжимаясь плечами в стену.

- Я люблю тебя… - шептал он, цепляясь за влажные волосы Малфоя, на ощупь скользя ладонями по его вискам, по щекам, по шее. – Драко, я…

Малфой на миг оторвался от него, улыбнувшись – его улыбку нельзя было не услышать, даже если не видишь – и, почувствовав прикосновение его пальцев, Гарри опустил взгляд, стискивая пряди намокших волос и едва сдерживаясь, чтобы не кончить прямо сейчас…

И задохнулся, глядя в невозможно синие, сияющие глаза. Перед ним на коленях стоял Джеральд, и это его ладонь скользила по бедру, его губы улыбались сейчас, сжимая, обхватывая, и обрушившийся внезапной несвоевременной лавиной оргазм накатил с такой силой, что Гарри с криком сполз по стене, прямо в ласкающие, принимающие руки, сжимая виски и захлебываясь всхлипами.

- Гарри?.. – донесся до него обеспокоенный голос Драко.

Я схожу с ума, с беспощадной отчетливостью понял он. Мерлин, теперь что – это будет еще и не только во сне? Всегда?..

Ночь прошла в тщетных попытках заставить себя не вспоминать покорную, томительную улыбку Джерри, его притягивающий затуманенный взгляд и полуоткрытый рот – и разрывающую горло нечеловеческую боль и тоску, почему-то охватившую Гарри от этого зрелища.

И в страхе, к привкусу которого уже почти получалось привыкнуть.

О причинах думать он уже попросту не решался. И даже почти не удивлялся, что с трудом заставляет себя слушать, думать и реагировать – хотя с куда большим удовольствием узнал бы сейчас о смерти Снейпа, принесшего с утра пораньше новости, ничем не отличавшиеся от жизни самого Поттера в последние недели. Такие же тошнотворные и до отчаянных слез непонятные.

- Вы, вообще, в состоянии сейчас рассуждать – или вас побеспокоить попозже? – сквозь зубы осведомился Снейп, без лишних вопросов наливая себе чай. – Мистер Поттер?

- В состоянии, - процедил Гарри, глядя в тарелку. – Что еще плохого случилось?

Видеть Северуса – обозленного и едва не кипящего от недовольства – не хотелось совершенно. Ни этим утром, ни когда-либо еще.

- Плохого случится не сегодня, так завтра, если вы продолжите делать вид, что в поведении мистера Эббинса нет ничего предосудительного, - Снейп едва не шипел, и от его пульсирующей толчками ярости голова окончательно отказывалась соображать.

- Северус, что он опять?.. – измученно спросила Панси.

- Все то же, - отозвался Снейп. – Доволен собой и горд до бесчувствия, о вас и мистере Поттере теперь отзывается исключительно снисходительно, мальчишка этот его вконец одурел – носится за ним, как щенок…

- И что? – тупо уточнил Гарри.

Северус резким жестом швырнул на стол смятую салфетку, которую до этого комкал в руках.

- Я миллион раз говорил вам – он что-то задумал и ни минуты не сомневается в успехе. Он выжидает – и точно знает, чего. Что вы будете делать, когда это время наступит? Что именно он, вообще, мог задумать, чтобы теперь так лучиться самодовольством?

Драко и Луна синхронно переглянулись. Гарри поморщился – этот разговор, повторяющийся по кругу, уже приелся до оскомины на зубах.

- Кристиан больше не делает попыток склонить к бунту не посещающих занятия магов, - с усталой размеренностью заговорил он, по-прежнему не поднимая головы. – Нам доподлинно известно, что все они, до единого, в свое время послали его к Мерлину с его агитацией – каждый по своим причинам и каждый в своей форме, и на данный момент не поддерживают с ним контактов и ничего не ожидают ни от него, ни от ситуации. Также я могу гарантировать, что остальные ученики воспринимают Кристиана в штыки и по своей инициативе активно за ним наблюдают – если тебе станет спокойнее, я даже имена назову. Тех, кто пасет его постоянно – и тех, кто этим руководит. Что ты хочешь, чтобы мы еще сделали? Что бы Эббинс ни выкинул, ребята и так держат руку на пульсе. Или мне их разогнать и самому за ним таскаться начать? Или что я, по-твоему, должен предпринять, чтобы ты, наконец, угомонился?

- Убейте его, - спокойно сказал Снейп. – Любой из вас в состоянии это сделать, не рискуя ничем.

Драко беспомощно выдохнул, откидываясь на спинку стула.

- Да – не рискуя ничем! – с нажимом повторил Снейп. – Ни ты, ни Гарри, ни Луна не превратитесь в огрызок стихии, если соберетесь его придушить. Вам вообще ничего это не будет стоить. И, если мне не изменяет память, еще полгода назад лично ты, Поттер, сам утверждал, что убьешь любого, кто откажется сотрудничать и будет представлять потенциальную угрозу для школы или людей за ее пределами. Эббинс – представляет, это даже доказательств не требует. И он гарантированно не пойдет на сотрудничество – это ты тоже знаешь. Что, Мерлин побери, тебе еще нужно, чтобы начать выполнять собственные обещания?

- Шон, - глухо проговорил Гарри, опуская голову и упираясь лбом в подставленные ладони. – Ты забываешь о Шоне.

Снейп бросил быстрый взгляд в потолок.

- И что Шон? – как можно любезнее поинтересовался он.

- Если я просто убью Эббинса, мы получим ту же проблему, только в лице Шона и без отложенных ожиданий непонятно чего. Он взорвется, Северус – и будет со своей точки зрения прав, и мы либо потеряем его одного, либо всех тех, кого он с собой прихватит, либо…

- Либо успеете его остановить, - пожал плечами Снейп. – Это вам тоже не в новинку.

- Северус… - почти жалобно протянул Драко.

- Вот только не надо мне опять про сложности! – зло фыркнул тот. – Эббинс – это вулкан, на котором мы все сидим. Все, между прочим! И делаем вид, что признаки его просыпающейся активности нас не касаются.

Даже несмотря на дикую ломоту в висках, Гарри не смог не отметить про себя это «мы». И заодно невольно спросить себя – интересно, когда именно вечно отстраненный от всего, что хоть немного напоминало жизнь, и выбиравший добровольное заточение Снейп успел превратиться в сующееся в каждую щель и фонтанирующее бессмысленными и непродуманными идеями существо? Или это только кажется вконец запутавшемуся Поттеру?

- Задавив этот вулкан, мы получим другой, ничем не лучше, - устало сказал он. – Шон Миллз…

- Мне плевать на Шона! – сквозь зубы рявкнул Снейп, наклоняясь вперед. – Если надо – значит, убейте обоих! Или один щенок стоит того, чтобы рисковать всеми остальными магами?

- Отлично, Северус! – Драко, дернувшись, встал и принялся нервно ходить по комнате. – Кого потом будем убивать? Всех, кто знает, что Шон Миллз – замечательный парень? Кто решит, что мы погрязли в самоуправстве, и обоснованно взбеленится на нас? Может, просто революцию сразу устроить из-за одних только подозрений?

- Так, все! – повысил голос Гарри, поднимая голову и окидывая присутствующих сумрачным взглядом. – Вариантов всего три. Убить Кристиана по-тихому и списать все на несчастный случай, надеясь, что Шон с его мозгами мага Воздуха и трехмерной логикой не догадается, кто во всем виноват – и заодно надеясь, что этим шагом мы не превратим себя в подтасовывающих обстоятельства в свою пользу диктаторов и не огребем от стихии за ошибку. Второй – убить его по подозрению, как ненадежный элемент, надеясь, что взбесившийся Шон не превратится в еще большую проблему. И заодно надеясь на все то же самое, что и в первом случае. Третий – попытаться предварительно доказать Шону, что его наставника действительно стоит убить. Во избежание. Рассчитывая на его понимание и надеясь опять же на все те же глупости. Во всех трех случаях, если я правильно понимаю, мы ничем не будем отличаться от людей с их человечной манерой убивать тех, кто неугоден и потенциально опасен. Северус, ты не пробовал думать, вообще, перед тем, как что-нибудь настойчиво предлагать?

Снейп долго молчал, буравя его пристальным взглядом.

- Убейте его, - повторил он наконец. – Как угодно, Поттер – изыски в методах всегда были по твоей части. Удачливый ты наш… Просто сделайте это – пока не поздно.

- Нет, - отрезал Гарри, перебив распахнувшего было рот Малфоя. – Идеолог в этой школе пока еще – я. И я говорю – нет. Это окончательный ответ.

Лицо Снейпа напоминало застывшую в камне маску отчаяния.

- Раньше ты говорил, что монстров следует вырезать, - сдержанно напомнил он. – Ты сам, и неоднократно, повторял – что тебя не затруднит лично убить того, кто выберет быть монстром, если он окажется в твоей школе, под твоим патронажем, и при этом не захочет прислушаться к голосу разума.

- Значит, я ошибался, - зло процедил Гарри.

Драко, слава Мерлину, промолчал.

* * *

Поморщившись, Луна привычно задержала дыхание на вдохе и слегка запрокинула голову, прикрывая глаза. Какофонии это не уменьшало, но давало хотя бы намек на контроль. Создавало ускользающую иллюзию, что вот еще чуть-чуть – и получится ухватить то самое нечто, которое позволит сжать в кулаке мешанину чужих переживаний, разносящую изнутри по частям.

За это бесконечно длившееся лето Луна Лавгуд узнала многое – чего предпочла бы не знать никогда. Что рвущийся наружу голод сексуального напряжения мужчины похож на вылитое за шиворот ведро кислоты, и даже просто стоя рядом с измученным собственной жаждой огненным магом, почти невозможно дышать. Что от чужой физической боли подкашиваются колени и темнеет в глазах, будто кто-то хватает за горло, и сердце начинает выпрыгивать из груди, истерически стремясь побиться о ближайшую стенку. Что захлестывающая разум подростковая влюбленность ощущается, как размашистый удар кувалдой в незащищенный затылок – если сдуру подойти к упивающемуся ею магу ближе, чем на триста футов.

Что дар эмпата способен не только открывать чужие души – он способен выворачивать их наизнанку, швыряя в тебя все, что пряталось в закромах, и эта сила поистине нечеловеческих размахов, и ни человек, ни маг, похоже, просто не может с ней совладать.

Луне впервые так отчетливо казалось, что она умирает – и в последнее время подобная мысль не вызывала ничего, кроме желания сдаться.

За исключением тех редких – на фоне общего кошмара – моментов, когда крепкие руки Малфоя обвивались вокруг нее, держали в объятиях, не давая сломаться и шагнуть, наконец, в приглашающе распахивающуюся впереди пропасть. Гарри Луна теперь побаивалась и избегала – от него так сильно фонило страхом, что рядом с ним даже воздух, казалось, начинал тошнотворно горчить. Что же касается Панси…

Панси постоянно испытывала боль – и Луна проклинала собственную стихию, усиливающую дар эмпатии с каждым днем, но при этом повышающую и физическую выносливость. Честное слово, иногда Луна предпочла бы обморок, а не выбивающее одним ударом рассудок ощущение чужих эмоций.

Вот только время обмороков закончилось – причем, похоже, окончательно. Можно было сходить с ума, но спасительное небытие больше не приходило.

Чуть легче становилось только рядом с Драко – и на занятиях, даже несмотря на близость к влюбленным, озабоченным или неудовлетворенным подросткам. Глядя в их глаза, Луна снова могла чувствовать себя нужной. Нужной им.

- Кто начнет? – негромко спросила она, осторожно массируя виски.

Вопрос был риторическим – начинала всегда Мелани. По крайней мере, на занятиях мисс Лавгуд – всегда. Как происходит начало урока у Гарри, Луна не спрашивала, но подозревала, что так же.

- Это кошмар, - искренне высказался Натан, перебив открывшую было рот Мелл. – Вот честно, мисс – я не понял, как в этом можно было выжить…

Луна, распахнув глаза, бросила на него вопросительный взгляд – но Натан и впрямь выглядел сбитым с толку и даже почти что растерянным.

- Это все, что ты можешь сказать? – мягко уточнила она.

О’Доннел отчаянно смутился, хотя изо всех сил постарался этого не показать.

- Простите, но все время хочется спросить – вы точно нас не разыгрываете? – вклинился в разговор Фил. – Потому что это… - он смешался и потер лоб. – Это ни в какие рамки не лезет. Так просто не бывает.

Похоже, разговор обещал быть интересным. Луна подперла кулачком подбородок и уставилась в потолок. Это помогало не влезть в дискуссию раньше времени.

- Такое ощущение, что смотришь пьесу в театре, - замороженно добавил Брайан. – Актеры перед тобой разыгрывают постановку, а ты сидишь, как дурак, и не можешь понять, кто и зачем написал им такой дерьмовый сценарий и когда уже весь этот ужас закончится.

- Мне даст кто-нибудь слово сказать – или вы и дальше охать планируете? – холодно осведомилась Мелани. – Очевидно же, что это не розыгрыш, - проговорила она, выдержав паузу. – Если отбросить неконструктивные эмоции, то объяснение лично я вижу только одно – мистер Поттер и мистер Малфой приблизительно два-три месяца ощущали и вели себя совершенно как люди. Я не увидела даже потуг на внутреннюю честность – не то что адекватного восприятия реальности. Абсолютно человеческие поступки, трактовки мотивов и сами мотивы. Все до единого. Следовательно, они и являлись в это время людьми, не переставая быть магами. Я могу пояснить на конкретных примерах, если нужно.

Класс будто одновременно поперхнулся вдохом – даже глаза у большинства округлились. Только Мэтт машинально кивнул – видимо, пришел к тому же выводу, да Доминик, судя по выражению лица, такую вероятность как минимум рассматривал.

Лорин, хмыкнув, закрыла лицо упертыми в согнутые коленки руками.

- Если ты права, то они должны были умереть, - пробормотала она. – Такое объяснение неприемлемо. Стихия размазала бы их в клочки, если бы…

- Вообще-то, к моменту похищения мистера Драко он выглядел, как собственная тень, - недовольно буркнул Мэтт. – А в глаза мистера Гарри даже в мысливе заглядывать страшно. Такое ощущение, что вместо него видишь ходячий факел, который только не светится еще.

Луна, не удержавшись, едва заметно кивнула.

- Они действительно умирали, оба, - негромко сказала она. – Этого нельзя было не почувствовать – даже за тот месяц, что я прожила с ними до похищения. У кого какие идеи?

Больше всего было интересно: услышал ли – догадался, почувствовал, вычислил – хоть кто-нибудь из них? Хоть кто-нибудь – то, что, перешагнув впервые порог поместья Блэков, с ужасом поняла сама Луна?

- Вы хотели нас напугать, - авторитетно заявил Тони, пряча под бравадой нервозность. – И у вас это получилось. Теперь двести раз подумаю – прежде чем начать вести себя как какой-нибудь человек.

Энни фыркнула и покачала головой. Марта молча припечатывала парня к стене тяжелым взглядом – ей явно не нравились шуточки в подобном контексте.

- Когда они начали вести себя, как люди, они уже лишились возможности поступать иначе, - напряженно заметила она. – Ошибка была совершена ими раньше, причем намного – я не верю, что стихия не дала бы им шанса на хотя бы минимальную реакцию. Скорее всего, они его просто не захотели рассматривать.

- А раз это началось сразу по возвращении мистера Гарри, значит, ошибку надо искать еще во времена первой войны, - в тон ей подытожила Линдс. – Что лично ты, МакКейн, там видел неправильного, над чем теперь двести раз подумаешь? Или это красивые слова были опять?

Сейчас они выглядели, как две предупредительно постукивающие хвостами по полу скорпионихи, обнаруживших безмозглую попытку на них наступить. Сравнение не казалось странным – эти девочки умудрялись создавать постоянное ощущение, что они живут в готовности вырезать весь мир, прижавшись друг к другу спинами и вглядываясь в каждое проходящее мимо явление природы.

Если мир, разумеется, сдуру попробует померяться с ними силами.

Иногда Луна, сама того не замечая, докатывалась до тихих слез в подушку, вспоминая их жизнелюбие. Их сплоченность – и при этом непримиримую яростность.

- Я увидел… - нехорошо усмехнулся Тони. – Я увидел двух парней, которые были готовы перегрызть глотку любому, кто им помешает. Нежелание принимать обстоятельства, события и возможности, то есть, волю стихии – а, значит, я увидел гордыню и эгоизм.

- Какая тебе у мистера Драко гордыня? – с тоской переспросила Лорин, поднимая голову. – Рехнулся вконец? Это зацепленность друг за друга! Вспомни, как он ревновал, когда видел Джинни. Вспомни, как он боялся быть честным с собственным партнером, если вдруг честность подразумевала возможное неприятие! Банальное собственничество.

Тони сжал зубы – на побелевших скулах заходили желваки. От мгновенно вспыхнувшей тревоги Доминика Луне тотчас захотелось взвыть – она едва подавила стон, опять задержав дыхание.

- Собственник – мистер Гарри, тогда уж, - мягко остановил ее Филипп. – Но я думаю, что вы правы оба. Неприятие обстоятельств идет от собственничества, потому что партнер становится важнее правды, важнее самого себя. А означает это неприятие – гордыню, раз маг начинает считать, что ему лучше знать, какие события принимать в расчет, а какие – нет. И от каких отмахиваться, а какие факты подтасовывать.

- Ты – гордый, Фил? – участливо поинтересовалась Луна, слегка наклоняясь вперед.

Парень надолго задумался. Потом даже вдохнул, уже совсем было решившись что-то сказать – и снова задумался.

- Нет, - прошептал он, зажмуриваясь. – Я думаю, что приму что угодно. Даже если… это мне не понравится. На первый взгляд.

От душевной боли скручивало не меньше, чем от физической – Филиппу было что вспомнить сейчас. Судя по тому, как перехватило дыхание у самой Луны.

- Так, стоп… - вдруг, выдохнув, перебил их Рэй. – Это что – любое неприятие приводит – к такому?..

- Идиот, прости Мерлин, - процедила Мелани. – Любое неприятие приводит к смерти, а то, что ты видел – это хуже, чем смерть. Это пример того, как стихия дрессирует нужных ей магов и заставляет силком выбрать то, что они не хотят выбирать сами. И тащит их за шиворот, если они обязаны что-то сделать. Твое счастье, если ты не обязан – тогда просто умрешь. Но не факт, что быстро и безболезненно.

- А как же свобода воли? – недоуменно поднял голову Тим.

Мелл, не выдержав, фыркнула – и расхохоталась. Луна отметила, что еще несколько магов сочувственно поглядывают в его сторону.

- Какая, к гоблинам, свобода? – без тени улыбки глухо спросила Маргарет. – У нас тут только одна свобода – сдохнуть, если о свободе думать чересчур нравится… Вон, у Шона наставник – тоже свободы хочет. Хочешь стать таким же, как он?

- Ну, зачем же так грубо… - ухмыльнулся Натан. – Свобода существует – но в пределах сущности мага, и сущность эта точно не подразумевает игнорирования воли стихии. А раз Джинни Уизли действительно была в их жизни – значит, стихии зачем-то требовалось научить мистера Драко принимать своего партнера, как свободного мага. Свободного в своих выборах – а не в навязанных ему извне. Собственно, этот урок через всю жизнь мистера Гарри прослеживается – ему кто только что ни пытался навязывать.

- Все равно – это кошмар, - снова вклинился Брайан. – Лучше умереть, чем снова стать человеком по возможностям, оставаясь магом по обязательствам. Это даже не усложнение правил игры, это вообще… не знаю – игра в одни ворота…

- Но они же справились, - пожала плечами Луна. – Значит, возможно даже такое – хотя, когда они были полноценными магами, им казалось, что перешагнуть через себя невозможно. При том, что сделать это, обладая внутренней честностью, им было бы проще на порядок.

Маги снова ошарашенно замолчали. Каждый пытался примерить на себя перспективу соответствовать требованиям стихии, имея при этом человеческие сознание и душу.

- Так все дело, выходит, только в значимости каждого мага, да? – вдруг напряженно начал молчавший доселе Алан. – То есть, если я для стихии значим, то она даст мне больше возможностей для маневра? А если я – разменная пешка, то я умру быстро? Так получается? И, значит, правила не равны для всех? И я могу умереть завтра, а тот, кто повторит мои ошибки, проживет еще двадцать лет?!

Мальчишка явно думал о чем-то своем – его била тихая истерика, побелевшие пальцы сжались на спинке стула, на котором он, усевшись верхом, машинально, сам того не замечая, раскачивался. Луна едва подавила ребяческое желание успокоить его с размаху – одной затрещиной – чтобы прекратила, наконец, раскалываться собственная голова. Манера окружающих уверенно полагать, что их личные переживания не вредят никому, кроме них самих, и никого, кроме них, не касаются, в последние месяцы раздражала все отчетливее.

- Что именно тебя бесит – что кто-то проживет дольше, чем ты, или то, что ты мог бы позволять себе больше, но не уверен, что это допустимо? – ровно поинтересовалась она.

Алан бросил на нее испепеляющий взгляд. Луна безмятежно взмахнула ресницами. Ответишь, никуда не денешься, мрачно подумала она.

- И то, и другое, - буркнул Прюэтт. – Черт, если нет равноправия между магами, то это вообще дискриминация тогда! – выпалил он тут же. – Почему одному можно больше, чем другому?

- Ты неправильно вопрос ставишь, - зло проговорил Натан, усиленно глядя в сторону. – Почему один должен больше, чем другой, тогда уж. Почему ты можешь просрать свою жизнь, так и не сделав ни хрена, а другие принимают решения, о которых ты даже на занятиях и даже в теории до сих пор подумать боишься. Решения, от которых, мать твою, поседеть можно! И живут после этого! Из таких дебилов, как ты, из года в год пристойных магов пытаются сделать…

Алан, зашипев, дернулся, поднимаясь и с грохотом отшвыривая от себя стул.

- А ну – цыц! – внезапно рявкнул Тони, с силой опуская на стол тяжеленный кулак.

Луна машинально вздрогнула. На этот раз промолчать и не прервать проявившего инициативу мага получилось совсем уж титаническими усилиями.

- Ты хочешь бедокурить и пинать балду, пока не жжет задницу, и при этом ждать от стихии подачек? Да еще и попутно вершить великие дела, чтоб твое имя вписали потом в «Повелителей Стихий», а потомки охали, глядя на твою колдографию? – резко спросил Тони, глядя в побелевшее лицо Алана.

- Я ни от чего не отказываюсь, - с почти беззвучной злостью прошептал тот. – Или ты видишь вокруг меня море возможностей, на которые я плюю? Или море обязанностей?

- Я вижу истерика, не способного протянуть руку и взять то, в чем нуждается, - глядя на него в упор, процедил Тони. – Я вижу труса, который даже в собственных желаниях себе признаться не может. Я вижу, Прюэтт, умнейшую талантливую бестолочь, которой нравится сидеть в позе гордого одиночества и ждать, пока стихия все сделает за него!

Луна затаила дыхание, боясь даже молиться. Ну, неужели это наконец-то получится у кого-то, кроме учителя? Неужели хоть один набрался смелости понять, что научился – хоть этому? Понять – и разрешить себе пробовать?..

- Ты не понимаешь, о чем говоришь… - выдохнул наконец Алан, отворачиваясь.

- Я? – с горечью усмехнулся Тони. – Я здесь, Прюэтт, единственный, кто тебя понимает. Поверь мне – как никто.

Вот теперь побелел и Натан тоже. От испуга. От Луны не укрылся его лихорадочный, беспомощный взгляд, брошенный на Доминика.

Тот сидел, сцепив на коленях руки и опустив вспыхнувшее лицо. Даже восхищением и нежностью, оказывается, можно причинять боль, с тоской подумала Луна, потирая еще сильнее разнывшиеся виски.

- А за подобные человеческие заявления в рыло получишь, честное слово, - уже спокойнее добавил Тони. – Отмахиваться «непониманием» – прерогатива неспособных на честность людей. Стыдно магу, вообще-то…

- Ты ошибаешься, - вдруг с каким-то горьким спокойствием перебил его Алан. – Будь я на самом деле таким уродом, я давно уже был бы мертв.

Тони поднял на него умоляющий взгляд. Какая же ты все-таки бестолочь, - откровенно читалось в его глазах.

- Ты пропустил слова «умнейший» и «талантливый»? – участливо поинтересовался он. – Или тебе вслух и принародно пояснить на примерах, в чем именно стихия уже полгода усиленно дает тебе еще один шанс? Или пример стоит назвать по имени, раз до тебя так не доходит?

Очевидно, это был удар ниже пояса. Алан медленно опустился на стул, упираясь лбом в сложенные на спинке ладони. Группа с жадным интересом вслушивалась в диалог.

- Ты неправ, - глухо повторил Алан. – Не надо путать шанс и его видимость.

Дата добавления: 2015-07-15