ГЛАВА 14. Постепенно костыли сделались частицей моего существа

Постепенно костыли сделались частицей моего существа. Руки у меняразвились вне всяких пропорций с остальными частями тела, особенно крепкимии твердыми стали они под мышками. Костыли мне больше не мешали, и япередвигался на них совершенно свободно. При ходьбе я применял различные "стили", которым давал названияаллюров. Я умел двигаться шагом, рысью, иноходью, галопом. Часто я падал исильно расшибался, но постепенно научился при падении принимать такоеположение, чтобы моя "плохая" нога от этого не пострадала. Все свои паденияя разбил на определенные категории и, падая, знал заранее, будет это падение"удачным" или "неудачным". Если костыли скользили, когда я уже вынес теловперед, то я падал на спину, и это был самый "неудачный" тип падения, потомучто моя "плохая" нога подвертывалась и оказывалась подо мной. Это было оченьбольно, и, падая таким образом, я, чтобы удержаться от слез, колотил рукамипо земле. Если же скользил только один костыль или я зацеплялся за камень иликорень, то я падал вперед, на руки и никогда не ушибался. Как бы то ни было, я всегда ходил в синяках, шишках и царапинах, икаждый вечер заставал меня за лечением ушиба или увечья, полученного втечение дня. Но это меня не огорчало. Я воспринимал эти досадные неприятности какнечто неизбежное и естественное и никогда не связывал их с тем, что якалека, так как по-прежнему вовсе не считал себя калекой. Когда я начал ходить в школу, я узнал, что такое смертельная усталость- постоянная беда всех калек. Я всегда старался идти напрямик, срезал углы, искал самый короткийпуть. Я шел напролом через колючие кусты, чтобы не сделать нескольких лишнихшагов, обходя их; лез через забор, чтобы избежать небольшого крюка, хотя докалитки было рукой подать. Нормальный ребенок тратит свою избыточную энергию на всевозможныешалости: скачет, прыгает, кружится, идя по улице, подшибает ногой камешки. Ятоже испытывал эту потребность и, когда шел по дороге, давал себе волю иделал неуклюжие попытки прыгать и скакать, чтобы таким образом выразитьхорошее настроение. Взрослые, видя эти неловкие усилия излить охватившуюменя радость жизни, усматривали в них нечто глубоко трогательное ипринимались глядеть на меня с таким состраданием, что я тотчас же прекращалсвои прыжки и, лишь когда они исчезали из виду, возвращался в свойсчастливый мир, где не было места их грусти и их боли. Сам того не замечая, я стал по-новому смотреть на мир. Если раньше яиспытывал естественное уважение к тем мальчикам, которые посвящали чуть лине все свое время чтению, то теперь меня стали интересовать толькодостижения в области спорта и физических упражнений. Футболисты, боксеры,велогонщики вызывали у меня гораздо большее восхищение, чем деятели науки икультуры. Моими лучшими приятелями стали мальчики, слывшие силачами изадирами. Да и сам я на словах стал обнаруживать самую настоящуювоинственность. - Вот как дам тебе в глаз, Тэд, после школы, тогда узнаешь! Я не скупился на угрозы, но избегал приводить их в исполнение. Я не могзаставить себя ударить первым и лишь отвечал на удар. Любое насилие было мне глубоко противно. Иногда, увидев, как кто-нибудьбьет лошадь или собаку, я спешил поскорее укрыться дома, обнять свою собакуМэг и прижать ее к себе. И мне становилось легче на душе, потому что с нейне могло случиться ничего дурного. Я почти все время думал о животных и птицах. Полет птиц действовал наменя как музыка. Когда я смотрел на бегущих собак, мне делалось почти больно- так красивы были их движения, а при виде скачущей галопом лошади менябросало в дрожь от волнения, которое я едва ли мог бы объяснить. Я не понимал тогда, что, преклоняясь перед всяким действием,воплощавшим силу и ловкость, я как бы возмещал свою собственнуюнеспособность к такого рода действиям. Я знал лишь, что подобное зрелищенаполняет меня восторгом. Вместе с Джо Кармайклом мы охотились на кроликов и зайцев; всопровождении своры псов мы бродили по зарослям и выгонам, и, когда намудавалось поднять зайца и собаки пускались за ним в погоню, мне доставлялонеизъяснимую радость следить за волнообразными скачками кенгуровых собак,смотреть, как они бегут, пригнув голову к земле, наблюдать великолепныйизгиб шеи и спины, стремительный наклон туловища, когда они настигалиувертливого зайца. Часто я по вечерам уходил в заросли, чтобы дышать запахами земли идеревьев. Среди мха и папоротников я становился на колени и прижимался лицомк земле, впитывая ее аромат. Я откапывал пальцами корни травы; я ощущал живой глубокий интерес кстроению и составу земли, которую держал в руках, к скрытым в ней тоненьким,как волоски, корешкам. Она представлялась мне каким-то волшебным чудом, имне даже начинало казаться, что голова у меня находится слишком высоко и чтоиз-за этого я не могу полностью воспринять и оценить траву, полевые цветы,мох и камни на тропинке, по которой я шел. Мне хотелось, подобно собаке,бегать, опустив нос к земле, чтобы не упустить ни одного благоухания, чтобыне осталось незамеченным ни одно из чудес мира - будь то камешек илирастение. Я любил ползать в папоротниках на краю болота, пролагая туннели средиподлеска, открывая каждый раз что-то новое, или лежать ничком, прижавшисьлицом к светло-зеленым побегам папоротников, лишь недавно появившимся изрождающей жизнь ночной темноты и мягко сжатым, словно кулачки младенца.Какая была в них нежность, сколько доброты и сострадания! Я опускал голову нкасался их щекой. Но я чувствовал себя стесненным, скованным в своих поисках чудесногооткровения, которое объяснило бы и утолило одолевавший меня голод. И вот ясоздал себе мир мечты, в котором я мог вволю бродить и странствовать,свободный от оков непослушного тела. После чая, перед тем как наступало время укладываться спать, в тойполной таинственного ожидания темноте, когда лягушки на болоте заводили своюмузыку и первый опоссум выглядывал из дупла, я выходил к калитке и долгостоял, глядя сквозь жерди на заросли, неподвижно застывшие в ожидании ночи.Позади них гора Туралла в эти так любимые мной вечера заслоняла восходящуюлуну, и ее крутая вершина четко вырисовывалась на фоне светлого неба. Прислушиваясь к кваканью лягушек, крику совы и стрекотанию опоссума, ямысленно пускался бежать без оглядки, устремляясь в ночь; я мчался галопомна четвереньках, тыкаясь носом в землю, чтобы учуять следы кролика иликенгуру. Кем я воображал себя в эти минуты - динго или обыкновенной собакой,которая живет в одиночку, в зарослях, - не знаю, но я ни на минуту неотделял себя от зарослей, по которым носился без устали огромными прыжками.Я был частью этих зарослей, и все, что они могли дать, было моим. В этом бегстве от действительности, связанной для меня прежде всего струдностью передвижения, я познавал скорость, не ведавшую усталости, мнебыли доступны прыжки и скачки, не требовавшие усилий, и я обретал тоизящество движений, которое замечал в ловких, занятых работой людях и вбегущих собаках и лошадях. Когда я был собакой, несущейся вдаль в ночном просторе, я не зналнапряжения, мучительных усилий, болезненных падений. Я мчался по зарослям,не поднимая носа от усеянной листьями земли, нагоняя скачущих кенгуру,повторяя их движения, хватая их в прыжке, проносясь над буреломом и ручьями,то выбегая на лунный свет, то скрываясь в тени, и все мышцы напрягались вмоем не знавшем усталости теле; оно было полно энергии, вселявшей силу ирадость. Но когда кролик или кенгуру был пойман, мечты обрывались: меня занималасама охота, преследование дичи, полное слияние моего существа с жизньюзарослей. Я не представлял себе, что люди со здоровым телом могут чувствоватьусталость. По моему глубокому убеждению, утомиться можно было только отпередвижения на костылях - здоровым людям это чувство не должно бытьзнакомо. Ведь именно костыли мешали мне пробежать всю дорогу до школы безостановки; ведь только из-за них я чувствовал сердцебиение, взбираясь нахолм, и такое сильное, что я должен был долго стоять, обхватив дерево, чтобыотдышаться, в то время как другие мальчики спокойно продолжали путь. Но я неиспытывал злобы к своим костылям. Такого чувства у меня не было. Когда ямечтал, костыли переставали существовать, но я возвращался к ним без горечи. В этот период приспособления оба мира, в которых я жил, были мне вравной мере приятны. Каждый из них по-своему побуждал меня стремиться вдругой. Мир действительности ковал меня; в мире мечтаний я сам был кузнецом.

Дата добавления: 2015-07-15