ГЛАВА 9

Замешательство, охватившее сиделок, когда они нашли меня лежащим натраве, немало меня удивило. Я не мог понять, почему они вызвали старшуюсестру и, столпившись у моей кровати, принялись допрашивать меня сосмешанным чувством озабоченности и гнева. Я повторял им без конца одно и то же; - Я опрокинул кресло, чтобы достать леденцы. А на настойчивый вопросстаршей сестры: "Но зачем? Почему ты не позвал сиделку?" - ответил: - Хотел достать сам. - Не могу тебя понять, - произнесла она с недовольным видом. Мне было невдомек - что же тут непонятного. Я знал, это отец понял быменя. Когда я рассказал ему об этом, он спросил: - А ты не мог как-нибудь выбраться из кресла, не опрокидывая его? Яответил: - Нет, ведь ноги-то меня не слушались, понимаешь? - Понимаю, - сказал он и добавил: - Как бы то ни было, леденцы тыдостал, и ладно. Я тоже не стал бы звать сиделку. Конечно, она подала бы ихтебе, но ведь это было бы совсем другое дело. - Да, совсем другое дело, - сказал я; в эту минуту я любил отцасильней, чем когда бы то ни было. - Но смотри, в следующий раз не ушибайся, - предупредил он, - будьосторожней. Не надо выбрасываться из кресла ради леденцов - они того нестоят. Другое дело, если случай будет серьезный - пожар или что-нибудь вэтом роде. А леденцов я бы тебе сам купил; но на этой неделе у меня сденьгами негусто. - А я и не хочу на этой неделе, - сказал, я, чтобы его утешить. После этого происшествия в течение нескольких недель, когда я сидел вкресле на веранде, за мной тщательно присматривали. Однажды появился доктор.Он нес пару костылей. - Вот твои передние ноги, - сказал он мне. - Как, по-твоему, сумеешь тына них ходить? Давай-ка попробуем. - Они на самом деле, взаправду мои? - спросил я. - Да, - ответил он. - На самом деле и взаправду. Это было в саду; ясидел в кресле. Он подкатил его к лужайке под дубками. - Вот славное местечко. Здесь мы и попробуем. Старшая сестра и кое-кто из сиделок, вышедшие посмотреть мою первуюпрогулку на костылях, столпились вокруг нас. Доктор взял меня под мышки иприподнял с кресла, держа перед собой в вертикальном положении. Старшая сестра, которой он передал костыли, поставила их мне под мышки,а он опускал меня все ниже и ниже, пока я не навалился на них всей тяжестью. - Ну как, хорошо? - спросил он. - Нет, - ответил я. Неожиданно я почувствовал себя очень неуверенно. -Нет, пока еще не хорошо. Но сейчас будет хорошо. Доктор давал мне наставления: - Не волнуйся, не пробуй пока ходить. Надо немного постоять. Я тебядержу. Ты не упадешь. Моя правая нога, которую я называл своей "плохой" ногой, быласовершенно парализована и от самого бедра свисала плетью, бесполезная,обезображенная, изуродованная. Левую ногу я называл "хорошей" ногой. Онабыла лишь частично парализована и могла выдержать тяжесть моего тела. Целыминеделями я проверял ее, сидя на краю кровати. Искривление позвоночника перекосило мою спину влево, но, когда яопирался на костыли, спина выпрямлялась и все тело удлинялось, так что стояя казался выше, чем сидя. Мышцы живота тоже были частично парализованы, но грудь и рукиоставались незатронутыми. В последующие годы я перестал обращать внимание насвои ноги. Они вызывали у меня озлобление, хотя иногда мне начиналоказаться, что они живут обособленной, горькой жизнью, и тогда я испытывал кним жалость. Руками же и грудью я гордился, и со временем они развились вневсяких пропорций с остальными частями тела. С минуту я постоял в неуверенности, глядя куда-то вперед, - туда, гдевиднелась голая полоска земли, затерявшаяся в траве. Я решил непременно добраться до нее и выжидал, не зная, какие именномышцы нужно призвать на помощь. Я чувствовал, что костыли впиваются мне втело, и понимал, что, если я хочу пойти, надо выдвинуть их вперед н наминуту переместить всю тяжесть моего тела на "хорошую" ногу. Доктор отвел руки, но был наготове, чтобы подхватить меня, если я начнупадать. Я приподнял костыли и тяжело выбросил их вперед; плечи мои подпрыгнулипри внезапном толчке, когда всем весом я снова налег на костыли. Затем явыбросил вперед свои ноги, - правая волочилась по земле, поднимая пыль,словно сломанное крыло. Я остановился, тяжело дыша, не спуская глаз сполоски земли перед собой. - Хорошо! - воскликнул доктор, когда я сделал этот первый шаг. - Атеперь еще... Снова я повторил те же движения, и так три раза, пока, изнемогая отболи, не очутился на заветной полоске. Я дошел. - На сегодня довольно. Садись-ка снова в кресло, - сказал доктор, -завтра попробуем еще. Через несколько недель я уже мог ходить по саду, и, хотя мне поройслучалось падать, я поверил в себя а стал даже практиковаться в прыжках сверанды, проверяя, на какое расстояние от проведенной по дорожке черты могуя прыгнуть. Когда мне сказали, что меня выписывают, что завтра за мной приедетмама, я не почувствовал того волнения, которое, как мне казалось, должнобыло вызвать это известие. Больница постепенно сделалась фоном, которыйнеизбежно сопутствовал всем моим мыслям и действиям. Жизнь моя вошла здесь вопределенное русло, и я смутно понимал, что, выйдя из больницы, утрачу точувство уверенности и спокойствия, которое я в ней приобрел. Расставание сбольницей меня немного пугало, но в то же время мне очень хотелось увидеть,куда ведет улица, проходившая мимо больничного здания, и что делается захолмом, где пыхтели маневрировавшие паровозы, лязгали буфера вагонов н взади вперед сновали экипажи с людьми и чемоданами. И я хотел снова увидеть, какотец объезжает лошадей. К тому времени, когда за мной пришла мать, я уже был одет, сидел накраю постели и смотрел на пустое кресло, в котором мне уже больше непридется кататься. У отца на покупку такого кресла не хватило денег, но онсоорудил из старой детской коляски длинную тележку на трех колесах, н в неймать собиралась довезти меня до трактира, где отец оставил нашу повозку,пока сам отводил подковать лошадей. Когда сиделка Конрад поцеловала меня на прощание, мне захотелосьрасплакаться, но я удержался и только подарил ей все оставшиеся яйца инесколько выпусков газеты "Боевой клич", а также перья попугая, которые мнепринес отец. Больше у меня ничего не было, но она сказала, что и этогодовольно. Старшая сестра погладила меня по голове и сказала матери, что я храбрыймальчик и как это удачно вышло, что я стал калекой еще маленьким: мне будетнетрудно привыкнуть к жизни на костылях. - Дети так легко ко всему приспосабливаются, - уверяла она мать. Мать не сводила с меня глаз, и видно было, что она слушает сестру сглубокой грустью; она ей ничего не сказала в ответ, и это показалось мненевежливым. Сиделки помахали мне на прощание, а Папаша пожал мне руку исказал, что я его никогда больше не увижу: он может умереть в любую минуту. Укутанный в плед, я лежал в своей коляске, сжимая в руках маленькогоглиняного льва, подаренного мне сиделкой Конрад. Мать покатила меня вдоль улицы по тротуару, на холм. За ним вовсе небыло тех чудесных вещей, какие, мне казалось, должны были там таиться. Доманичем не отличались от других домов, а станция была простым сараем. Мать спустила коляску с обочины в канаву и уже втащила ее на другуюсторону, когда одно из колес соскользнуло с края мостовой, коляскаопрокинулась, и я упал в канаву. Я не видел, как мать пыталась приподнять придавившую меня коляску, и неслышал ее тревожных вопросов, не ушибся ли я. Я был поглощен поискамиглиняного льва, и скоро нашел его под пледом, но, как я и опасался, уже безголовы. На крик матери подбежал какой-то мужчина. - Помогите мне поднять мальчика, - сказала она. - Что с ним случилось? - воскликнул тот, быстро подняв коляску. - Что смальчонкой? - Я опрокинула коляску. Осторожней!.. Не сделайте ему больно: онхромой! Это восклицание матери заставило меня опомниться. Слово "хромой" в моемпредставлении могло относиться только к хромым лошадям, оно означало полнуюбесполезность. Лежа в канаве, я приподнялся на локте и посмотрел на мать с изумлением. - Хромой, мама? - воскликнул я возмущенно. - Почему ты говоришь, что яхромой?..

Дата добавления: 2015-07-15