ГЛАВА 6

На следующее утро мне не принесли завтрака, но я и не хотел есть. Я былвозбужден и встревожен, временами меня охватывал страх, и тогда мне оченьхотелось, чтобы мама была рядом. В половине одиннадцатого сиделка Конрад подкатила к моей кроватитележку, напоминавшую узкий стол на колесах, и сказала: - Садись, сейчас мы с тобой прокатимся. Она откинула одеяло. - Я сам сяду, сам, - сказал я. - Нет, я подниму тебя, - возразила она. - Разве ты не хочешь, чтобы ятебя обняла? Я быстро оглянулся на Ангуса и Мика, чтобы увидеть, слышали ли они этислова. - Чего ты ждешь? - крикнул мне Мик. - Ведь лучшего барашка-подманка насвете не сыскать. Поторапливайся. Она подняла меня и несколько секунд подержала, на руках, улыбаясь мне. - Я ведь не барашек-подманок, правда? - Нет, - ответил я, не зная, что подманком на бойнях называютбарана-предателя, приученного водить партии овец, предназначенных на убой, взагоны, где их режут. Она положила меня на холодный плоский верх тележки и покрыла одеялом. - Поехали! - весело воскликнула она. - Держи хвост трубой! - подбодрилменя Ангус. - Скоро вернешься к нам. - Да, да, проснешься в своей собственной тепленькой постельке, -сказала сиделка Конрад. - Желаю удачи! - крикнул Мик. Пьяница приподнялся на локте и, когда мыпроезжали мимо его кровати, хриплым голосом сказал: - Спасибо за яйца, дружище. - И затем чуть погромче добавил: -Молодчина! Сиделка Конрад покатила тележку по длинному коридору и через стеклянныедвери вкатила ее в зал, посередине которого стоял высокий стол на тонкихбелых ножках. Сестра Купер и еще одна сиделка стояли у скамьи, на которой лежали набелой салфетке стальные инструменты. - Вот мы и приехали, - сказала сестра; она подошла ко мне и погладиламеня по голове. Я посмотрел ей в глаза, ища в них поддержки и ободрения. - Боишься? - спросила она. - Да. - Глупышка, бояться нечего. Через минуту ты уснешь, а немного погодяпроснешься в своей кроватке. Я не понимал, как это могло быть. Я был уверен, что сразу проснусь, кактолько до меня дотронутся. Мне казалось, что они так говорят для того, чтобыменя надуть, и я вовсе не проснусь в своей кроватке, а, наоборот, со мнойслучится что-то страшное. Но сиделке Конрад я верил. - Я не боюсь, - сказал я сестре. - Я это знаю, - сказала она мне на ухо и, перенеся меня на стол,положила мне под голову маленькую подушечку. - Теперь не двигайся, а тоскатишься вниз. В это время быстрым шагом вошел доктор Робертсон! массируя свои пальцы,он улыбался мне. - "Брысь, брысь, черный кот!" Ты ведь эту песенку поешь? Он погладил меня по голове и отвернулся. - Беговые дрожки и черные кошки, - бормотал он, пока одна из сиделокпомогала ему надеть белый халат, - Беговые дрожки и черные кошки. Ну ладно! Вошел доктор Кларк, седоволосый, с узкими губами. - Муниципалитет так и не засыпал яму у ворот, - говорил он в то время,как сиделка подавала ему халат. - Не понимаю... нельзя полагаться ни на чьеслово... Халат, кажется, слишком велик. Нет, это все-таки мой. Я уставился на белый потолок и думал о луже, которая всегда появляласьу наших ворот после дождя. Мне нетрудно было ее перепрыгнуть, но Мэри этогоне могла. Я же мог перепрыгнуть через любую лужу. Доктор Кларк подошел к моему изголовью и стоял там, держа над моимносом белую подушечку, похожую на ракушку. По знаку доктора Робертсона он напитал подушечку жидкостью из маленькойсиней бутылочки, и, когда я сделал вдох, я едва не задохнулся. Я вертелголовой из стороны в сторону, но он продолжал держать подушечку над моимносом, и я увидел разноцветные огни, потом вокруг сгустились облака, и,окутанный ими, я поплыл неведомо куда. Однако я проснулся не в своей постели, как обещали мне сестра Купер исиделка Конрад. Я пытался пробиться сквозь туман, сквозь мир, где всекружилось, - и не мог понять, где я, но вдруг на минуту сознаниепрояснилось, и я увидел над собой потолок операционной. Немного спустя яразглядел лицо сестры. Она мне что-то говорила, но я не мог ее расслышать;минуту погодя мне это удалось. Она говорила: - Проснись. Несколько мгновений я пролежал тихо, потом вспомнил все, что произошло,и почувствовал, что меня надули. - Я вовсе не в кровати, как вы говорили, - прошептал я. - Нет, ты проснулся раньше, чем тебя туда отвезли, - объяснила сестра.- Ты совсем не должен шевелиться, ни чуточки, - продолжала она. - Гипс наноге еще мокрый. И тут я ощутил тяжесть своей ноги и каменную хватку гипса на бедрах. - А теперь лежи спокойно, - сказала она. - Я выйду на минутку.Приглядите за ним, сиделка, - обратилась она к сиделке Конрад,раскладывавшей инструменты по стеклянным ящикам. Сиделка Конрад подошла ко мне. - Ну, как себя чувствует мой мальчик? - спросила она. Ее лицо показалось мне очень красивым. Мне нравились ее толстые щеки,похожие на наливные яблоки, смешливые маленькие глазки, прятавшиеся подгустыми темными бровями и длинными ресницами. Я хотел, чтобы она посидела сомной, не отходила от меня. Я хотел подарить ей двуколку и лошадь. Но мнебыло плохо, я испытывал какую-то робость и не мог сказать ей всего этого. - Не надо двигаться, ладно? - предупредила она меня. - Я, кажется, немного пошевелил пальцами ноги. Чем больше меня предостерегали, что нельзя двигаться, тем сильней мнехотелось это сделать, главным образом для того, чтобы, выяснить, что послеэтого произойдет. Я чувствовал, что как только проверю, могу ли двигаться,то удовольствуюсь одним сознанием этого затем уже буду лежать спокойно. - Нельзя шевелить даже пальцами, - сказала сиделка. - Больше не буду, - обещал я. Меня продержали на операционном столе до обеда, затем осторожноподкатили к моей кровати, где была установлена стальная рама, поддерживавшаяодеяло высоко над моими ногами и мешавшая мне видеть Мика который лежалнапротив. Это был день посещений. В палату один за другим входили родственники идрузья больных, нагруженные пакетами. Смущенные присутствием столькихбольных они торопливо пробирались мимо кроватей, не спуская взгляда с тех,кого пришли навестить. Последние той чувствовали себя неловко. Они глядели всторону, дела вид, что не замечают своих посетителей, пока те не оказывалисьу самой кровати. Но и у тех больных, которые не имели друзей или родственников, тоже небыло недостатка в посетителях. К ним подходили то молодая девушка из "Армииспасеия", то священник или проповедник и, конечно, неизменная мисс Форбс. Каждый приемный день она приходила нагруженная цветами,душеспасительными книжечками и сластями. Ей было, вероятно, лет семьдесят;она ходила с трудом, опираясь на палку. Постукивая этой палкой по кроватямбольных, не обращавших на нее внимания, она говорила: - Ну, молодой человек, надеюсь, вы выполняете предписания врача. Толькотак и можно выздороветь. Вот вам пирожки с коринкой. Если их хорошопрожевать, они не вызовут несварения желудка. Пищу всегда надо хорошоразжевывать. Мне она каждый раз давала леденец. - Они очищают грудь, - говорила она. Теперь она, как обычно,остановилась у меня в ногах и ласково сказала: - Сегодня тебе сделали операцию, не так ли? Ну, доктора знают, чтоделают, и я уверена, что все будет хорошо. Ну-ну, будь умницей, будьумницей... Моя нога болела, и мне было очень тоскливо. Я заплакал. Она встревожилась, быстро подошла к моему изголовью и растерянноостановилась: ей хотелось меня успокоить, но она не знала, как это сделать. - Бог поможет тебе перенести эти страдания, - произнесла она убежденно.- Вот в этом ты найдешь утешение. Она вынула из своей сумки несколько книжечек и дала мне одну. - На, почитай, будь умницей. Она дотронулась до моей руки и все с тем же растерянным видом пошладальше, несколько раз оглянувшись на меня. Я принялся рассматривать книжечку, которую держал в руке, - мне всеказалось, что в ней скрыто какое-то волшебство, какой-то знак господень,божественное, откровение, благодаря которому я восстану с одра, как Лазарь,и начну ходить. Книжечка была озаглавлена "Отчего вы печалуетесь?" и начиналасьсловами: "Если в жизни своей вы чуждаетесь бога, печаль ваша не напрасна.Мысль о смерти и о грядущем суде не напрасно печалит вас. Если это так, тодай бог, чтобы ваша печаль все возрастала, пока наконец вы не найдетеуспокоения в Иисусе". Я ничего не понял. Я положил книжечку и продолжал тихо плакать. - Как ты себя чувствуешь, Алан? - спросил Ангус. - Мне плохо, - сказал я и немного погодя добавил: - Нога болит. - Это скоро пройдет, - ответил он, чтобы успокоить меня. Но боль не проходила. Когда я лежал на операционном столе и гипс на моей правой ноге и бедрахбыл еще влажным и мягким, короткая судорога, вероятно, отогнула мой большойпалец, а у парализованных мышц не хватало сил выпрямить его. Непроизвольнымдвижением бедра я также сдвинул внутреннюю гипсовую повязку, и на нейобразовался выступ, который, словно тупой нож, стал давить на бедро. Впоследующие две недели он постепенно все больше врезался в тело, пока недошел до кости. Боль от загнутого пальца не прекращалась ни на минуту, но боль в бедреказалась чуть легче, когда я изгибался и лежал смирно. Даже в краткиепромежутки между приступами боли, когда я забывался в дремоте, меня посещалисны, которые были полны мук и страданий. Когда я рассказал доктору Робертсону о мучившей меня боли, он сдвинулброви и задумался, поглядывая на меня: - Ты уверен, что болит именно палец? - Да. Все время, - отвечал я. - Не перестает ни на минуту. - Это, наверно, колено, - говорил он старшей сестре. - А ему кажется,что палец. - Ну, а бедро тоже все время болит? - снова обратился он ко мне. - Оно болит, когда я двигаюсь. Когда я лежу спокойно, боли нет. Он потрогал гипс над моим бедром. - Больно? - Ой! - крикнул я, пытаясь отодвинуться от него. - Ой, да... - Гм... - пробормотал он. Через неделю после операции злость, которая помогала мне переносить этимуки, уступила место отчаянию; даже страх, что меня сочтут маменькинымсынком, перестал меня сдерживать; я плакал все чаще и чаще. Плакал молча,уставившись широко раскрытыми глазами сквозь застилавшие их слезы в высокийбелый потолок надо мной. Мне хотелось умереть, и в смерти я видел нестрашное исчезновение жизни, а всего лишь сон без боли. Вновь и вновь яповторял про себя в каком-то отрывистом ритме: "Я хочу умереть, я хочуумереть, я хочу умереть". Через несколько дней я обнаружил, что двигая головой из стороны всторону в такт повторяемым словам, могу заставить себя забыть про боль.Мотая головой, я не закрывал глаза, и белый потолок становился туманным ирасплывался, а кровать, на которой я лежал, отрывалась от пола и куда-толетела. Голова нестерпимо кружилась, и я проносился по огромным кривым сквозьоблачное пространство, сквозь свет и тьму, уже не чувствуя боли, ноиспытывая сильную тошноту. Я оставался там, пока воля, заставлявшая меня делать движения головой,не ослабевала, и тогда я медленно возвращался к мерцающим, качающимсябесформенным теням, которые медленно и постепенно принимали очертаниякроватей, окон и стен палаты. Обычно я прибегал к этому способу утоления боли ночью, но если больстановилась нестерпимой, - и днем, когда никого из сиделок не было в палате. Ангус, наверно, заметил, как я дергаю головой из стороны в сторону,потому что однажды, когда я только начал это делать, он меня спросил: - Зачем ты это делаешь, Алан?- Просто так, - ответил я. - Послушай, - сказал он мне, - мы же приятели. Зачем ты двигаешьголовой? Тебе больно? - От этого боль проходит. - А! Вот в чем дело! - воскликнул он. - Каким же образом она проходит? - Я ничего не чувствую. Голова кружится - и все, - объяснил я. Он больше не сказал ни слова, но немного погодя я услышал, как онговорил сиделке Конрад, что нужно что-то предпринять. - Он терпеливый парнишка, - говорил Ангус. - Если бы ему не было плохо,он не стал бы этого делать. Вечером сестра сделала мне укол, и я спал всю ночь, но на следующийдень боль продолжалась; мне дали порошок аспирина, велели лежать спокойно истараться заснуть. Я выждал, пока сиделка вышла из палаты, и начал снова мотать головой.Но она ожидала этого и все время наблюдала за мной через стеклянную дверь. Ее звали сиделка Фриборн, и все ее терпеть не могли. Она былаисполнительной и умелой, но делала только то, что полагалось, и ничегобольше. - Я не прислуга, - сказала она одному больному, когда тот попросил еепередать мне журнал. Если к ней обращались с какой-нибудь просьбой, которая могла задержатьее хоть на минуту, она отвечала: - Разве вы не видите, что я занята? Она быстро вернулась в палату. - Несносный мальчишка! - сказала она резко. - Сейчас же прекрати это!Если еще раз вздумаешь трясти головой, я скажу доктору, и он тебе задаст. Тыне должен этого делать. А теперь лежи спокойно. Я послежу, как ты себяведешь. И крупными шагами она направилась к двери, плотно сжав губы. У порогаона еще раз оглянулась на меня: - Запомни, если я тебя еще раз застану за этим занятием, тебенесдобровать! Ангус проводил ее сердитым взглядом. - Слыхал? - спросил он Мика. - А еще сиделка! Подумать только! Чертзнает что... - Она, - Мик презрительно махнул рукой, - она сказала мне, что я боленсимулянитом. Я ей покажу симулянит. Если она еще раз меня заденет, я найдучто ей ответить, - вот увидишь. А ты, Алан, - крикнул он мне, - не обращайна нее внимания! У меня началось местное заражение в бедре - там, где гипс врезался втело, - и через несколько дней я почувствовал, что где-то на ноге лопнулнарыв. Тупая боль в пальце в этот день была почти невыносима, а тут ещеприбавилось жжение в бедре... Я начал всхлипывать беспомощно и устало. Апотом заметил, что Ангус с беспокойством смотрит на меня. Я приподнялся налокте и взглянул на него, и в моем взгляде он, должно быть, прочеловладевшее мной отчаяние, потому что на его лице внезапно появилосьвыражение тревоги. - Мистер Макдональд, - сказал я дрожащим голосом - не могу я большетерпеть эту боль. Пусть перестанет болеть. Кажется, мне крышка... Он медленно закрыл книгу, которую читал, и сел, поглядывая в сторонудвери. - Куда девались эти проклятые сиделки? - крикнул он Мику диким голосом.- Ты можешь ходить. Пойди и позови их. Пошли за ними Папашу. Он их разыщет.Малыш достаточно натерпелся. Хотел бы я знать, что сказал бы его старик,будь он здесь. Папаша, поезжай и приведи кого-нибудь из сестер. Скажи, язвал, да поживей. Вскоре пришла одна из сиделок и вопросительно посмотрела на Ангуса: - Что случилось? Он кивнул в мою сторону: - Взгляните на него. Ему плохо. Она приподняла одеяло, посмотрела на простыню, снова опустила его и, неговоря ни слова, выбежала из палаты. Помню, как вокруг меня стояли доктор, старшая сестра, сиделки, помню,как доктор пилил и рубил гипс на моей ноге, но мне было невыносимо жарко,перед глазами все плыло, и как пришли отец с матерью, я не помню. Язапомнил, правда, что отец принес мне перья попугая - но это уже было неделюспустя.

Дата добавления: 2015-07-15