Глава 9. Записки Бублика №2.

***

Иногда я лежу, заложив руки за голову, и пытаюсь представить, что в этот же самый момент делают мои знакомые. Это не потому, что мне плохо или что-то в таком роде. Я не знаю, чем мне ещё заняться, вот и наполняю свою голову подобными фантазиями – по крайней мере, они служат разминкой для мозгов.

Такие вечера начинаются с того, что я смотрю на себя как бы со стороны – так, будто я герой фильма, в котором звучит мой внутренний монолог. Если это представить сейчас, то получится примерно вот что.

Бублик

Vaya con Dios – эта фраза до сих пор не выходит из головы. Впервые я услышал её в одном фильме, который с тех пор стал для меня любимым. Произнесенная Мальборо, она, конечно, прозвучала куда круче, чем из моих уст, сказанная самому себе.

И Dios меня, как я погляжу, не покидает. Это даже забавно: самая дешёвая из приличных гостиниц, которую мне удалось найти, располагается через дорогу от Духовной семинарии.

А в номере, где я лежу сейчас на постели, на меня сверху из угла смиренно взирает Он. Взирает многозначным взглядом. Осуждение? Прощение? Любовь? Наверное, иконы специально так написаны: чтобы люди сами вкладывали в изображенные лики те эмоции, с которыми оценивают сами себя в данный момент.

Чего ты здесь только не насмотрелся, наверное, приятель.

Интересно, что чувствуют адепты других вероисповеданий, когда заселяются в номер, где их встречает чужой бог? И что они с этим делают?

Если бы я писал книгу, то, пожалуй, первое предложение оказалось таким: «С тех пор, как я решил обуздать свой алкоголизм, у меня накопилась приличная сумма денег».

Прошёл почти год с тех пор, как я начал откладывать спасенную от пропойки сумму в трехлитровую банку. А потом ещё в одну, и ещё в одну.

Кто-то засаливает помидоры в таких банках, а я вот – деньги. И, хотя цель не была обозначена ясно, в отличие от заготовок, она всё же наполняла меня житейским спокойствием: придет время, и я не останусь ни с чем, потому что сейчас я – молодец.

Чем занимаетесь? Бросил пить, засаливаю деньги, знаете ли.

Я лежу с пепельницей из толстого прозрачного стекла на животе и даю себе установку: наступит утро, и у меня родится новый план действий. К обеду следующего дня я приступлю к его реализации. И всё снова придет в абсолютный полный порядок. Всё в порядке и теперь, теперь даже особенно, но кое-что ещё осталось.

Кейси

Я проснулся от стона. Сначала подумал, что сам его издал и неосознанно посмотрел по сторонам, чтобы понять, не слышал ли его ещё кто-то, и, если да, то, что мне предпринять. Издержки полусна – в голову приходят мысли, свойственные скорее твоему герою из мира Морфея, нежели тебе настоящему.

Это Кристина. Я вспомнил, что она жаловалась на боли в животе, когда мы легли, но я почему-то не придал этому значения.

Теперь она лежит в позе зародыша, и без одежды выглядит настолько беззащитной, что я начинаю сам на себя злиться за то, что допустил такое. Ведь это я её мужчина, её защитник, а она лежит, беспомощная перед болью. И такое случилось, пока я спал.

Я накрываю её одеялом и придвигаюсь ближе. Хочется обнять её, поцеловать и прижать к себе, чтобы стало понятно даже во сне: я здесь, все хорошо. Но я не решаюсь из-за страха разбудить её. Если это произойдет, то она станет чувствовать боль ещё и осознанно. И не сможет из-за этого заснуть.

Я пытаюсь разглядеть в темноте её лицо, и мне кажется, что оно напряжено от боли. Хотя на самом деле я не могу вообще ничего увидеть.

Её фигура, на которую намекают очертания, намеченные одеялом - на меня накатывает волна сильнейшей нежности, которую я давно уже не чувствовал – с тех пор, как мы стали жить вместе.

Я чувствую, как тесно вдруг стало сердцу от этой силы и трепета. Сомнений не было никогда, но сейчас всё вдруг возвелось в степень, и я понял, насколько всё в моей жизни правильно.

Я почувствовал, насколько сильно люблю свою девочку. И изо всех сил пожелал, чтобы её боль прошла.

Рикс

Все-таки пришлось остановиться. Метель так херачит, что продолжать движение просто безумство, поэтому я прижимаюсь к обочине и включаю аварийный сигнал.

«Самое лучшее, что случалось в моей жизни – это автомобиль», - вспоминаю я фразу, вычитанную в соцсетях, и снова убеждаюсь, что это правда.

Ещё где-то я читал, что во время вождения автомобиля у человека задействована та часть мозга, которая отвечает за творчество. Как и во время приёма душа. Не знаю, насколько это правда, но выходит, я чертовки творческая личность. Прямо блять Хемингуэй!

Экран телефона снова засветился. «Джамал», - сообщает мне надпись, подчеркнутая нетерпеливо переливающейся полосой. Ну, друг, извини. Сегодня тебе придётся пойти к чёрту. Гори всё огнем.

Прикуриваю сигарету. Марина была категорически против моего курения. Тем более в машине. Но…

Марина, детка, где же ты? Копошусь рукой под сиденьем. Там её нет. Постойте, где-то она у меня тут была… а, нет. Марина ушла на хер.

На чужой.

Чёрт, почему я на это вообще вёлся? Это же моя машина. Какого дьявола?!

Дворники скользят по стеклу, выполняя полезный мартышкин труд, а снег, между тем сильнее. Стихия, природа всегда сильнее идиотских дворников.

Итак, до рассвета у нас осталось два часа. За два часа машина остынет, если выключить двигатель. Если не выключить, то, вероятно, бензин просто закончится. Где там мои зерна разума?

Вырубаю мотор, и приборная панель моего звездолета гаснет, а лобовое стекло засыпает слой stardust. И, поскольку на ближайшие пару часов я уже не пилот, то достаю, наконец, прибереженную фляжку.

Иначе я просто не засну, и в голове так и будет кружить всякое дерьмо.

«За сук, опасный труд и их очарование», - провозглашаю я вслух тост и чокаюсь с рулем. Аминь!

Никки

Мураками и Кейси были чертовски правы, когда говорили о пружине. Сегодня воскресенье, и это – единственный день в неделе, когда я, как и герой «Норвежского леса», могу не заводить эту чертову пружину и не участвовать в бешеной скачке достижения поставленных задач, реализации норм и планов и оголтелом зарабатывании денег.

Воскресенье – это единственный день недели, когда я могу сидеть на балконе, попивать чай и любоваться тонкой паутинкой, натянутой между бесцветными, выжженными на солнце бельевыми веревками. Честное слово, сейчас эта паутинка кажется мне красивее и важнее влюбленного взгляда девушки, толстой пачки денег, привлекательной бутылки, или чего-то ещё, что вы или я сам можем посчитать по-настоящему стоящим или красивым.

Наверное, от того, что паутинка — провисающий луч солнца — не символизирует никаких перспектив, не будоражит душу и не подразумевает ровным счетом никакой суеты и стараний – радостных или каторжных.

Она прекрасна независимо от того, кто я, где я, и что могу ей дать. Да и кому-либо вообще.

Воздух уже прохладный, но солнце все ещё греет. Это тепло особенно приятно. У меня на лбу, наверное, даже появились маленькие-маленькие бусинки пота, которые блестят сейчас на солнце точно так же, как паутинка. И как блестит позолоченный шарик на самом кончике пера моей ручки.

Сейчас я, кажется, понял, почему бабушки целые дни просиживают на лавках возле подъездов. Интересно, они скучают по тем временам, когда нужно было постоянно что-то делать: на работе, по дому, на работе, по дому? Скучают ли они по тем временам, когда у них были цели и задачи, которые необходимо было достигать?

Джамал

Иногда я чувствую себя очень старым, и это весьма приятное чувство. Мир замедляется, как в те временя, когда я был молод, всё вокруг успокаивается.

Я сижу на лавке возле заправочной станции; пестрая надпись «GASOLINE». Я жду. Времени теперь предостаточно, можно позволить себе не спешить. Но не провалиться в пустоту, как со мной иногда бывает.

Видели когда-нибудь людей, которые недвижимо смотрят сквозь какой-то предмет и не сразу отзываются, если к ним обратиться? Иногда со мной такое случается – неосознанно. Старость бедна снами, поэтому я отключаюсь наяву.

Впереди блестит озеро. Последний день лета – между блёклыми полосками травы натянуты паутинки, хрупкие искрящиеся лучи; воздух наэлектризован чем-то неуловимым, и только теперь в этом воздухе отчетливо слышны звуки и запахи, разложенные по полочкам.

Где-то очень далеко что-то горит. Будь я в России, заявил бы с уверенностью: жгут ботву на огородах. Но я сомневаюсь, что в США это тоже делают. Далекий дым поднимается выше солнца. И без того теплые желтые лучи, проходя сквозь коричневый фильтр копоти, окрашивают всё вокруг в цвет сепии. Мне нравится думать, что я оказался в замершем мире старинной фотографии.

Местные старики косятся на меня с подозрением. Я бы тоже так глядел – незнакомый мужик лет пятидесяти со шрамом на лице сидит и любуется видами, никуда не торопясь. Словно он из местных. Но он не из местных. Подозрительный и пришлый.

Если бы я рассказал им причину своего времяпрепровождения, они, наверное, немного успокоились бы. А, может, напряглись ещё сильнее. На самом деле, как будут воспринимать человека, который прошагал 5 миль, пересекая штат Мэн, от того, что у него сломалась машина? Но он не ищет новую, его движение не имеет определенного вектора. В саквояже оружие и деньги.

Я бы, узнав о таком, пожал плечами. Мол, бывает. Что ж тут.

***

«Чёрное пятнышко» - так мы называли этот бар. Он был один из немногих, где не собирались Крокодилы-Данди. Странная смесь австралийских аборигенов и ковбоев с Дикого Запада – тупых, но смелых мужиков, которые постоянно друг с другом дрались. Иногда это было весело, и мы специально приезжали в такие места.

Эти бары мне нравились своей честностью – было ясно, что приходят туда только для того, чтобы подраться. И официальным поводом было опрокидывание кружки с пивом. Перевернешь свою кружку на стойку, и тот, кто успевал первым встать на защиту попранной чести бармена и забегаловки, автоматически становился твоим партнером. Не противником – противников там не было. Можно сказать, что все были приятелями. Партнёрами по драке.

Но чаще мы проводили вечера в «Чёрном пятнышке» - там всё было иначе. Просто место для отдыха – спокойного пьяного отдыха. Атмосфера располагала к общению, но так сложилось, что разговаривали мы с ним мало. Да и вообще складывалось впечатление, что мы друг друга презираем. Это, если смотреть со стороны.

Каждый из нас на тот момент уже достаточно повидал – всякое было, и рассказывать об этом никто ни кому не собирался.

Да, друзьями мы были странными.

Просто как-то раз познакомились, и с тех пор, как выздоровели после крепкой драки друг с другом, стали проводить время вместе.

Никто не любит общаться с теми, кто осуждает твоё поведение. Мы друг друга никогда не осуждали. Даже взглядом. Я, например, знал, что он презирает наркоту. Но также я знал, что он никогда не подаст вида, что презирает меня, если я закидывался ею. Это мне и нравилось.

Он был не из тех, в ком можно быть уверенным хотя бы на 50 процентов. Я понимал, что, если завяжется драка, не факт, что он мне поможет. Такое уже бывало: меня били, а он спокойно потягивал свое светлое пиво, наблюдая со стороны. Наверное, он точно мог определить границу, которую я не осилю. Бывало так, что я валился в драке и знал, что уже не смогу встать. Потом я вырубался.

А приходил в себя уже в его машине и одним не заплывшим глазом мог разглядеть, что его кулаки настолько разбиты, что сохранением своей жизни я был обязан точно не богу.

Встречались мы тоже не каждый вечер. Раз в неделю, в месяц – когда как.

Бывало, он просто приезжал на своей машине, стучал мне в дверь и садился обратно, не глуша двигатель. И всё было понятно.

Бывало и так, что я приезжал к нему, стучал в дверь и садился обратно. Он смотрел в окно, приглядываясь, кто приехал, а потом тушил свет. Дверь открывалась, из дома выходила, проклиная его, какая-нибудь девчонка, а он молча садился в машину и прикуривал сигарету.

- Здесь вообще-то нельзя курить, - как-то сказал я ему.

- Здесь вообще-то много чего нельзя.

Вот и всё. Я имел в виду свою машину, а он, наверное, мир в целом.

Странный мужик.

Крутой мужик.

Мне кажется, он бы запросто навалял самому дьяволу. Наверное, поэтому до сих пор живой – куда его деть, когда он сдохнет? Уж точно не в рай. А в аду он устроит свой порядок, вот о нём никто и не вспоминает – ни бог, ни дьявол.

Я даже горжусь, что как-то раз спас его задницу. Конечно, он в этом не признается никогда. Он и в тот раз даже спасибо не сказал. Спросил только, когда проснулся: «Что, мать твою, должно случиться в этом мире, чтобы ты додумался принести мне банку пива?»

Он тогда попал по-настоящему. Посадили его в тюрьму в Конго. Страна, где каждый второй день случается государственный переворот. Естественно, тюрьмы там хуже ада. Мне такое пришлось устроить, чтобы его вытащить. Даже танк использовал. Ну, до тех пор, пока танк не подорвал из гранатомета какой-то черный шкет лет десяти. Не страна, а хер вареный.

Не скажу, что мы поддерживали связь. После Австралии мы разъехались кто куда. Я уехал первым, не оставив никакого адреса. Подумал, что это будет не в нашем стиле. Только когда остановился в Ницце в отеле, где планировал пробыть два месяца, позвонил в «Чёрное пятнышко» бармену и оставил свой адрес и телефон.

А через месяц портье моего отеля принес листок с его новым адресом. Так и повелось. Каждый знал, где найти другого.

Однажды, когда я жил в Риме, какой-то запыхавшийся пацан принес мне в номер записку: «Конго. Кисангани. Срочно». Тогда я и понял, что нужно выручать. И всё. Потом только я узнал из газет, что он имел какие-то дела с теми норвежцами – Тьостолвом Моландом и вторым. Когда я приехал в Конго, норвежцы уже загадочным образом скончались в тюрьме. Это я узнал тоже из местных газет, и сразу связался с Сиськой насчет оружия.

Жаркая страна, жаркие нравы. Что можно ожидать от граждан, которые сплошь были солдатами. И рацион которых состоял из пороха вперемешку с кокаином.

Когда я вытащил его из клетки и довез до аэропорта, я и сам был уже чуть живой. Только птичка взлетела, я вырубился. Адреналин начал уходить, его сменила боль. А от боли есть только два средства: пуля или крепкий ром. Я напился и заснул.

Нас растолкали на Камчатке. Не знаю, почему, но я решил, что это лучшее место, чтобы спрятаться хоть от кого. В России вообще можно спрятаться так, что тебя не найдут, а на Камчатке – в краю, плюющемся горячей водой прямо из недр, тем более.

Честно говоря, я чуть не прослезился, когда рассмотрел, как его там изувечили. Трудно представить, чтобы можно было так выжечь изнутри живое существо. Я говорю даже не о внешности – тут все понятно, не осталось ничего. Я говорю о глазах. Никогда бы не подумал, что его взгляд может стать ещё более твердым и… и как будто мёртвым. Тогда я сразу понял, что в Конго вернусь ещё раз. Потому что он уже твердо решил вернуться сам. Раздать долги.

Можно сколько угодно говорить о дружбе и её признаках. Но я с тех пор твёрдо уверен: то, что делается двумя, молча, быстро и бесповоротно, это и есть признак дружбы.

После возвращения в Конго и обратно мы снова разъехались кто куда. Я хорошо запомнил прощальные слова Пухлика, если их можно считать таковыми: «В любое время».

Потом ещё много раз мы приходили друг другу на выручку. Однажды он даже выпустил снаряд из гранатомета по полицейскому грузовику, в котором меня перевозили. Крепко тогда было. Крепко меня тогда помяло. Один раз, думал, и вовсе не выберусь – у меня с тех пор и пальцев нехватка. Поэтому я, в общем-то, и печатаю, а не разливаюсь ручкой по бумаге.

Вот такие дела. Много лет прошло. Теперь мы оба старые. И я поехал его навестить. Смешно подумать даже, но после всех передряг, меня взяли за яйца именно в такой дыре – просто потасовка в баре, однако же такая, что я теперь и не уверен, выживу ли.

Меньше всего хотел бы сдохнуть в этом городе.

И самое смешное, что я даже не знаю, как найти моего старого друга – хоть объявления на столбы вешай: «Пропал кот».

***

Довольно странно получается. Я тут прогуливался по округе, и увидел столько красивых мест, что невольно задумался. Интересно, те, кто живут в этом городе, хорошо его знают? Его окрестности. Все говорят о путешествиях и непреодолимом желании посмотреть мир с его чудесами и красотами. В этом нет ничего удивительного, в общем-то. И, понятно, далеко не у всех получается воплотить это в жизнь.

Только вот что: эти обсосанные путешественники знают хотя бы мир, который их окружает?

Когда я смотрю из окна квартирки (хотя и не должен этого делать), где спрятался, мне интересно, что находится за чертой города в той стороне, которую я вижу? И я понимаю, что был бы рад побывать там – подняться на ту гору и посмотреть с неё на город, который на время стал моим домом. Это было бы путешествием, и я знаю, что оно доставило бы мне удовольствие.

Сегодня я забрёл под один мост за горизонтом. Когда-то по нему, видно, проезжали тысячи машин, а снизу урчали двигателями тепловозы. Но теперь там всё иначе.

Однажды мне пришла в голову мысль, что оказаться под мостом какого-нибудь города – всё равно, что проникнуть в душу человека. Не скажу, конечно, что мысль эта глубока и феерична, но мне нравится думать, что в этом что-то есть. У каждого города своё лицо, но почему-то именно под мостами ты видишь что-то совсем иное. И как будто настоящее.

Забавно это, но раньше мосты были другими. Все мосты. Тогда не было надписей баллончиками, где буквы выглядят так, будто выводил их человек с болезнью Паркинсона. Тогда они выглядели какими-то одухотворенными, пожалуй. А может, мне так просто кажется. Но будь моя воля, я бы отстреливал из винтовки всех, кто пишет на сваях баллончиками. Особенно там, где я отлеживался или просто прятался.

Мне всегда нравились мосты.

Иногда мне кажется, что существует много разных миров, и отличаются они набором того, что для них свойственно. Действия, желания, события.

Мосты, например, возможно из того мира, где по вечерам слышно, как шипит сигарета, когда затягиваешься. А днем в этом мире должны плыть тени по земле от летних облаков. И, если это мост над железной дорогой, то, черт, между его балок под самым потолком должен клубиться дым только что проехавшего старого локомотива.

***

Некоторые любят спокойную жизнь. Раньше я думал, что они притворщики. Величайшим подарком судьбы они считают стабильную работу, покупку в кредит дома и минивэна. Жениться на симпатичной бабе, которая будет пахнуть благополучием, а гнездышко — горячим ужином, когда муж возвращается с работы ровно в 19:00. Проводить отпуск с семьей и детьми с картинки на курортах.

У каждого своя правда.

Но жизнь почему-то показала мне, что стоит помахать кусочком сучьей пиздятинки перед носом таких мужиков, и они вдруг задержатся на работе или вспомнят о чьем-нибудь Дне рождения. Стоит ублюдку вроде меня хищно ухмыльнуться такой жёнушке, и её зрачки расширятся.

У каждого своя правда, но такая не по мне. Жизнь показала мне, что всё это лишь эталонные декорации правильной жизни. А на деле каждый такой семьянин тихо мечтает удрать подальше и пуститься во все тяжкие, глотая то, чего не успел попробовать. И ни один даже не задаётся вопросом – действительно ли нужно во всё это нырять.

Я хотел попробовать такую жизнь. Было время, когда я не занимался разбоем и грабежами. Я провел целый год в дыре посреди аризонской пустыни, починяя мотоциклы и приглядываясь к местным девчушкам, — высматривал среди них потенциальную жену. Каждая из них в конечном итоге подходила на такую роль. Но что-то трахаться в мой гараж приходили не только эти «отвязные девочки». Их старшие замужние сестры и мамы навещали меня почаще.

И так повторялось во всех городах, где я бывал. Замужние – самые страстные. И тот факт, что они не делают минет своим мужьям, вовсе не означает, что они не заглатывают с яйцами другим парнишкам. Да так, будто это их единственный шанс сохранить себе жизнь - по вечерам, когда вдруг нужно «навестить свою маааааму».

О, знал бы ты знал, кем только они себя не представляют в такие моменты.

А правда в том, что мы животные.

И все эти экологи, вегетарианцы, либералы, святоши и монашки, праведники и защитники окружающей среды – все они просто жалкие лицемеры. Все они мечтают о легком трипе с элементами животной грязи. Я знал одного священника, который временами уезжал в городок, где его не знают, и нарывался на драки, перед этим как следует напившись. Другой временами покуривал дурь и катался под кайфом на машине. А, если его останавливали полицейские, то он становился елейным праведником, которого всегда отпускали в погоню за грехами.

Как-то раз в одном порту я видел, как зашуганный очкарик лет сорока подрался с пьянющим дальнобойщиком. Случилось чудо: очкарик вырубил здоровяка. И знаешь, что он тогда сделал? Вызвал скорую? Que va! Он принялся развлекаться.

Под одобрительные возгласы зевак он стал пинать эту рыхлю, которая что-то там ещё мычала. Сначала он пнул его в огромный живот. Потом ещё раз. И ещё. Почувствовав, что никто не собирается его останавливать, он месил здоровяка, как тесто. Потом добрался до бородатой рожи.

Он сел на живот ублюдка и начал херачить его по морде. Раз и ещё раз. В его движениях проступила осознанность и методичность. Попеременно правой и левой руками он вколачивал в морду противника неудовлетворенность женой и разъёбами, которыми стали его дети. Злобу на начальника и кредиторов. Низкая зарплата – на! Хроническая язва – на! Тёща – на и на! Школьные обиды – на! Тебе вредно пить – на! Почини кондиционер – на! Заедь за детьми – на!

Этих «на» было столько, что глухие удары сменились чмокающими звуками, с которыми вырываешь ноги из толщи жидкой грязи.

И знаешь что ещё? После каждого второго удара он поправлял свои очки. Так часто, что весь перепачкался.

А когда он встал с обезображенного противника, он улыбался! Я готов поспорить, это не была улыбка обезумевшего психопата. Это была улыбка человека, который только что потрахался, да так, что сам удивился.

***

В этом чертовом мире может быть много историй. Какие-то из них рассказаны, а какие-то нет. Какие-то на виду, но самые интересные в подполье. Можно прожить долго и счастливо, а можно сдохнуть в 25 в грязной канаве.

И теперь, когда всё мое тело пробирает бодрящий озноб, я знаю точно: я вобрал в себя не только гору звёздной пыли, но и все истории мира! Потому что я, мать вашу, Бублик!

Я тонул и горел, меня решетили пули всех калибров, меня кололи и морозили, мяли и дубасили, и каждый раз я выживал. Я, черт возьми, бог в своей бесприютной и дьявольски привлекательной жизни! Я дьявол, который заставляет мокнуть баб в самых интимных местах! Я самый отмороженный тип из всех, любивших рок-н-ролл. Потому что рок-н-ролл – это Я!

У меня дрожат руки, но не от волнения. Мне трудно говорить, но не от страха. Мои глаза красны и полны слез, но не от горя. Что может заставить волноваться, бояться или горевать типа, вроде меня? Ни-че-го.

Я собираю свой чемоданчик. Один кольт и одна берета – супружеская пара на веки. Сюрикены, брикет пудры, нож и стерильные бинты. Бутылка бурбона и две гранаты. Это все, что может понадобиться мне на сегодня. Потому что сегодня я собираюсь взорвать весь этот чертов мир. Сегодня или никогда.

Центральный вход, поворот направо в коридор после приемной. Две двери мимо, третья налево. Спуск в подвал. Стальная решетка. Коридор. Огромная круглая дверь толщиной в сотни жизней бедолаг, что пытались проложить эту дорогу до меня. Форт-Нокс, мать его.

Звучит, как прогулочка, но я ещё не написал о толпе ублюдков в форме, которые вряд ли захотят отдать нам с парнями свой «левачок», что нарос на бабки правительства, как лишайник, – если бы его грели наркотиками и поливали насилием и воровством на высшем уровне.

Сегодня состоится ограбление века.

Добро пожаловать в джунгли…

Дата добавления: 2015-07-18