Глава 6. Записки Бублика № 1

***

Парня этого все звали Джамал. Чёрт, я до сих понятия не имею, почему именно Джамал.

Когда я приехал в тот город, я ещё не был с ним знаком, первая встреча должна была состояться через день, и у меня было время осмотреться. Я специально приехал пораньше, чтобы изучить город, а особенно тот район, в котором должна была состояться встреча – чтобы знать все пути отступления. На всякий случай.

Должен сказать, что ничего более удручающего, чем маленький российский город на Севере весной, я ещё не видел. Так-то, конечно, ничего особенного – обычный маленький город, стандартный: один Дворец культуры, один военкомат, одно здание администрации – всё по одному. Такие видел я и раньше.

Также бывал я и на Севере – холодно и, как правило, пасмурно – ничего страшного.

И весну я видел не один раз – обычная слякотная промозглая погода.

Но, попав в этот городок, когда все три пункта сошлись в одной точке в одно время, я подумал, что его жители сходят с ума раньше, чем стареют. Предположим, кому-то исполняется 40 лет — он сходит с ума. Ну, что поделать, его время пришло. Странно, что не год назад – все думали, что это случится год назад.

Наверное, так всё в этом городе и происходило. Рождается ребенок, и ему говорят, когда он подрастает: «Смотри, а это твои бабушка и дедушка. Они немножко ку-ку. Это из-за погоды, Севера России и маленького города. И ты тоже таким будешь, но сначала тебя ждёт светлое и счастливое будущее. Ну, пока не спятишь, правда».

Вторая мысль, которая пришла мне в голову, оказалась совершенно неожиданным наблюдением. Я понял, что в любой местности и при любых обстоятельствах люди будут стремиться отличаться друг от друга и как-то выделиться. Ещё на вокзале я увидел, что все жители – абсолютно все – ходят в резиновых сапогах. Оно и понятно – эта промозглая погода, где грязное снежное месиво, по меньшей мере, три месяца держится выше лодыжек. Ни одни ботинки такого не переживут.

Но, что мне понравилось, так это то, что у каждого человека даже резиновые сапоги чем-то отличались. Цвет, фасон, побрякушки, отделка из искусственного или натурального меха, рельеф или глянец, высота каблука и платформа, форма носка, сапоги «под берцы» и «под туфли», сапоги «под сапоги».

Я даже увидел одну контору, где обещали сделать ваши сапоги сверхиндивидуальными: украсить их стразами, портретом хозяина, Че Гевары, да хоть самого Господа Бога, каким вы его представляете.

Поэтому первое, что я сделал – пошел в магазин за резиновыми сапогами. Что-что, а их отсутствие слишком уж явно выдавало во мне приезжего и вызывало подозрения. Сапоги и штормовка.

Я снял номер в гостинице по поддельному водительскому удостоверению – на имя Гзовского Михаила Владимировича, но остановился в съёмной квартире в соседнем районе с тем, где мы все должны были встретиться.

Это была неплохая квартира. В общем-то, ничего особенного, но там висели несколько картин. Может быть для того, чтобы оправдать завышенную стоимость, а может, чтобы просто сделать приятно человеку, который туда заселился. Так или иначе, мне стало приятно, даже не смотря на то, что картины были маленькие, блеклые и как будто плюгавые, хоть это слово и не применимо к картинам.

Спустя множество путешествий, новых незнакомых городов и стран, я разработал несколько этапов, которые всегда помогали мне адаптироваться к новому месту в короткие сроки.

Первое, что нужно сделать – это поспать там, где остановился. Независимо от времени суток. Не знаю, как у других, но, когда я посплю в незнакомом месте, проснувшись, я уже не воспринимаю его таким чужим и не испытываю столько дискомфорта. Наверное, это от того, что мозг сам себе говорит: «Эй, да расслабься. Ты здесь уже заснул и проснулся, ты здесь уже черт знает сколько времени – ну не меньше суток!»

Второе – нужно приготовить еду самому себе. Первый прием пищи должен состояться там, где ты остановился, и приготовить ты должен сам. Это приближает человека к мысли, что он дома. Ведь он именно здесь готовит себе еду. Не где-то и не кто-то. Однажды Микки сказала, что дом, в котором пахнет приготовленной тобой едой, можно считать обжитым и своим. Мне эта мысль понравилась.

Третье. С третьим нужно быть поосмотрительнее. Следует отправиться в людное место. Поторчать на остановках, побывать на рынке. Зайти в кабак. Он – в последнюю очередь. Нужно послушать людей и понять, о чем они говорят, о чем думают, и как они это делают. Когда ты хоть чуть-чуть проникнешься ситуацией города и людьми, можно идти в забегаловку.

Это должен быть дешёвый кабак, где людей, как в бочке. Где хочешь-не хочешь с кем-нибудь заговоришь. И тогда ты узнаешь изнанку города. Откровения пьяненьких жуликов, обиженных работяг: каких бандитов здесь боятся, чем зарабатывают, о чём мечтают, и как к чему относятся.

Говорить не обязательно. Пей с человеком, кивай ему и слушай. Так ты станешь отличным «своим» мужиком. И не привлечешь слишком много внимания.

Этим я и занялся вечером, когда проснулся.

Вокруг было много разговоров о предстоящем параде. Кто-то ждал, что увидит там своего сына, марширующего в рядах солдат. Кто-то сокрушался по поводу того, что его, старого офицера, опять обязали участвовать.

Один тип долго рассказывал мне, как вкусна полевая кухня, из-за которой он, собственно и отправится на парад. Это была единственная причина. Потому что смотреть там не на что. Офицеры маршируют хуже солдат. А солдаты выглядят, как оборванцы. Зато парад. «И это дань памяти фронтовикам? Жалкая показуха, да и та из года в год не становится красивее. Хотя, казалось бы», - так он резюмировал свой монолог.

Был один тип, который предложил мне купить у него машину. Она угнанная, но ты же приезжий, так что – какая разница! Странное мнение. Оказалось, что он понял это только потому, что у меня не было усов. Все местные, по его мнению, носят усы. И хотя это было не так, я сделал вдумчивое лицо и спросил: «Даже бабы?»

Этот идиот разозлился и разбил о край стола бутылку. Мне пришлось сделать вид, что я испугался, и свести всё на шутку. Не отмечать же первый день приезда в незнакомый город убийством местного жулика.

Из-за этого недоразумения я ушёл из кабачка и отправился гулять по вечернему городу.

Он не был красив. Мало света, огней, разбитые дороги и тротуары. Единственное, что мне понравилось – это старые дома, хотя их я в свое время тоже насмотрелся.

Я вышел на набережную, когда уже почти стемнело. Здесь это место называли набережной - кривая асфальтированная тропинка, которая шла по краю обрыва над широкой и, судя по всему, глубокой рекой. На ней неподвижно замерли баржи, груженые лесом. Создавалось впечатление, что они стояли на огромных платформах, которыми упирались в самое дно, и им, в общем-то, было безразлично, есть вода в русле реки или нет. Они всё равно никуда не денутся, потому что стояли здесь ещё до того, как появился этот мертвый город с его декорациями.

За моей спиной пророкотали дизельными двигателями тяжелые машины. Я давно их услышал, и, не оборачиваясь, считал состав военной колонны. Конечно, это она и есть. Мне всегда нравилась военная техника. Особенно, автомобили, хотя им больше подходит слово «машины». Мне нравился этот звук, и я рисовал в своем воображении черные номерные знаки, глубокий протектор шин, который вгрызётся в любую дорогу и не отпустит её. Темно-зелёный цвет кабин, кузовов, кунгов.

Я невольно чуть ослабил ноги в коленях, будто уже еду в кузове стоя, и это единственный способ – немного вприсядку – сохранить равновесие и не упасть, когда машина перематывает, как пленку, сплошь в оспинах дорогу.

Я знал, что, если всё пойдет как надо, в скором времени я буду ехать в кунге с кучей украденного оружия, которое необходимо как-то доставить в Киргизию.

***

Команда, конечно, подобралась тогда что надо. Я имею в виду не то, что все парни вызывали у меня полное доверие. По большому счету, доверия не вызывал никто. Но я был в восторге от того, какие типы подписались на эту работу.

Каждый из них был индивидуальностью. Честное слово – сколько людей я в своё время повидал, а настолько ярко выраженных индивидов не встречал ни разу.

Ракета после той истории с банком в Испании чокнулся напрочь. То есть, то, что раньше приходило ему в голову только под действием запаха хлорки, стало посещать его всегда. Я думаю, что это был посттравматический шок, потому что парень тогда оказался на грани жизни и смерти – ему ведь ухо чуть не оторвало пулей. Не мудрено, что он чутка тронулся.

Но в деле он оставался по-прежнему хорош, и вскоре подтвердил это, вытащив меня из «Пьяного Полярника». Сам забыл предупредить о засаде и сам вытащил. Одно слово – енот.

Был в команде тип по имени Джамал. Причём, Джамал – это настоящее имя. Джамал Александрович. Фамилию его никто не знал.

Было у него и прозвище. Олег. У этого парня (если можно его так назвать) всё было наоборот. Дело вот в чём: он родился и вырос в Африке в семье советских дипломатов и пошел по стопам родителей, выбрав службу Родине, которая закидывала его куда только можно, потому что разведчик он был отличный.

О том, чем именно ему приходилось заниматься на службе, никто не знал. Но, в общем-то, шрамы выглядели достаточно красноречиво.

Как бы то ни было, рано или поздно ребята вроде него либо срываются и оказываются на помойке, пережёванные собственной службой, либо уходят в бандиты. В случае Джамала, пожалуй, будут верны оба варианта.

После Перестройки разведка его выплюнула, и стареющий мужик оказался не при делах – никому не нужным, без семьи и друзей. Это его, конечно, подкосило. Но он не подался в разбой, как это часто случалось с военными в то время. Он устроился работать в школу преподавателем Основ Безопасности Жизнедеятельности.

Пить он тоже не начал, но притворялся отменно. Как и полагается учителям его направления, он каждый день приходил «подшофе», с устойчивым запахом настойки боярышника, который неопытные школьники принимали за одеколон со странным специфическим запахом.

Он позволял им над собой подшучивать, не реагировал на тупые колкости и выглядел совершенно безобидным пьянчужкой. Даже внешность его к тому располагала – низкий, с квадратным лицом, маленьким животиком, он был похож на гномика – серьезно! Я всегда представлял его в башмачках с круглыми носами и в такой гномичьей шапочке. Колпачке. И от этого Джамал нравился мне ещё сильнее.

Но временами Джамал брал больничный или отпуск и уезжал из своего тихого городка. Возвращался он несколько потасканным и усталым. Иногда больным. Иногда с ранением. Но неизменно счастливым, и этот заряд радости, который он получал, давал ему силы и бодрость на следующие несколько месяцев.

Одному Богу известно, какие именно дела он мутил вне этого тихого городка. Разумеется, это было опасно и незаконно. Разумеется, для Джамала это было необходимо. Насколько мне известно, подобного рода операции, как та, в которую подвязался я, продумывал от начала до конца именно Джамал. И, что странно, себе он брал самую маленькую долю.

Из всего этого я мог сделать только один вывод: просто Джамалу нравилось проворачивать такие аферы – это было для него встряской, приключением. Жить такой жизнью постоянно он уже не мог себе позволить – он был стар и болен. Но и полностью отказаться от этого тоже оказался не в силах.

Парень по прозвищу Сиська. Несмотря на смешное прозвище, он был самым опасным. Но не протестовал, чтобы его так называли.

- Я вовсе не против, чтобы меня так называли, - сказал он, когда нас друг другу представили. – Я прекрасно понимаю, что похож на сиську. Но, если кто-то смеется, когда обращается так ко мне, или позволяет себе колкости по этому поводу, я его обычно убиваю. Не со зла. Просто я это не люблю.

Такой вот персонаж.

Он был лысым и обрюзгшим. Носил толстые очки и немного гнусавил. Придерживался исключительно классического стиля в одежде. Ну, знаете: бесформенные брюки, бесцветные джемперы.

Сиська занимался оружием. Удивительно, но он был лучшим стрелком в наших кругах. И, что ещё важнее, он мог достать любое оружие, где бы ни находился. Причём, зачастую, умудрялся доставлять оружие легально. Одно время даже ходила байка про то, как Сиська, получив партию в аэропорту, заставил продавца вскрыть ящик прямо в Зале ожидания и продемонстрировать ему товар. И тот был вынужден сделать то, что требуют. Сбежалась охрана и полиция, но каким-то образом всё обошлось.

Уж не знаю, правда это или нет, но спросить об этом я не решился. Ну его на хер.

Существовала история и о том, как он этим занялся. Говорили, что раньше Сиська не был опасным. Он работал в строительном супермаркете и был хорошим продавцом-консультантом. Он мало с кем общался, а свободное время проводил за чтением, отдавая в основном предпочтение детективам и боевикам. Жил с престарелой матерью, в связях с женщинами не замечен. Как говорится, ничто не предвещало беды.

А потом его мама умерла. Нет, её не убили бандиты, не подстрелили случайно копы. Она даже не болела. Просто умерла от старости. Подошла к нему как-то в выходной на кухне и сказала: «Свари-ка матери кофе, а я пока прилягу». И, когда Сиська принес кофе, мамы его на свете уже не было.

Состоялись похороны, и Сиська держался молодцом. Он сам всё устроил – всю организацию взял на себя. Несмотря на то, что куча сердобольных бабушек и их дочерей-разведёнок настойчиво предлагали свою помощь.

Похороны прошли, и на следующее утро дом, в котором Сиська жил с матерью, взлетел к чертям собачьим на воздух. На работу он тоже не вышел. Таким образом, человек, которого знали когда-то под нормальным именем, исчез навсегда, а вместо него на свет появился Сиська.

И, если кто-то когда-то спросит, каково мое мнение, то я отвечу: на мой взгляд, Сиська просто начал жить той жизнью, к которой себя готовил и о которой мечтал. Но он чувствовал перед матерью ответственность и заботился о ней. А потом случилось так, что он освободился от этого. И был готов. Просто наступил следующий – закономерный для него – этап жизни, поэтому он не переживал и не испытывал нерешительности.

В любой команде нужен человек, который может договориться. Не важно, с кем и не важно, о чем. У нас эту функцию осуществлял Рикс.

Рикс был по-настоящему обаятельным человеком, и при этом настоящим уродом. То есть, внешней красотой он не блистал – нос крючком, лицо непонятной формы, впалые глаза, кривые зубы. Но всего этого не было видно, когда он обращался к вам. Он начинал говорить, и тебе казалось, что приятнее человека уже никогда не встретишь.

Говорить он умел, как никто другой. Причем, когда он с кем-то о чем-то договаривался, то получал куда больше, чем было нужно. Перед ним ставили задачу: нужно выторговать такую-то сумму. А он выторговывал гораздо больше.

И происходило это не из-за меркантильности или желания услужить заказчику – такого в нём не было ни на секунду. Просто ему нравилось договариваться, торговаться, производить впечатление на людей и общаться с незнакомыми.

Думаю, он умел с первых секунд определять тип человека, с которым вступал в контакт, и после уже знал, какой нужно подобрать подход, выбирал готовую тактику с погрешностью на конкретного индивида.

Кроме этого он умел пускать пыль в глаза. И, разумеется, пользовался невероятной популярностью у девушек. Но самое смешное состояло в том, что девушки были его самым слабым местом. Даже, пожалуй, единственным слабым местом.

Где-то раз в полгода он влюблялся в девушку, которая оказывалась сукой де факто. Но он в неё влюблялся. Раз в полгода – новая сука-любовь. Тратил на неё заработанные деньги, душевные силы, нервы, и, в конце концов, она его бросала, как обоссанного котёнка.

Рикс переживал. Переживал настолько искренне, что лучше бы подошло слово «страдал». И – серьезно – всякий новый раз эти страдания казались настолько сильными, что не возникало сомнений – парень не выберется.

Но он выбирался. Восстанавливался. Возвращал свое обаяние, свою привлекательность. С блеском участвовал в каком-нибудь деле, и… влюблялся снова.

Впервые я наткнулся на Рикса, когда он разговаривал с Джамалом – оказалось, они были знакомы и последние пять дел провернули вместе.

- Прошедшие полгода были очень трудными для меня, мужик, - говорил Рикс, и по его лицу становилось ясно – это чистая правда.

- У тебя каждые полгода охуенно трудные, так что можешь мне не рассказывать, что да как.

Вот и всё. Таким был разговор давних партнеров.

В любой команде должен быть безбашенный человек, который выполняет функцию ломовой силы. Это не значит, что его используют, как тупое пушечное мясо. Этот человек ценится за то, что быстро соображает и действует – как бы быстро не менялась ситуация; за то, что он смел и не боится лишний раз дать кому-то в зубы или проломить стену, руководствуясь только лишь предположением, что за ней окажется спасение.

Он должен действовать нелогично, потому что именно такие действия оказываются наиболее продуктивными в условиях крайней опасности, когда каждая секунда и каждое решение становится судьбоносным.

Ну, и, в конце концов, этому парню всегда достаётся крепче всех. Таков уж его удел – тут ничего не изменить. И, как правило, любое предприятие для такого парня заканчивается обмороком, тяжелым ударом, переломами, проломленной головой и потерей сознания секунду спустя после спасения всей кампании.

В нашей команде этим парнем был я.

***

Вот оно и пришло.

Я понимал, что скоро накроет, и никуда от этих мыслей мне не сбежать. Вот они и пришли. Правда, я думал, что успею закончить это дело прежде, чем меня накроет.

Сейчас десять вечера. Я сижу за столом у окна съёмной квартиры в маленьком северном городке.

Свет в комнате выключен – только огрызки уличного, ничего больше. И эта узкая полоса света толщиной с щель между занавесок, препарирует клубы дыма, который я вижу в разрезе - он похож на живой лабиринт, который каждую секунду меняет свои округлые очертания – закручивается или расплетается, поднимается вверх. И из него не выбраться.

Когда я поймал себя на любовании дымом, я понял, что это пришло. После сравнения с лабиринтом, ухватив мысль за хвост, я понял, что ещё минута-другая, и я начну думать о Микки. И в этот раз мне придется разложить в голове всё по полочкам, потому что заняться другими делами, согласившись на воровство оружия, и отвлечься поездкой на другой конец страны уже не получится. Этим вечером я абсолютно свободен. Абсолютно беззащитен.

Ну что ж. Я здесь. И я готов.

Я достаю из сумки её фотографии – две оставшиеся у меня.

На одной Микки стоит на берегу моря. Этот снимок сделал я. Только я знаю, что на самом деле ей было чертовски холодно, потому что она стояла на берегу Белого Моря с его ледяным пронизывающим ветром и холодной водой, в которой почти никогда никто не купается.

Она тоже не купалась, просто ей нужен был снимок на фоне морской воды, потому что по официальной версии она была на Юге. Девушка на море – хочешь-не хочешь, а обязана выложить в соцсетях пару фотографий с пляжей, иначе могут возникнуть сомнения.

Сомнений нам не нужно. Мы тогда много шутили по этому поводу – у нас ещё ни разу не случилось так, что мы просто где-то проводили время вместе и не боялись, что нас кто-то найдет, или обнаружит, что мы не там, где должны быть. На самом деле, это было грустно, нам всегда приходилось прятаться. Такая уж у каждого жизнь.

Как это ни странно, мы не знали настоящих имен друг друга. Хотя и не пытались узнать. Когда мы познакомились, её представили мне как Микки. Имя как имя. Ничем не лучше любого другого. Точно так же как Бублик. Когда называла это имя она, мне казалось, что оно звучит даже как-то нежно и ласково. Ну да чёрт с ним.

Да. Сегодня у меня будет долгий разговор со своей памятью – это я понял.

Бывают моменты, когда я становлюсь благодарен себе. Сейчас я очень благодарен себе за предусмотрительность и то, что изобрёл «тревожный чемоданчик», как я его называл. Сейчас самое время положить этот чемоданчик на стол и открыть его.

Набор вещей, которые никогда меня не подводили и могли понадобиться в самый неожиданный момент. Небольшая бутылка виски. Презерватив. Упаковка бинтов. Таблетки обезболивающего. Тонкая проволока, которой можно зашить себя в случае чего. Всё проверено временем. Всё надёжно.

Я откидываюсь на спинку стула, отодвигаю чемоданчик в сторону, и, словно патронташ, расставляю то, что мне понадобится в этот вечер.

Ну что ж. Теперь я готов поговорить.

Мы специально приехали тогда на Белое море. Думали, что где-где, а уж там-то нас никто даже не подумает искать. Сняли квартиру на несколько недель и жили в ней. Это напоминало мне ролевую игру. Как у детей. Мы вот, например, играли в нормальную пару. Пару, в которой всё в порядке, мужчина и женщина принадлежат друг другу, и оба понимают, что это будет длиться вечно.

По крайней мере, все эти дни мы так себя и вели, хотя знали, что всё на самом деле наоборот. Ну и ладно. Такая у нас была жизнь.

Познакомились мы на пять лет раньше этой поездки. Я был в какой-то компании с кем-то на пару, то ли другом, то ли партнёром – не помню уже. В Испании. Чудесный вечер и чудесная компания. Красивые мужчины и красивые женщины. Мне очень нравилось на них смотреть – как они общаются, осознают себя, как они расслаблены. Не потому что давно знают друг друга – по большому счету это была компания малознакомых людей. Их красота была в том, что никто не пытался преподнести себя кому-то. Когда человек об этом даже не думает, он особенно хорош, потому что настоящий. Самодостаточный.

Я любовался Микки со стороны. Тогда она была одета в красное платье на тонких лямках. Не знаю, как его правильно описать. Простое красивое платье, не слишком откровенное и не слишком официальное. Она сидела на ступенях и держала в руке фужер с вином, который был скорее деталью образа. Она общалась с кем-то, кто был ей приятен – парень в белом костюме, которого я сразу возненавидел. Ну, не на столько, конечно, но что-то кольнуло. Мне захотелось оказаться на его месте.

Мне захотелось точно также что-то увлекательно рассказывать – что-то очень остроумное, от чего она довольно и расслабленно улыбалась, немного морща носик, когда было особенно смешно, а её глаза в это время напоминали лисьи. Помада винного цвета. Наверное, правильно такой цвет называется алым, но мне нравится прилагательное «винный». И модная тогда прическа – длинные волосы пышно уложены и высокая челка-вихор. Ей она очень шла.

Она видела, что я на неё пялюсь, но ничего в связи с этим не делала. Кто-то смутился бы, кто-то, наверное, распустил бы перья, чтобы показать себя получше, а она никак не изменила своего поведения. И это мне очень понравилось. Ей было совершенно все равно, смотрят на неё или нет, вероятно, она к такому привыкла. Насколько же должен быть человек уверен в себе, наверное, чтобы позволить себе такое естественное поведение даже тогда, когда знает, что за ним наблюдают.

Я помню, что ждал, пока этот чертов весельчак уйдет, и я смогу подойти к ней, чтобы познакомиться. Но он, как назло, не уходил. Так что мне пришлось подойти, чтобы это выглядело так, будто я с кем-то из них знаком, и принять участие в разговоре. Но разговор не сложился, и я чуть не подрался с этим мудаком. Мы оба знали, что я проигрываю ему и в обаянии, и в красоте, и в чувстве юмора. Но не в силе и умении драться. Пришлось ставить на последний козырь.

Конфликт исчерпался, когда Микки невзначай обратилась ко мне:

- Пойдемте потанцуем?

- Пойдемте, - я очень растерялся. – Но будьте готовы к тому, что я оттопчу ваши ноги. Совершенно не умею танцевать.

- Жаль. – Это как будто резануло меня по сердцу. – Я думала, что кто-нибудь знающий меня сегодня научит. Тогда пойдемте не уметь танцевать вместе?

Вот и все. Я был обезоружен. Противник повержен. А Микки очаровательна.

Мы танцевали и общались весь вечер, но я понимал, что она делает все это не со мной, а просто потому что делает. То есть, ничего бы не изменилось, если бы на моём месте был другой человек, чучело или таракан. Она развлекалась – сама по себе, и просто допустила меня к своему обществу.

А дальше всё было, как в легкой романтичной комедии – непринуждённо и красиво. Я ухаживал за ней, она принимала моё внимание и стала замечать меня, то есть разглядела и общалась уже именно со мной, была именно в моём обществе.

А потом пропала на четыре месяца. Просто исчезла. Я переживал долгое время, очень тосковал по ней, но дела меня вытянули.

Тогда я работал в банке специалистом по кредитованию. Подошло время, когда я узнал уже почти всё, что требовалось – меня перевели за успехи в головной офис, я собрал достаточно информации, чтобы ограбить этот банк.

В конце концов, я прекратил о ней думать, потому что настал день, на который было назначено ограбление.

За месяц до этого я созвал свою команду, чтобы провернуть всё дело. С кем-то я уже не первый раз работал, о ком-то знал только понаслышке. Например, про Ракету. Это было наше первое совместное дело – тогда мы и познакомились. Чокнутый, конечно, тип.

В назначенный день мы должны были встретиться в доме напротив банка – встретиться и начать операцию. Но почему-то на место приехали только я и Ракета. Из шести человек только бублик и енот. Да, кстати, Ракета был енотом. Тот еще шнырь.

Но эту историю я уже где-то описывал. Как бы то ни было, после того, как Ракета разнёс банк; после того, как меня ранило осколочной гранатой, а Ракете раскрошило ребра в покорёженной кабине – после всей этой увлекательной истории, из которой мы к удивлению, смогли выбраться, я проснулся в городке, название которого просто не смогу выговорить.

Я проснулся в Ирландии, и привезла меня сюда Микки. Позже я узнал, что она была членом ИРА, и это просто взорвало мой мозг. То время, когда мы познакомились в Испании – это была служебная командировка. Она выполнила задание и уехала на Родину, решив в одностороннем порядке, что не стоит нам друг с другом связываться.

Но, тем не менее, она собрала кое-какую информацию обо мне, и на том моём предприятии с банком в Испании выступила кем-то вроде ангела-хранителя. Она следила за мной, не поверив, что я на самом деле служащий банка. Она убрала моих помощников - оказалось, что они давно уже спеклись. Собирались меня выдать. Только Ракета оказался чистым. И помог ей во всём Пухлик, которого она каким-то образом разыскала, хотя почти ничего о нём не знала. Я рассказывал очень мало.

Так или иначе, после всего Микки выходила меня. Она предложила вступить в ИРА, но я отказался, и она знала, что я дам именно такой ответ. Политика меня не касалась. Что-что, а идеи о борьбе за какие-то высокие идеалы, политические убеждения, качество чьей-то жизни – все это мне чуждо.

У меня была другая жизнь – наверное, от того, что я вырос без семьи и Родины, ни к чему не привязанный.

В конце концов, случилось то, что и должно было случиться. Мы поругались. Микки претила мысль о том, чтобы быть вместе с «пиратом», а мне – с «политической фанатичкой».

На самом деле, ссора, как и сами разногласия на эту тему, были только поводом к тому, чтобы всё закончились. Причина другая, но понял я это не сразу. К тому времени я уже уехал из Ирландии.

Микки была прекрасна. Она идеально знала, как себя вести при разных обстоятельствах, с людьми разных типов. Я замечал это в какие-то моменты. Бывало такое, что я мог просчитать её поведение. Несмотря на то, что на самом деле, она поступила бы в той или иной ситуации иначе, она словно анализировала положение вещей и поступала так, как это было бы разумно. Холодное рациональное сердце.

Это прекрасное качество, но я понимал, что на самом деле думает она и чувствует по-другому. А может и вовсе никак.

Я чувствовал, что в ее жизни случилось много всякого. Я видел, что у этого человека душа была словно выжжена болью и переживаниями, которые она когда-то испытала. Она казалась мне пустой. Не думаю, что в том возрасте, когда мы познакомились, её уже могло что-то всерьёз тревожить.

Это не значит, что она плохим и бессердечным человеком. Напротив, я думаю, она была когда-то очень чувствительна. А потом это прошло – сама способность чувствовать, сопереживать, и она приняла это.

А я влюбился. Помню, как-то мы разговаривали о чем-то – ничего глубокого. Я говорил, а она слушала. Сейчас я вспоминаю этот разговор и понимаю, что тогда я выглядел, как влюблённый подросток – глаза горели, речи пламенные, жадный мой взгляд. Она это увидела тоже. И тогда – ни с того, ни с сего – произнесла короткий монолог, и эта минута стала, наверное, переломной.

Я не могу вспомнить её слова буква в букву, но суть состояла в том, что ничего не имеет смысла. Ни любовь, ни ненависть, ни добро, ни зло. Всё проходит, и искать что-то, пытаться сохранить, просто пустое.

«Я не знаю, как тебе объяснить это. Я встречаю много людей по всему миру, и ко всем отношусь никак. Я не испытываю отвращения или злобы, приязни или неприязни, даже любви. Все, что я могу испытать, это уважение к кому-то. Но это, пожалуй, больше рациональное.

Можешь считать меня нигилисткой. Хотя, это не так. Я ничего не отрицаю. Точно также – ничего и не утверждаю.

Я правда не знаю, как тебе это объяснить»

Так все и закончилось. С того дня всё посыпалось.

Мы долго разговаривали, я сокрушался, как же тогда объяснить её работу на ИРА, если ничего не имеет смысла, но она ответила, что это не моё дело. Она злила меня всё сильнее, хотя я бесился лишь из-за того, что всё происходит не по-моему, не так как могло бы, хотя все условия и были.

В конце концов мы решили, что и в нашем общении смысла теперь тоже нет. Ей было хорошо со мной, но это не значило, что она что-то сделала бы, чтобы это сохранить. Да, она проявляла ко мне уважение и внимание, но только теперь я понял, что в этом было не так. Она делала это не потому, что ей хотелось, а потому, что это было в данный момент правильной линией поведения.

Я чувствовал себя стоящим перед зеркалом, которое просто повторяло все мои движения. Но не более того. Это все-таки ранило мое самолюбие. В конце концов, каждый хочет чувствовать и понимать, что он необходим тому, кого любит сам. А в этом случае Микки меня просто принимала.

Может быть, отношение Микки ко мне оказалось высшего порядка, может так. Но я до этого ещё не дорос.

На следующий день я уехал.

На самом деле, это не стало концом. В течение многих лет я снова находил её через Пухлика – они подружились. Дружба на основе взаимоуважения. Но из раза в раз история повторялась, и я ничего не мог с этим поделать. Я не мог изменить ситуацию, хотя надежда на это не угасала. Не мог я изменить и своё отношение к этой ситуации. Я сам всё начинал заново, и сам всё заканчивал. Не знаю, как к этому относилась она, но, если показать наше общение в диалоге, то выглядел бы он примерно так:

- Я люблю тебя, мне хорошо с тобой. Давай будем вместе?

- Да.

- Ты не любишь меня. Тебе все равно. Я так не могу, поэтому ухожу.

- Да.

Месяц назад та же самая история закончилась опять. Я думал, что перестал об этом вспоминать и переживать, но это не так.

И теперь я сижу в квартире чёрт знает где. Маленький городок на краю Мира. В комнате уже так сильно накурено. Полоса света из щели между занавесками настолько густая, что напоминает конец гигантского меча джедая, который воткнули в маленький мир полуночной комнаты.

Выпивка закончилась, а я по-прежнему не знаю, что делать.

***

В общем-то, план оказался довольно прост, а потому красив.

Все, кто вошёл в команду, — профессионалы. Решающая встреча должна была состояться в кабаке «Пьяный Полярник».

В тот вечер я зашёл в бар не сразу. Сначала обошёл его и со стороны служебного хода припрятал пистолет за деревянной коробкой из-под овощей. Осторожность никогда не помешает.

За стойкой я заказал стопку ликёра – это знак бармену. Он должен был налить мне сливочный, но налил кофейный. Я выпил эту рюмку и отправился в туалет, где закинулся горстью пудры со своей головы.

Мне было все ясно: либо что-то сорвалось, и встреча не состоится, либо нас просто раскусили, но недостаточно хорошо, потому что не узнали все пароли.

Как бы то ни было, я не хотел во время заварушки оставаться трезвым. Пудра не ускоряла мою реакцию – она замедляла время, и поэтому, когда эффект наступил, я отодвинул засов на двери и медленно вышел.

Дальше всё было чертовски весело.

Люди у стойки сидели так, что осталось только одно свободное место – посередине, и если мне туда сесть, то я окажусь зажатым со всех сторон потенциальными врагами. Были там и высокие столики, за которыми тоже стояли люди. Нефтяники, вахтовики или работяги – их я бы сразу узнал после экскурсии по местным кабачкам.

Нееееее. Это были тренированные парни, скорее всего военные, если судить по стрижкам, вышкаленной мимике и осанке. Поэтому я не стал тянуть.

- Ну что, девчонки, постреляем?

Я выбрасываю вперед две учебные гранаты – одну за стойку, другую в середину зала. Всех как скосило – такого единения я ещё не видел – одновременно выхватывая оружие, они упали на пол, как лепестки ромашки – кругом от гранаты.

Но время было явно не на их стороне, потому что пока гранаты ещё летели, я достал свои узи.

Медленно, очень медленно, вздрагивал в руке ствол, небрежно сплевывая пули. Это длилось так долго, что в моей голове успели пронестись сотни мыслей. Моё воображение работало быстрее оружия.

Я видел себя со стороны. Я и всё происходящее выглядело, как боевик аниме. Я стоял спиной к окну-витрине, оскалившись, с широкой челюстью, светлыми волосами, уложенными в ровную площадку, и сигарой в зубах.

Я хорошо разглядел свое лицо, потому что оно освещалось вспышками от моих разгоряченных узи – со строгой нерушимой периодичностью. Точно также я хорошо разглядел поднятый воротник моего расстегнутого плаща, полы которого развевались, словно на ветру. А под плащом на мне оказалась натянута черная майка. Вся картинка выглядела нарисованной так, будто художник смотрел на меня снизу вверх.

Возможно, так я пришел в бар в ту ночь на самом деле – этого я уже не смогу вспомнить, потому что…

Так вышло, что я немного перепутал, и взял с собой не учебные, а боевые гранаты.

Взрывались они тоже очень медленно, и тоже, как в мультике аниме – сначала появились огненные шары, из которых потом вырвались осколки с хвостами комет. Помимо шара и осколков в этом сумасшедшем мультике фигурировала взрывная волна, которая разбила мной окно-витрину, заявив всему миру, что хлеб тверже стекла.

Она же транспортировала меня по воздуху к стене соседнего здания. Около шести метров безмятежности и свободного полета закончились крепким ударом головой о стену, от чего время через пару секунд вновь получило права на диктатуру. Представьте себе, как будет звучать шарманка, ручку которой начинают крутить всё быстрее. Точно так же и со временем.

И, как оно бывает в подобных ситуациях, вместе со временем, пришла новая реальность, которая стремилась взять меня за яйца. Скрип тормозов сразу нескольких автомобилей. Топот тяжелой обуви по направлению ко мне с двух сторон. Крики из горящего бара. Стрельба. Силуэты на фоне огня.

Огонь отражается на мокром асфальте.

Силуэты встали полукругом передо мной.

Огонь выглядит даже немного уютным.

У силуэтов что-то в руках.

Огонь греет даже на таком расстоянии.

Силуэты наставили это на меня, произведя резкое движение рукой.

Огонь меня слепит.

Так обычно передергивают затворы автоматов.

Мне становится страшно.

Передергивают…

Затворы…

Автоматов?..

Только тогда я понял, что происходит. И, как это водится, только тогда я понял, что мне пиздец.

А дальше всё уже не было похоже на мультики. Потому что дальше всё было похоже на ад.

Силуэты резко выпрямляются и прогибаются в спинах. Автоматы выпадают из их рук. Вслед за автоматами падают они сами. Остается только один силуэт, но он настолько мал и неразборчив, что я не могу даже понять, на каком расстоянии от меня он находится. Что мне делать?

Я запускаю руки в трусы. Там спрятан револьвер-бульдог. Я запускаю руку в трусы и молюсь всем богам, чтобы там действительно оказался спрятан револьвер-бульдог, потому что силуэт двинулся на меня и приближается быстро.

Угловатый, низкий, треугольная голова, одно ухо торчит вверх, другое висит, как сопля, будто надорванное.

- Я тебя сейчас размотаю, подранок чёртов, - бормочу я силуэту, пытаясь направить руку, которая дрожит, как холодец, хотя бы в его сторону.

- Да ты совсем охренел, мужик, - силуэт выбивает револьвер, лишая меня последней надежды на более-менее достойную смерть.

Затем следует хороший удар в лоб прикладом автомата, который отдается эхом в затылок. Меня кренит на бок, но я не расползаюсь по тротуару, как кусок теста.

Кто-то крепко берёт меня за шиворот и тащит волоком. Спустя несколько минут я осознаю себя на заднем сиденье автомобиля, который мчится так лихо, что меня швыряет от борта к борту.

На лобовом стекле я успеваю разглядеть знакомую надпись на русском. «Спаси и сохрани».

Дата добавления: 2015-07-18