Много шума из-за церкви

Это большой старый корабль, Билл. Он скрипит, качается, переваливается с борта на борт. Порой так и хочется сойти на берег. Но корабль всегда плывет именно туда, куда надо. Плыл всегда, про­должает плыть, будет плыть до конца времен. Независимо от того, поплывешь ты на нем или сойдешь на берег.

Дж. Пауэре. «Зеленая пшеница».

Я

вырос в штате Джорджия. Церковь опреде­ляла течение всей моей жизни. Я регулярно посещал воскресные богослужения — утром и вече­ром. Ходил в церковь по средам, бегал в библейскую школу, на собрания молодежных групп, евангелизационные собрания, миссионерские конференции. Не забывал и о любых других мероприятиях, для которых церковь распахивала свои двери. На мир я смотрел через витражи церковных окон. Церковь говорила мне, во что нужно верить, на что полагаться, как себя вести.

Учась в старших классах, я ходил в церковь, разме­щавшуюся в блочном доме на территории бывшей ко­нефермы. Неподалеку от нашего «здания» еще остава­лось несколько пустовавших заваленных сеном конюшен. Однажды в воскресенье загорелась самая боль­шая конюшня. С воем ворвались пожарные машины, дьяконы бросились разбирать завалы, отвязывать ло­шадей, а прихожане стояли и смотрели, как оранже­вые языки пламени взмывают в небо. Жар ударял в ли­ца. Когда огонь погас, мы чинно вошли в святилище, наполненное теперь запахами гари и угольев, и слуша­ли, как пастор читал импровизированную проповедь об адском пламени, которое, как он нас уверял, раз в семь горячее того, которое мы только что видели.

Этот образ надолго отпечатался у меня в памяти, потому что в тот момент наша церковь действительно пахла «адским огнем и серой». Мы казались себе ма­лым стадом, кочующим в мире, полном опасностей. Один неверный шаг — и мы, оступившись, собьемся с безопасной тропки и угодим в языки адского пламе­ни. Церковь была для нас крепостью, защищавшей от страшного внешнего мира.

Мои походы в ужасный мир, в том числе и посеще­ние государственной школы, были наполнены нелов­кими моментами. Я краснел от стыда, объясняя клас­су, почему не могу пойти вместе со всеми в кино и по­смотреть голливудскую версию «Отелло». И сегодня я помню саркастические слова учителя биологии, разъ­яснявшего классу, почему в своем двадцатистранич­ном докладе мне так и не удалось стереть в порошок 592-страничный труд Чарльза Дарвина «Происхожде­ние видов».

Однако мне и моим товарищам было приятно ощу­щать себя гонимым меньшинством. Мы радовались тому, что ухитряемся «жить в мире», будучи «не от ми­ра сего». Я чувствовал себя отважным разведчиком, который знает страшный секрет, известный лишь единицам. «Этот мир — не родной мне. Я в нем лишь странник». Так мы пели. В детстве и юности я не ис­пытывал неприязни к церкви. Она была кораблем, который нес меня по волнам бурного мира.

Моя церковь не одобряла катания на роликах (слишком похоже на танец), игры в боулинг (там пьют!), походов в кино, чтения воскресных газет. Церковь воздвигла глухую стену внешних правил, призванных защитить нас от греховного мира. На свой лад ей это удалось. Сегодня я могу предаваться любому из перечисленных «пороков» и не чувство­вать себя грешником. Тем не менее, я понимаю, что строгость фундаменталистов удерживала нас от бед: вокруг нас была очерчена граница. Например, мы могли проскользнуть в зал для боулинга, но нам и в голову не пришло бы притронуться к спиртному или наркотикам.

Постепенно я стал понимать, что многие правила безосновательны, а некоторые и совершенно невер­ны. В южных штатах расизм был одной из составляю­щих церковной субкультуры. В церкви я регулярно слышал, что черные — мы использовали более грубое слово — это «недочеловеки», необразованные, про­клятые Богом рабы. Почти все в моей церкви верили, что Мартин Лютер Кинг был «подпевалой коммуни­стов». Мы безумно радовались каждый раз, когда узнавали, что шериф избил его или запер в кутузку.

От религии, которая крепится на внешних подпор­ках, очень легко оторваться. Так со мной и случилось. Когда я вкусил жизнь в «большом мире», я уже не смог больше мириться с законничеством, окружав­шим меня в детские годы. Слова церковников тут же показались мне лживыми, похожими на «новояз» из книги Джорджа Оруэлла. В церкви говорили о благо­дати, а жили по закону. Говорили о любви — и ненавидели. К сожалению, когда я оставил южную фунда­менталистскую церковь, я отверг не только ее лице­мерную личину, но и весь свод ее верований.

Сегодня я вижу, что церковь, окружавшая меня в детские годы, представляла собой нечто большее, чем место для поклонения или духовную общину. Она бы­ла управляемой средой, своего рода субкультурой. Сегодня я понимаю, что «жесткая» церковь, в кото­рой брызжут слюной, проклиная грешников, в кото­рой нет места смирению и таинству, «заморозила» мою веру на многие годы. Скажу короче: христиан­ство помешало мне найти Христа. Я провел остаток своей жизни, стараясь вернуться обратно к вере, в церковь. Мой путь к вере — предмет долгого рассказа. Здесь вы его не найдете. В этой книге затрагивается лишь один вопрос: «Зачем нужна церковь?»

Обязан ли глубоко верующий христианин ходить в церковь? Уинстон Черчилль как-то сказал, что его от­ношение к церкви сродни отношению контрфорса к зданию — он поддерживает его снаружи. Некоторое время я тоже пытался так жить... пока искренне не поверил в церковное учение и не склонил дух свой пе­ред Богом. Я не одинок в этом. Многие называют себя христианами, но немногие ходят в церковь. Многие прошли тот же путь, что и я: они почувствовали, что церковь отвергла и предала их. Есть и другие — те, ко­торым «церковь просто ничего не дает». Следовать за Иисусом — это одно. Совсем иное — идти за верени­цей верующих в церковь воскресным утром. Почему же мы поднимаем столько шума из-за церкви? Поэ­тесса Анна Секстой написала так:

Гвоздями пробили руки Его.

Потом же... потом все надели шляпы.

Когда я размышляю о своем пути, то вижу несколь­ко препятствий, вставших между мной и церковью. Первое — лицемерие. Философа-атеиста Фридриха Ницше как-то спросили, почему он так не любит хри­стиан. Он ответил: «Я бы поверил, что все они спасе­ны, если бы они вели себя иначе... как спасенные».

Я был запуган церковью в детстве, а потому подхо­дил к церковным вратам с неохотой. В воскресное утро христиане надевают лучшие одежды, улыбаются друг другу. Но по собственному опыту я знал, что за этими улыбками порой скрывается взаимная непри­язнь. У меня возникала аллергия на любые проявле­ния лицемерия, пока однажды я не задал себе вопрос: «Во что бы превратилась церковь, если бы каждый че­ловек в ней был похож на меня?». И тут я глубоко за­думался о собственной духовности, перестав помыш­лять об остальных.

Я осознал, что судья церковного лицемерия — Бог. Я понял, что вершить суд может только Господь. «У не­го лучше получится», — подумал я. Я стал спокойнее, мягче, научился прощать. Да и что говорить: разве бы­вают совершенные мужья и жены? Родители и дети? Но ведь на этом основании мы не отменяем институт брака и семьи! Так зачем же «отменять» церковь?

Второе препятствие имеет чисто культурный харак­тер. «Церкви искателей» тогда еще не были изобрете­ны. Я же уяснил для себя, что воскресное утро в один­надцать часов сильно отличалось от всего остального времени. Ни в какой другой день недели мне не при­ходилось сидеть прямо по тридцать-сорок минут в жестком кресле и выслушивать нравоучения. Ни в ка­кое другое я не пел песни, написанные век, а то и два назад. Я чувствовал себя, как один из родственников Флэннери О'Коннор, который начал посещать церковь лишь по одной причине: «Богослужение было настолько кошмарным, что я понял: видимо, есть выс­шие причины, заставляющие людей высиживать его».

У О'Коннор было правило: садиться за письмен­ный стол каждое утро, чтобы, если придет в голову мысль, записать ее. Бывшая католичка Нэнси Мэйрс пишет в мемуарах «Простые времена», что вернулась в церковь подобным же образом. Она колебалась в ве­ре, но решила посещать мессу для того, чтобы подго­товить в душе место, «куда вера смогла бы влиться». Она узнала, что не всех ведет в церковь вера. Некото­рые идут туда «с пустыми руками». Порой церковь восполняет их пустоту.

Моей пустоте мешала заполниться сама церковная структура. Мне нравились небольшие собрания, где люди рассказывали о своей жизни, обсуждали вопро­сы веры, вместе молились. А вот формальное церков­ное богослужение с его рутиной, повторениями, тол­пами народа, объявлениями, с командами «встать — сесть» раздражало меня. Чем дольше не ходишь в цер­ковь, тем более странным все в ней кажется. Я понял, что потерял привычку к церковной жизни.

Мне стало легче, когда я прочел, что Клайву Льюи­су и другим видным христианам, которые хотели по­клоняться Богу, церковь часто не помогала, а мешала исполнить это желание. Например, лауреат Пулицеровской премии Анни Диллард так однажды описала свою церковь:

Неделю за неделей я умилялась от созерцания плачевного состояния линолеума на полу; никакие цветы не могли украсить помещение. Звуки ужа­сающего пения, которое я так любила, заунывное чтение Библии, пустота и отстраненность богослужения, ужасная напыщенность проповедей, ощущение бессмысленности всего происходящего — все это лишь подчеркивало: какое чудо, что мы пришли сюда. Мы возвращаемся. Мы приходим. Неделя за неделей мы выдерживаем все это.

Даже сейчас, когда я пишу эти слова, я качаю го­ловой в удивлении. Вспоминаю, каким был более двадцати лет назад, и удивляюсь, как страстно я тогда относился ко всему церковному. Теперь моя старая привычка вернулась ко мне. Уже многие годы эта ру­тина, которая раньше так раздражала меня, кажется мне чем-то вроде пары старых удобных тапочек. Те­перь я люблю петь гимны, знаю, когда вставать и ког­да садиться, выслушиваю объявления, потому что мне небезразлично, что происходит в церкви. Тем не менее, я заставляю себя вспоминать о своих прежних ощущениях, ибо они созвучны чувствам тех, кому трудно преодолеть культурный барьер между миром и церковью.

Почему изменилось мое отношение к церкви? Скептик скажет, что я просто перестал высоко подни­мать планку или же «попривык» к церкви, как привык после долгих мучений слушать оперу. Но я чувствую, что здесь все не так просто. Церковь дала мне то, что я не мог получить ни в каком другом месте. Святой Иоанн Креста писал: «Добродетельная, но одинокая Душа... подобна горящему угольку. Она не разгорает­ся, а лишь остывает». Я думаю, он прав.

Христианство — это не интеллектуальная личная вера. Христианин может жить только в общине. Видимо, именно по этой причине я так и не смог разочароваться в церкви. В глубине души я чувствовал, что у церкви есть что-то очень-очень нужное мне.

Стоит на время оставить церковь, как я замечаю, что мне становится хуже. Вера моя увядает, и я покрыва­юсь коркой «безлюбия». Я охладеваю, а не разгора­юсь. А потому, несмотря на все мои уходы из церкви, я неизменно возвращаюсь обратно.

В прошлом мои отношения с церковью складыва­лись не очень гладко, но я с трудом могу представить свою жизнь без нее. Когда мы с женой переехали в другой штат, то первым делом стали искать церковь. Если воскресенье проходило без похода в церковь — мы ощущали пустоту.

Как я мог из скептика превратиться в горячего по­борника церкви, из зрителя сделаться участником? Знаю ли я сам, отчего изменилось мое отношение к церкви? Отвечу так: за годы я узнал, чего нужно ис­кать в ней. В детстве у меня не было права выбора: я не мог выбрать себе приход, как не мог выбирать школу. В зрелые годы я менял церкви одну за другой. За это время я узнал: чтобы найти подходящую, нуж­но заглянуть внутрь себя. Как только я научился это­му, у меня тут же пропали вопросы, к какой деноми­нации эта церковь относится и пр.

Когда я иду в церковь, то смотрю вверх, вокруг се­бя, выглядываю за церковные стены и всматриваюсь внутрь себя. Это помогло: мне уже не приходилось терпеть церковь. Я научился любить ее.

Я обо всем этом рассказываю, зная, что немало людей — к примеру, в крохотных городках — не име­ют большого выбора. Но я верю, что многие изменя­ют свое отношение к церкви благодаря этому новому взгляду. Если мы поймем предназначение церкви, то, став ее членами, сумеем помочь ей стать такой, какой хочет ее видеть Бог.

Взгляд вверх

Раньше я подходил к церкви с чисто потребитель­скими мерками. Богослужение было для меня своео­бразным представлением: хочу увидеть то, что мне понравится, развлеките меня.

Именно о подобных мне людях Сёрен Кьеркегор сказал: «Церковь представляется нам театром, мы си­дим, внимательно наблюдаем за актером на сцене, к которому приковано внимание всех. Если нам понра­вится, мы выразим благодарность аплодисментами и одобрительными возгласами. Но церковь — полная противоположность театру. В церкви Бог — зритель, наблюдающий за нашим поклонением. Проповедник — вовсе не ведущий актер, он больше похож на суфле­ра, незаметного помощника, который сидит возле сцены и шепотом бросает подсказки».

Самое главное происходит в сердцах прихожан, а не на сцене. После богослужения мы должны уходить с одним-единственным вопросом: «Доволен ли Бог происходящим?» (хотя иногда мы спрашиваем: «Что я получил от церкви?»). Во время богослужения я ста­раюсь не отводить глаз от небес, смотреть поверх го­лов, на Бога.

Такая перемена во взгляде на церковь помогает мне спокойно относиться к бесталанности, которую я встречаю во многих храмах. Чтобы не получилось, что пастор находится в центре богослужения, многие Церкви стараются задействовать как можно больше прихожан, которые сочиняют стихи и песни, раз­ыгрывают сценки, поют дуэтами и квартетами, украшают церковь, выражают свои чувства в танце. Со­знаюсь: все эти упражнения мало помогают мне входить в молитвенное состояние или прославлять Бога.

Но постепенно до меня дошло: не прихожане, а Сам Бог главный зритель в храме.

Я стараюсь учиться у Клайва Льюиса, который как-то написал о своей церкви:

Мне очень не нравились их гимны, которые я считал третьесортными стихами, положенными на четырехсортную музыку. Но со временем я уви­дел их главное достоинство... Я понял, что гимны (просто четырехсортную музыку) с самоотрече­нием и пользой для своей души поет сидящий по со­седству со мной престарелый святой в калошах. А потом я понял еще одно: я не достоин мыть ему калоши. Подобные открытия выводят человека из состояния горделивого одиночества.

Церковь существует не для того, чтобы развлекать, делать людей нерешительными и ранимыми, разду­вать их самомнение или способствовать поиску дру­зей. Она нужна для того, чтобы поклоняться Богу. Если она этого не делает, ей не устоять. Я понял, что служители, музыка, церковные таинства и прочие «ловушки» богослужения — это лишь помощники, которые ведут богопоклонников к конечной цели — единению с Богом. Стоит мне почувствовать, что я за­бываю об этом факте, — и я тут же открываю Ветхий Завет, который в мельчайших деталях описывает бо­гослужение в скинии, не менее подробно, чем Новый Завет — жизнь Христа. Библия рассказывает нам главным образом о том, что угодно Богу, — о поклоне­нии. Вальтер Винк отмечает, что, поклоняясь Богу, мы вспоминаем о том, «кто в доме хозяин».

Сидя в церкви, я сам решаю — смотреть мне на ка­федру или же возводить взгляд к небесам. Тот же Бог, Который подробно рассказывал израильтянам, как приносить в жертву животных, потом провозгласил: «Мне не нужны ни быки из стойл твоих, ни козы из за­гонов твоих, ибо всякое животное лесное Мое, и скот на тысяче гор — Мой» (см. Псалом 49:9-10). Изра­ильтяне так старательно выполняли внешние предпи­сания, что забыли о главном: в жертву Богу нужно при­носить сердце, смиренную и благодарную душу. По­сещая церковь, я стараюсь теперь смотреть внутрь се­бя, а не сидеть, развалившись, будто театральный критик.

Я бывал в католических и православных церквях. Богослужения в них никак не соответствуют потреби­тельскому американскому мировосприятию. Католи­ческая служба не уделяет привычного внимания про­поведи, да и мало кто из проповедников смог бы за­интриговать современного прихожанина. Когда я спрашивал, почему католическая церковь так прене­брегает проповедью, в ответ служители лишь пожи­мали плечами. Для католиков таинство Святого при­частия или месса — это и есть центр богослужения. Именно они ведут к общению с Богом.

В православных церквях службы проводятся на церковнославянском языке, который прихожане по­нимают очень плохо. Литургия сосредоточена вокруг Евангелия. Многие священники здесь тоже обходятся без проповеди. Главное в православной литургии — поклонение, а священники, иконы, убранство церк­вей, благовонные курения, хор — это лишь проводни­ки к Богу.

По многим причинам я продолжаю ходить в проте­стантскую церковь, в которой огромное внимание уделяют Слову, провозглашаемому с кафедры. Но я перестал беспокоиться о музыке, порядке богослуже­ния и прочих деталях, которые так раздражали меня в период исканий. Я слишком много внимания обра­щал на внешние атрибуты, забывая о глубинном смысле поклонения. А ведь поклонение ведет к встре­че с Богом.

Дата добавления: 2015-10-31