Я, мои друзья и героин 11 страница

Потом он, правда, вытащил из мешка шприц, завернутый в туалетную бумагу, и мне пришлось пройти. Привели меня в отделение на Цоо. Я не боялась. Я знала, что четырнадцатилетнюю они не смогут привлечь. Я просто была недовольна этими говноедами - они отнимали у меня время!

Меня заперли в клетку прямо рядом с письменным столом оберполицая. Я была так в себе уверена, что даже не пыталась скинуть героин, который все еще был в карманах джинсов. Ну как я могла выбросить ширево? Потом явилась дама-полицай. Мне пришлось раздеться, снять все, даже рубашку и трусы, и потом она обшарила меня, заглянув в каждую дырку, прежде чем нашла, наконец, героин в карманах. Один из полицаев излишне подробно описывал всю эту процедуру, одним пальцем печатая на машинке. Копия протокола пошла в толстенную папку. Ну вот: теперь я была зарегистрированной наркоманкой, а не какой-то там неучтенкой. Полицаи, впрочем, были очень добры со мной. Опять, правда, завели известную пластинку: «Черт, девочка, что же ты делаешь? Только четырнадцать, такая молодая, такая красивая и уже почти труп!»
Пришлось все-таки дать им рабочий телефон моей мамы, и один из них пошел звонить.
Мама появилась в участке так около половины шестого, полностью издерганная. Начался этот разговор с душманами, которые патетически выкрикивали «Такая маленькая! Такая красивая! Совсем ребенок!» Мама сказала: «Да, да, этот ребенок... Я вообще не знаю, что мне теперь с ней делать! Мы уже бросали с ней недавно. Но, значит, она не хочет завязать с наркотой!»
Это было нечестно: «Она не хочет завязать!» Моя мама не имела никакого представления ни обо мне, ни о героине. Конечно, я хотела! Но как завязать - вот бы она сказала мне! Мы вышли из участка, и она начала допрос. Куда меня снова занесло? Где я была? Я сказала: «На вокзале я была, твою мать!»
Она: «А тебе не надо было туда ходить!»

Я сказала: «Я там просто ждала Детлефа - есть у меня еще такое право, может быть?»
Она сказала, что мне больше нельзя встречаться «с этим безработным асоциальным придурком». Помолчав, она спросила: «Ты ходишь на панель?»
Я заорала: «Ты что, спятила? Скажи еще что-нибудь!! Что мне там делать, по-твоему, объясни-ка мне! Ты наверное думаешь, что я шлюха, да?»
Тут она замолкла. Правда, теперь я начала серьезно опасаться за свою свободу. И еще меня пугало то, какой холодной вдруг стала мама. Я подумала, а вдруг все: она меня бросит, откажется от меня, и не станет больше помогать. Но потом я сказала себе: «Ха, помогать! Чем, этими дурацкими сентенциями, что ли: не ходи на вокзал, не встречайся с придурком Детлефом?!»
Мне пришлось ехать с матерью домой. Героина на следующее утро у меня не было. Утром мама вытащила меня из кровати. Посмотрела на меня и спросила: «Что у тебя с глазами, ребенок? Они совершенно пустые. Я вижу в них только страх».
Мама ушла на работу, и я подошла к зеркалу. Я впервые увидела свои глаза в кумаре. Одни зрачки! Совсем черные, матовые и неподвижные. Действительно - совсем пустые! Мне стало жарко, и я засунула голову под кран. Это помогло - вдруг стало так холодно, что я пошла и залезла в горячую ванну. Несколько часов я, не вылезая, просидела в ванне, то и дело подпуская кипятка. Снаружи было так холодно, а мне нужно было как-то убить время до полудня. Тогда я или смогу найти клиента, или кто-нибудь поможет с ширевом. До полудня ни у кого не было порошка. Нет, подумала я, придется работать! Никто со мной, конечно, не поделится. Акселя и Бернда душила жаба - они жались за каждую четверть, они не могли насосать столько, сколько им было нужно. Сам Детлеф становился очень прижимистым, когда речь заходила о его порошке. Ну а остальные на сцене, - они бы скорее спустили все в сортир, чем помогли б кому!

Ломало все круче, и это все-таки заставило меня вылезти из ванны, чтобы обшарить квартиру в поисках денег. Гостиную теперь от меня закрывали - Клаус утверждал, что я царапаю его пластинки, - но я уже давно научилась открывать дверной замочек булавкой В гостиной не было ни гроша... Тогда я решила заглянуть в пивную бутылку, что стояла на кухонном шкафу, - мама аккумулировала там новые монеты в пять марок.
Трясясь от кумара и от того, что, - как-никак, - собираюсь ограбить собственную мать, я взяла тяжелую банку в руки. Не знаю, так я еще никогда не поступала... Это было для меня последней подлостью. В этом я решительно отличалась от остальных игловых. Бернд, например, раз за разом вынес и загнал все ценности из родительского дома. Телевизор, кофеварку, хлеборезку электрическую - просто все, за что можно было получить хотя бы пару марок. Я же успела продавить только собственные украшения, да почти все пластинки...
Вытряхнула из банки несколько монет... Четверть грамма на точке как раз подешевела с сорока до тридцати пяти марок. Итак, мне нужно было семь пятачков. Я прикинула, что, получая от фраеров, как правило, по сороковнику, я могла бы каждый день пять марок класть обратно. За неделю я возместила бы эту сумму, мама ничего бы и не заметила. Сказано - сделано: с семью пятаками в кармане я погнала на сцену, которая по утрам находилась у столовой Технического университета, взяла ширево и в последний момент вмазалась в сортире.
Ну как... Теперь каждый вечер мама осматривала мои руки: нет ли там свежих следов от уколов. Приходилось колоться в кисть. Всегда в одну и ту же точку. Там в конце концов образовалась чича, колодец. Матери я сказала, что это просто рана, которая почему-то плохо заживает, но скоро она все-таки засекла свежую воронку. Я сказала: «Ну да, твою мать, - только сегодня! Я ставлюсь очень редко, и это совершенно мне не вредит!»
Мама как следует взгрела меня. Я не сопротивлялась. Теперь она обращалась со мной просто как с куском говна, стараясь унизить при каждом удобном случае... Инстинкт подсказал ей единственно верную манеру поведения с нарками. Потому что наркоман должен света невзвидеть от говна и грязи, прежде чем он серьезно решиться что-либо изменить. И тогда он либо добьет себя окончательно, либо все-таки использует свои скромные шансы выжить. Вот так...
Мама все еще продолжала надеяться. В начале новогодних каникул она собиралась отправить меня к бабушке в Гессен. Сказала, что, возможно, мне придется задержаться там надолго. Я уже не знала, радоваться ли мне или бояться разлуки с Детлефом. Плюс этот неизбежный выход? Нет, со мной можно было делать все что угодно... Я только настояла на том, что Детлеф в последнюю ночь переночует у нас.
В эту последнюю берлинскую ночь во мне опять воскресли какие-то надежды. Мы спали с Детлефом, и я сказала ему: «Слушай, мы уже прошли с тобой через все в этой жизни! За этот месяц я собираюсь действительно бросить. Я просто знаю, что больше у меня не будет такой возможности. И я хотела бы, чтобы ты сделал то же самое. Когда я вернусь, начнем новую жизнь...»
Детлеф сказал, что, конечно же, он отколется, почему бы и нет. Он и сам хотел мне это предложить. У него есть валерон. Он найдет себе работу, и уже завтра или, в крайнем случае, послезавтра на панели его не будет - до свиданья!
На следующее утро я первым делом всадила мощную двигу, прежде чем отправиться к бабушке начинать новую жизнь. Когда я приехала к ней, ломка еще не подошла, слава богу, но я чувствовала себя каким-то совершенно инородным телом в этой деревенской идиллии. Все меня раздражало. Меня раздражал мой маленький брат, которого я видела еще совсем крохотным, - он хотел взобраться ко мне на колени. И меня раздражал деревенский сортир, который еще недавно казался мне таким романтичным.
На следующее утро все признаки долботы были на месте, Я сбежала в лес. Меня страшно нервировало пищание и чириканье птиц, я испугалась кролика, и залезла на охотничью вышку. Уже не могла и сигареты выкурить! Я хотела умереть на этой вышке. Не помню, как я свалилась оттуда и добралась домой до кровати. Сказала бабушке, что у меня грипп или что-то в этом роде. Она обеспокоилась, но не сильно, и мое жалкое состояние как-то не испугало ее.

А над моей кроватью чья-то заботливая рука укрепила плакат... Рука скелета и шприц в руке. Под рисунком подпись: «Это конец. Все началось с любопытства». Сестра утверждала, что плакат достался ей в школе. Понятно - бабушка знала, что со мной, хотя я и не догадывалась об этом. Теперь я смотрела только на этот шприц... Скелет и надпись я словно не замечала. Только шприц! Я представляла себе, что вот в этом баяне сейчас четверть грамма отменного порошка. Шприц так и просился с плаката... Часами я смотрела на этот плакат - чуть не рехнулась!

Сестра часто заходила в комнату, как бы не замечая, что со мной происходят. Попискивала какие-то тинейджерские песенки и думала, что может меня этим развлечь. Впоследствии, конечно, все, что они с бабушкой там устраивали, казалось мне очень трогательным - но тогда...
Этот первый день ломки все никак не заканчивался. Когда я проваливалась в дрему, мне снился один из типов с берлинской сцены. Он был уже совершенно кончен, повсюду на его теле были открытые куски мяса. Он гнил заживо. Ноги его уже практически отмерли, отсохли и были просто черными. Он почти не мог ходить. От него воняло еще за два метра: редко кто мог это вынести. Когда ему говорили, что - все, ему пора в больницу, он ухмылялся всем черепом. Он ждал смерть. Я все время думала об этом парне. Потом от боли я потеряла сознание. Все было как в первый раз: с потом, вонью и блевотой...
На следующее утро я не выдержала. Как-то доковыляла до телефонной будки и позвонила маме. Я ревела в три ручья в трубку и молила ее позволить мне вернуться в Берлин.
Мама была очень холодна. Сказала: «Ага, что-то тебе опять плохо? Я думала, ты только иногда колешься... Чего ж это тебя так колбасит?»
Я упросила ее послать мне срочной бандеролью снотворное. Черт, я знала, что в соседнем городке героиновая точка! Это я поняла еще в свой прошлый приезд, но отправиться туда у меня просто не было сил. Да и кроме того, я никого не знала оттуда, а если нарк оторвался от своей точки, то он одинок и беспомощен, как трудной ребенок...
Ломка, к счастью, длилась только четыре дня. Скоро все было позади, а я чувствовала себя совершенно опустошенной. Такой бурной радости, как в прошлый раз, у меня уже не было. Меня тошнило при мысли о Берлине, но и в деревне я не чувствовала себя дома. Я поняла, что совершенно потеряна в этом мире, и старалась об этом больше не думать.
Держало меня только снотворное, что прислала мама, - слишком поздно, правда, - и яблочное вино, которое в огромных количествах кисло в подвале у бабушки. Меня пробило на жор. Я начинала утром с четырех или пяти булочек, и к полудню съедала так между делом двенадцать-пятнадцать хрустящих хлебцов с мармеладом. А по ночам я кормилась у полки с консервированными сливами, персиками и земляникой, заправляя фрукты взбитыми сливками. Раньше трех не засыпала.
За несколько дней я набрала десять килограмм. Мои родственники радовались, наблюдая, как у меня начинает свешиваться живот, а жопа становится все толще. Только руки и ноги оставались такими же тонкими, как и были. А мне это было все равно! Теперь я наркоманила едой, и в свои узкие джинсы уже не влезала. Получила от сестры ее расплывчатые клетчатые штаны - такие, как я носила в одиннадцать лет. Не проблема! Полегоньку я снова вживалась в наше детское деревенское общество, но - как-то не всерьез... Это было просто как путешествие, как красивый фильм, который, - хочешь не хочешь, - скоро должен закончиться...

Ни с кем я не говорила о наркотиках да скоро уже и не думала о них. Не хотела портить картинку. Хотя нет - сразу после ломки я написала короткое письмо Детлефу, вложив в конверт двадцать марок на которые просила выслать героину. Это я написала тому Детлефу, которого сама просила соскочить! Впрочем, я не отправила письмо... Было ясно, что он все равно ничего не пришлет, а двадцатник сам продавит.
С двоюродной сестрой мы облазили все замки и дворцы в округе и почти каждый день я каталась верхом. Мы часто гуляли по каменоломне, которая когда-то принадлежала моему деду. Он успел ее пропить, прежде чем сам допился до смерти. У мамы тоже было нелегкое детство...
Бабушка рассказывала, что где-то в каменоломне должна быть железная дверь, за которой лежат старинные семейные документы, и каждый вечер мы искали эту дверь. Иногда рабочие забывали вытащить ключ из баггера - тогда мы разъезжали по каменоломне на колесах. С моей кузиной, - а она была ровесницей мне, - мы снова стали лучшими подругами: не разлей вода! И я рассказала ей о своей любви к Детлефу так, как будто это была обычная тинейджерская любовь. Сказала, что спим вместе, и она сочла, что это в порядке вещей.
Кузина рассказала мне, что каждый раз летом в лагере неподалеку останавливается один парень из Дюссельдорфа, и он ей, в общем-то, нравится. Он, правда, хотел от нее всего и сразу, но она не дала: что, это было глупо с ее стороны?
Я сказала, нет: она правильно сделала, что не допустила до себя этого лагерника. Надо беречь себя для того, с кем ей действительно потом захочется гулять. Кузина и все ее друзья со своими проблемами прибегали ко мне. Я стала их советницей по всем вопросам. Говорила, как поступить, и советовала не смотреть на жизнь так ожесточенно, прежде всего. Мне-то, конечно, все их проблемы казались смехотворными! Но я выслушивала всех, и для каждого у меня был совет. Да уж, я становилась чрезвычайно деятельной, если речь заходила о чужих проблемах - только вот со своими все никак не могла справиться...
Как-то вечером позвонил Детлеф - ух, как я обрадовалась! Сказал, что звонит от клиента. Мы болтали целую вечность - фраер был из щедрых. Я рассказала Детлефу о своем выходе. Что в этот раз чуть не сошла с ума. Он сказал, что еще не соскочил. Испугался немного, да и времени нет. Я сказала, что рада его слышать. Спросила, не хочет ли он мне разок написать, как обещал, он сказал, что нет у него такого желания. Но он позвонит мне, когда в следующий раз окажется у этого клиента.
После этого разговора я снова знала, что мы как муж и жена с Детлефом. Мы принадлежали друг другу - все равно, чем бы он там не занимался в Берлине. Вечером перед сном я устраивала минуты памяти по Детлефу. Это было как молитва. Я считала дни до нашего свидания...
Бабушка регулярно давала мне карманные деньги, а я их железно экономила. Не знаю, зачем. Копить никогда не было в моем характере, но когда у меня набралось сорок марок, я уже знала зачем. Я была по-настоящему горда этими сорока марками! Сорок было для меня магическим числом... Сорок марок стоил дозняк... Сорок марок я требовала с моих клиентов...
Ой, нет! Я сказала себе: «Кристина, не может же быть, что ты тут собираешь на дозу!» Я разошлась тогда и купила себе футболку за двадцать марок, ну, только чтобы разменять эту проклятую сумму! Чуть не забыла - я ведь приехала сюда, чтобы навсегда покончить с героином!

Тем временем моя ссылка заканчивалась. Позвонила мама и спросила, не хочу ли я побыть подольше в деревне. Не раздумывая, я сказала нет. Может быть, если бы она спросила: «Кристина, хочешь провести там всю свою жизнь?» - я бы еще подумала. Но для меня это с самого начала было просто путешествием: ужасным в начале, мягким и красивым в конце. И я строго себе установила, что через четыре недели это путешествие будет закончено. Я хотела обратно к Детлефу, с которым мы были почти как женаты...
В день моего отъезда я переоделась. Бабушка и кузина тщетно убеждали меня не снимать клетчатые штаны, которые только сейчас я стала заполнять. Нет - я втиснулась в джинсы! Швы лопнули, молния, как я ее не крутила, не сошлась. Я надела мою длинную мужскую черную куртку и туфли на высоком каблуке. Снова я была костюмирована под нарка, еще прежде чем оставила бабушку. Так, - в расстегнутых штанах, - я поехала обратно в Берлин...
Прямо с утра заявилась на Цоо. Детлеф и Бернд были там., а третьего из компании, Акселя, не хватало. Я подумала, что он, должно быть, отошел с клиентом.
Ну вот: восторг и объятия! Я заметила, как они рады, что я снова с ними. Прежде всего, конечно, Детлеф радовался. Я спросила его: «Ну что, ты откололся и нашел хорошую работу?» - и мы все втроем посмеялись.
Я спросила: «Как Аксель?»
Парни так смешно переглянулись, и после некоторой заминки Детлеф сказал: «Ах, ну да, ты еще не знаешь, - он ведь умер...»
Ох ты! Меня просто срубило! Я еле могла дышать! Только сказала: «Да вы спятили...» Но это была правда.
Так, - теперь, значит, Аксель... Аксель, в чьей квартире мы провели столько ночей! Который каждую неделю стелил мне свежее белье в своей вонючей нарковской берлоге! Которому я всегда приносила его дурацкого тунца, и который выставлял мне йогурты! Единственный, к кому я могла прийти со своими проблемами, если мы ругались с Детлефом. Единственный, перед кем я могла выплакаться, если что. Потому что он единственный выслушал бы и понял...
Я спросила: «Как это случилось?»
Детлеф сказал: «Да..., в каком-то сортире нашли его с иглой в руке...» Для обоих смерть Акселя была вроде как прошлогодним снегом. Казалось, что им почти неинтересно говорить об этом.
А я все думала об этом дурацком тунце, которого я ему всегда покупала, он так любил его... Никогда в жизни больше не куплю тунца! Оглянулась на Детлефа, подумала: ему же теперь негде спать! Осторожно спросила: «Ребята, вы еще живете в его квартире?»
Детлеф ответил: «Да нет, его мать уже разобралась с квартирой. Живу сейчас у одного фраера...»
Я сказала: «Ну и дурак!» Мне стало ясно, что я навсегда потеряла Детлефа. Он живет у фраера! Это резануло меня почти так же, как и смерть Акселя.
Детлеф успокоил: «Фраер в полном порядке. Еще молодой, так, лет двадцать пять, и никакого живота. Я ему уже рассказывал о тебе. Можем вместе у него спать».
Мы погнали на точку, и Детлеф купил ширева. Встретили там еще пару знакомых. И я говорила каждому: «Вот говно-то с Акселем, да?» Но что-то никто не въезжал, и тогда я еще пару раз сказала себе самой: «Вот говно-то с Акселем!»
Мы пошли в туалет на Бюловбоген. Детлеф хотел вмазаться, а я пошла ассистировать. Ждала, что он предложит мне ширнуться. Может быть, я и отказалась бы тогда, ну - чтобы показать ему, какая я сильная и как круто справилась с отколом! Но Детлеф и не думал ничего предлагать. А мне было так плохо...! Аксель умер, и я думала, что не перенесу этого. Пока Детлеф готовил, мне все сильнее хотелось вмазаться. Я думала: ну один крохотный укольчик не меня не посадит, а так хоть это говно со смертью Акселя и этим спальным фраером Детлефа вылетит из головы! Я попросила Детлефа.
Детлеф сказал: «Черт, ты что - опять? Ты же откололась!»
Я сказала: «Понятно, старик, я - откололась! Но ты же сам знаешь, как это легко - отколоться! Ты-то тут, наверное, до столбняка надвинулся, пока меня не было! Давай, старик, честно! После того, как я наслушалась тут всего этого говна, мне просто надо немного!»

Детлеф сказал: «Да, господи, это же не сложно - отколоться! Я мог бы это в любой день сделать - надо только захотеть. Просто я пока еще не хотел. Но ты-то чего начинаешь я не понимаю!»
Так болтая, он вмазался и оставил мне немного добрать. После длинного моего тайм-аута этого немножко хватило, чтобы срубить меня, и я почти забыла об Акселе.
В общем, на это раз прошло совсем немного времени, и я опять села на систему. Мама ни о чем не догадывалась. Она была рада, что я так хорошо поправилась, и что не так быстро сбрасываю эти килограммы.
Теперь, чтобы видеться с Детлефом, мне приходилось ходить к его фраеру Рольфу. Ведь больше нигде у нас не было общей кровати! Этот подонок Рольф не понравился мне с самого начала! Он был без памяти влюблен в Детлефа. И, конечно, ревновал ко мне! Когда мы вдруг ссорились с Детлефом, он бывал ужасно рад этому, и всегда вставал на сторону Детлефа. Там у него каждые пять минут я психовала, меня бросало то в жар, то в холод, а Детлеф обращался с этим Рольфом как со своей женой или подругой, посылал его за покупками, заставлял готовить и мыть посуду. Это-то как раз меня и раздражало больше всего, потому что я бы и сама с удовольствием ходила за покупками для него или готовила!

Я говорила Детлефу: «Слушай, что это мы тут как неразлучная тройка! Третий - лишний! Это какое-то недоразумение!» Но Детлеф отвечал, что другой кровати у него нет и не будет. Да и Рольф в полном порядке... По крайней мере, не было такого клиента, который раздражал бы его меньше, чем Рольф.
Детлеф делал с Рольфом все, что хотел, Постоянно орал на него: «Да ты должен только радоваться, что я вообще живу у тебя!» Залезал к нему в постель, только когда ему срочно нужны были деньги. Наша с Детлефом кровать стояла в той же комнате, где спал Рольф, и когда мы занимались любовью, Рольф смотрел телевизор или, скучая, смотрел в потолок. Он был совершенно голубым, эта свинья, и все остальное ему было неинтересно. Нет, мы все трое были просто кончеными типами...
А меня все не покидал страх, что Детлеф от своей работы и сам станет голубым, и как-то ночью мне показалось, что это уже случилось. Ему надо было к Рольфу, потому что деньги заканчивались. Я лежала в другой кровати. Детлеф выключил свет. Он всегда выключал свет, когда я была у них, а ему приходилось ублажать Рольфа. Все длилось подозрительно долго. Мне послышалось, что Детлеф там стонет. Я встала и зажгла свечу. Они двигались вдвоем под одеялом, и мне показалось, что они обнимаются. Это было против моих договоренностей с Детлефом: позволять себя обнимать! Я страшно окислилась! Так окислилась, что даже не смогла сказать Детлефу, чтобы он шел ко мне, в конце концов! Я только сказала: «Да уж, наверно зверски приятно!»
Детлеф промолчал, Рольф взбесился. Он вскочил и потушил свечу. Всю ночь Детлеф оставался в его кровати, а я проплакала всю подушку. Я плакала беззвучно, - не хотела, чтобы они оба знали, как меня проняло, и на следующее утро я была так расстроена, что начала всерьез думать о том, что пора бросить Детлефа. Понятно - героин становился все больше и больше содержанием и сутью нашей любви, а мы этого как будто не хотели замечать...
Во всяком случае, мне стало совершенно ясно, что пока мы торчим на игле, Детлеф не будет только моим. Что мне придется делить его с фраерами: с Рольфом, например, или с другими. Ай, все должно быть по-другому! А мне нужно было каждый день работать на Цоо, время поджимало, и я уже не могла привередничать, перебирая клиентами, и долго обговаривать и утрясать с ними условия.
Чтобы не так часто видеться с Рольфом, я снова стала общаться с девочками из нашей команды, со Стеллой и Бабси. Нам становилось все сложнее понимать друг друга. Никто не хотел и минуты послушать - всем хотелось часами рассказывать о себе любимом! Бабси несла, например, что-то о немецкой орфографии, я и Стелла хотели рассказать, как нас надул дилер, и мы вместо героина получили муку. Мы вдвоем орали тогда на Бабси: «Заткнись!» Потом начинали говорить мы со Стеллой, перебивая и крича друг на друга, - каждый хотел сам рассказать эту волнующую историю. Воплями и криками типа «Заткни пасть!» заканчивались почти все наши разговоры. Каждому из нас нужен был слушатель - срочно и неотложно! В компании слушателей не было... Мы просто не понимали друг друга. На внимание других можно было рассчитывать, только если рассказываешь историю о прихвате с полицаями - тогда все мы в один голос поносили этих козлов. И тут у меня было преимущество - в начале лета меня забрали в третий раз...
Это было на метро «Курфюрстендамм». Мы с Детлефом как раз возвращались от клиента. Плевое дело - нужно было только показать ему один номер - за полторы сотни. Мы были довольны и жизнью и собой, каждый купил четверть, и еще оставалось порядочно. Вдруг я увидела, как мусора быстро заполняют перрон. Облава! Подошел поезд, и я как сумасшедшая в панике рванула вдоль платформы. Детлеф, - такой же слабо-умный как и я, - за мной. Задыхаясь, я влетела в последний вагон, в дверях чуть не сбив с ног дедушку-барана. Дедушка сказал: «Эй, старуха, да ты как бы труп!» Он действительно так сказал, ведь из газет всем было известно, что происходит на Кудамм. И на этот раз быдло в метро быстро просекло, что на их глазах разворачивается облава на наркоманов... Вот так зрелище!
Детлеф вбежал за мной, а за ним еще два копа, конечно! Слишком уж мы обращали на себя внимание! Полиции не надо было и гнаться за нами - еще в вагоне бабушки и дедушки ринулись на нас, рванули за одежду и истошно завопили: «Вот они! Полиция!» Я чувствовала себя, как объявленная вне закона где-то на Диком Западе, и думала, что вот сейчас меня повесят на ближайшем же кусте.

Я схватилась за Детлефа. Когда копы, не торопясь, подошли к нам, один из них сказал: «Ну, ну не надо тут Ромео и Джульетту устраивать! Пошли живей!»
Нас загрузили в автобус и отвезли в участок. На этот раз душманы были со мной неласковы, и ничего особенного знать уже не хотели. Сказали, что ловят меня уже в третий раз, и скоро мне будет посвящено отдельное дело. Составили протокол, и мне пришлось подписать его. Маму уведомлять они уже не собирались. Я стала безнадежным случаем: ну разве что пару протоколов еще составить, прежде чем окончательно поставить крест.
Детлефа освободили меньше чем через час после меня. Так как они отняли у нас весь порошок, нам пришлось опять гнать на точку: славу богу - у нас еще оставались деньги!
Копы на вокзале все до одного хорошо меня знали и, как правило, не трогали. Один из них даже глазки мне строил... Такой молодой парень с южным акцентом. Как-то он крался за мной и вдруг выставил перед глазами свой жетон - я чуть не обосралась! Но он только засмеялся и спросил, не отсасываю ли я тут. На этот вопрос я в большинстве случаев наивно отвечала: «Нет, а что похоже?»
Впрочем, он и так знал, чем я тут занимаюсь. Но обыскивать не стал. Только сказал: «Держись в следующий раз подальше, а то придется и тебя приобщить». Может, ему просто было лень плестись со мной в участок. Там бы никто не обрадовался встрече со мной. Им уже так осточертело писать одни и те же протоколы о четырнадцатилетнем трупе!
После этого прихвата на Кудамм нам с Детлефом пришлось затариться у левого дилера, потому что своего мы так и не смогли найти. Пошли в туалет на Винтерфельд-плац. Сортир был совершенно разбит. Рукомойники не работали. Пришлось чистить машину водой из вонючего очка. Я часто так поступала, потому что часто в сортирах было слишком людно, чтобы светиться с машиной у рукомойника.

Этот левый героин убил меня капитально... Я чуть не рухнула прямо в очко! Ничего - очнулась, но все равно мне было как-то не по себе. Пошли в «Саунд». Давно не были! Детлеф выжигал на танцполе, а я прислонялась к автомату с апельсиновым соком. Сверху в автомате была маленькая дырочка. Я втолкнула в дырку две вложенные одна в другую соломинки и пила-попивала сок, совершенно бесплатно! Потом пошла блевать.
Когда я вернулась, ко мне подошел один из менеджеров «Саунда». Он сказал мне на ухо, что я проклятая наркушница и сейчас же пойду с ним. Ох, я испугалась! Он схватил меня за руку и, протащив волоком через весь зал, открыл дверь в помещение, где хранились все эти ящики с бутылками. Там посреди склада стоял высокий табурет, ну, как у стойки в баре.
А я знала, что сейчас будет. Часто слышала об этом... Они раздевали нарков и других, кого не хотели видеть в клубе, и привязывали их к этой табуретке. Потом лупили их плетками. Я слышала о ребятах, которые подолгу лежали в больнице с прошибленной головой или переломами после обработки на этом складе. Были так запуганы, что даже не обращались в полицию. Эта братва в «Саунде» развлекалась не только из чистого садизма, но и для того, чтобы выкурить нарков из заведения, так как полиция постоянно угрожала им прикрыть лавочку! Впрочем, наркушниц, которые спали с этими менеджерами, никто не трогал. Да уж! - этот «Саунд» был совершенно безумным ангаром, и если бы родители знали, что на самом деле происходит в «самой модной дискотеке Европы», они просто не пустили бы туда своих детей. Сутенеры вербовали там тинейджеров, и менеджерская команда не вмешивалась в это...
У меня началась паника: одной ногой я была уже на складе. С силой, неизвестно откуда взявшейся, я вырвалась из рук этого извращенца, и как сумасшедшая, рванула к выходу. Была уже почти на улице, когда он снова схватил меня и грохнул со всей дури о машину, что стояла рядом. Я не чувствовала боли... Я боялась за Детлефа. Они же знали, что мы всегда вместе! И я не видела его, с тех пор как он, совершено обторченный, пошел на танцпол.
Я добежала до телефонной будки и набрала полицию. Сказала, что моего друга как раз сейчас разносят в «Саунде». Полиция очень воодушевилась моим рассказом, и уже через пару минут они подвалили к клубу целым фургоном. Им очень уж хотелось заполучить прямые улики против «Саунда», чтобы, наконец, закрыть их ко всем чертям! Как минимум дюжина полицаев перерыли «Саунд» в поисках Детлефа. Ни следа, и тут мне пришла в голову идея позвонить Рольфу. Детлеф был уже в кровати...
Полицейские сказали: «Вся обдолбанная! Глючит, наверное. Ты этого... - больше так с нами не шути!» Я поехала домой, думая, что героин потихоньку сводит меня с ума.
Единственным последствием всех моих задержаний и прихватов было приглашение явиться в уголовную полицию. В три часа дня в отдел на Гота-штрассе, кабинет 314. Впоследствии мне часто пришлось там бывать...
В тот день я из школы заехала сначала домой, чтобы там нормально вмазаться. Я думала, что если обдолбаюсь как следует, то душманы не смогут мне навредить. Оказалось, что у меня нет лимона, а порошок выглядел очень грязным, - вообще, он с каждым месяцем становился все хуже... Ширево шло через многие руки: от больших боссов к дилерам помельче. И каждый добавлял туда какую-то гадость, чтобы увеличить свой заработок. Ну ладно, мне надо было как-то растворить этот свинячий порошок... Я взяла уксус, - там ведь тоже есть кислота, - и налила в ложку, где уже был порошок. Слишком много налила! Но, что делать, теперь надо было колоть - не могла же я все выбросить!
Вогнала раствор в жилу и сразу ушла... Очнулась через час. Шприц все еще торчал в руке. У меня зверски раскалывалась голова. Я подумала - сдохну через полчасика, наверное! Я лежала на полу и плакала. Но умирать в одиночестве мне не хотелось, и я на четвереньках доползла до телефона. Где-то десять минут прошло, прежде чем мне удалось набрать рабочий телефон мамы. Я смогла только прошептать в трубку: «Пожалуйста, пожалуйста, мамочка, я умираю!»- и снова вырубилась.
Когда пришла мама, я уже могла подняться и попыталась взять себя в руки, хотя голова просто отваливалась. Я сказала: «А, ерунда, опять был этот дурацкий припадок кровообращения!»

Дата добавления: 2015-10-30