Я, мои друзья и героин 4 страница

Пит, напуганный, сказал: «Черт, что за дьявольский гараж здесь!» Потом ему неожиданно показалось, что его одного тут прет, и он спросил меня: «Ну, так куда ж ты там задевала колесо?» Он взглянул на меня и спустя некоторое время промолвил: «Елки-палки, девушка, я ничего не хочу сказать, но у тебя зрачки, как блюдца».

Мы вышли из гаража. Снаружи было чудесно. Я села на траву. Одна стена дома была оранжевой, она подалась вперед и словно занялась пламенем - в ней отражалось восходящее солнце. Тени двигались повсюду так, словно хотели освободить место солнечному свету.

Мы отправились к Питу домой. Пит хорошо рисовал, его картины висели по стенам. На одной из них была намалевана какая-то дико жирная кобыла, а на кобыле сидел скелет с косой. Я видела картину уже пару раз и знала, что это смерть. Но сейчас рисунок не испугал меня. У меня были такие наивные мысли, что смерть никогда не завладеет такой толстой лошадью; она уже потеряла власть над ней. Мы долго говорили о картине. Пит дал мне пару дисков. Сказал: «Там есть прибойные темы, очень хороши с кислотой», Я пошла домой.

Мама, конечно, еще не ложилась, Начался обычный разговор. Где я была... Так дальше не может продолжаться... И вообще... И все такое… Я чуть не расхохоталась ей в лицо, такой смешной и неуклюжей она мне показалась. Толстая и жирная в своей ночной рубашке, лицо перекошено от ярости. Как те козлы в метро!

Я не говорила ни слова. Мы вообще редко с ней разговаривали теперь. Так, только в самых необходимых случаях. По утрам мы говорили друг другу «доброе утро», и иногда вечером – «спокойной ночи». Ни мама, ни ее внимание и забота были мне не нужны, так мне казалось.

Мама, Клаус и я - мы жили как будто в разных мирах. У них не было ни малейшего представления о том, чем я занимаюсь. Они думали, что я нормальный ребенок в трудном возрасте. А что я могла бы им рассказать о своей жизни? Они бы и слушать не стали, просто запретили бы выходить из дому и привет! Маму, между тем, мне было очень жалко: в постоянном напряге, она, уставшая, приходила с работы только для того, чтобы приняться за домашние заботы. Но я думала, что старики сами виноваты, раз ведут такую обывательскую жизнь...

Мама Кристины: Я часто спрашиваю себя, почему я не заметила раньше, что с Кристиной что-то не в порядке. Простой вопрос, но ответить на него искренне я смогла только после разговоров с другими родителями, чьи дети оказались в похожей ситуации - я просто боялась признаться себе в том, что моя дочь наркоманка. И я предпочитала обманывать себя до тех пор, пока это не стало невозможным…

Мой которым я жила после развода с супругом, заподозрил неладное раньше меня. Но я ему говорила только: «Что ты несешь? Она же еще ребенок!» Пожалуй, это было самой большой ошибкой, вообразить себе, что твой ребенок еще слишком ребенок. Когда Кристина начала изолироваться от нас, все чаще избегать общения, предпочитая проводить выходные с друзьями, вместо того чтобы предпринять что-нибудь с нами,- вот когда нужно было задавать себе эти вопросы «отчего» и «почему». Я же отнеслась к этому чересчур легкомысленно.

Когда работаешь, вероятно просто невозможно добросовестно воспитывать детей - времени не остается. Так устаешь, хочется самой отдохнуть, и ты вполне рада, если дети идут своей дорогой. Да, конечно, иногда Кристина приходила домой слишком поздно. Но у нее всегда было наготове какое-нибудь оправдание, и я с готовностью ей верила. Такие редкие проступки, как и ее временами чересчур строптивое поведение, казались мне вполне естественными для такого возраста, и я думала, что со временем это пройдет.

Я не хотела принуждать Кристину ни к чему… Я слишком хорошо узнала, что это такое, на собственном опыте. Мой отец был чрезвычайно строгим человеком. В гессенской деревне, где я выросла, он - владелец каменоломни, был уважаемым человеком. Но его воспитание состояло из одних только запретов. О молодых людях мне не следовало и заговаривать, если я не хотела получить оплеуху…

Я хорошо помню одну субботнюю прогулку с подругой. Много дальше, чем в ста метрах позади нас, шли два молодых парня. А тут как раз мой отец проезжал мимо, возвращаясь с футбольного матча. Он остановился и прямо посреди улицы влепил мне пощечину. Втащил меня в машину и отвез домой. Просто потому, что сзади нас шли какие-то парни... Это сделало меня очень упрямой. Мне было шестнадцать лет и я думала:

«Когда ж ты, наконец, сдохнешь?

Моя мама, золотое сердце, не смела и рта открыть дома. Мне не позволили учиться на акушерку, как я того хотела, нет - по настоянию отца я принялась изучать экономику, чтобы потом, как он планировал, вести его бухгалтерию. В это самое время я и познакомилась с Ричардом, моим будущим мужем. Он был на год старше меня и изучал агрономию. Должен был стать управляющим, тоже по желанию своего отца... Сначала мы просто дружили. Но чем больше усилий предпринимал мой отец, чтобы разрушить эту дружбу, тем более упрямой становилась я. И скоро я видела только один выход – забеременеть, чтобы выйти замуж и, таким образом, освободиться от него.

Так и случилось, когда мне было восемнадцать Ричард сразу же забросил свою учебу, и мы переехали в северную Германию, где жили его родители. Брак с самого начала оказался безнадежен. Еще во время моей беременности, я не могла рассчитывать на мужа - дни и ночи напролет я проводила одна. У него в голове были только его «Порше», и честолюбивые планы. Никакая работа его не устраивала. Он непременно хотел чего-то лучшего, хотел иметь вес среди людей. Он часто и охотно говорил о том, что представляла собой его семья до войны. Его деду в Восточной Германии принадлежали ежедневная газета, ювелирный магазин, мясная лавка. Земли у них еще оставались. Ричард то мечтал открыть транспортную фирму, то автосалон, то основать с каким-то знакомым сельскохозяйственное предприятие. Собственно говоря, нигде дальше первоначальных контактов он не продвигался… Свою досаду он выплескивал на детей дома, и если я становилась между, то в ход шли и кулаки.

Деньги на жизнь в основном зарабатывала я. Когда Кристине было четыре года, я получила очень хорошее место в брачном агентстве. Если договоры подписывались на выходных, то Ричард помогал мне. Так два года прошли более или менее сносно. Потом Ричард поссорился с боссом, и я потеряла работу, вот… Ну а Ричард теперь хотел открыть собственное грандиозное по размаху брачное агентство. Местом нахождения штаб-квартиры он выбрал берлин.

В шестьдесят восьмом мы переехали. С переездом я связывала и надежду на второе рождение нашего брака. Но вместо представительного офиса и соответствующей роскошной квартиры мы очутились в двух с половиной комнатах в Гропиусштадте на самой окраине Берлина, - Ричарду не удалось раздобыть необходимый стартовый капитал, И все пошло по старому… Ричард вымещал свою злобу на мне и детях, а я в лучшем случае подрабатывала где-то, - как специалист по торговле. Он же все никак не мог смириться со статусом одного из тех маленьких людей, что живут в Гропиусштадте

Я часто думала о разводе, но мне не хватало мужества. Так уж вышло, что те остатки самоуважения, что я спасла от моего отца, разрушил Ричард…

На счастье, я быстро нашла солидную конторскую работу в Берлине за тысячу в месяц чистыми. Это чувство - быть признанной и снова работать - придало мне сил. Ричард, между тем, со своей болезненной манией величия выглядел все смешнее; трения между нами становились все невыносимей. Из массы попыток разорвать отношения так ничего и не выходило. Я была все-таки очень привязана к нему. Может, потому что он был моим первым мужчиной. И из-за детей, конечно… С детским садом для девочек ничего не получилось, да я бы и не смогла его оплачивать. Так что даже было неплохо, что хоть Ричард время от времени бывал дома. Так я и откладывала развод до тех пор, пока в 1973 году не почувствовала в себе силы исправить эту ошибку. Я пошла к адвокату…

Я хотела уберечь Кристину от того, что пришлось пережить мне. Еще при ее рождении я поклялась себе: она должна вырасти такой, чтобы с ней никогда не случилось того, что случилось с тобой. Она должна развиваться свободно, без давления со стороны, - все как говорит современная воспитательная наука. Позже я просто совсем распустила ее, все сходило ей с рук…

После развода мне пришлось искать себе жилье, - Ричард отказался выезжать. Я нашла квартиру в пользующемся налоговыми льготами кооперативе. Она стоила шестьсот марок, включая гараж, хотя у меня не было машины. Собственно говоря, для меня это было слишком дорого. Но выбора у меня не было - пришлось снять. Я хотела наконец-то съехать от мужа. Я хотела начать все заново и для себя и для моих детей; деньги не играли здесь никакой роли!

Ричард был не в состоянии платить за детей. Я сказала себе: что делать, ничего не остается, ты должна взять себя в руки, работать сверхурочно, чтобы хоть что-то принести детям. Им же между тем было уже десять и одиннадцать лет, а в детской у них была только самая скромная мебель. Даже приличных кроватей и то не было, - все с миру по нитке. И у меня болело сердце, что я не могу обеспечить своим детям уютный дом.

Эту свою вину перед детьми я и хотела возместить после развода. Я хотела, наконец, иметь милую квартиру, где я и мои дети чувствовали бы себя дома. Это была моя мечта… Для этого я работала… И для того, чтобы им хватало на что-то еще, на хорошую одежду, на загородные прогулки по выходным; все это определенно стоило денег.

Я преследовала эту цель с огромным воодушевлением. Я купила им в комнату обои, какие они хотели, красивый детский мебельный гарнитур, и в семьдесят пятом году я смогла подарить Кристине новый проигрыватель. Эти покупки доставляли мне огромное удовольствие, я была так рада, что наконец-то могу хоть что-то сделать для детей!

И поздно вечером, возвращаясь с работы домой, я приносила им еще кое-чего. Мелочи, конечно… Но я находила в том несказанное счастье, покупая для них что-нибудь в Карштадте или Вертхайме. Как правило, это были уцененные товары. Иногда какие-то особенные сладости, какая-то необычная точилка для карандашей и тому подобные безделушки. Девочки бросались мне на шею, и у меня тогда было такое праздничное чувство - прямо как на Рождество!

Сейчас я, конечно, осознаю, что этими жалкими подарочками я просто хотела откупиться от своей совести. Я ведь понимала, что мало времени провожу с детьми.., деньги это только деньги. Мне нужно было заботиться о детях, вместо этой сумасшедшей работы… Я и сама сегодня не понимаю, как же я так оставила детей одних. Как будто этими красивыми вещами можно что-то восполнить. Лучше бы я получала социальное пособие, пока я нужна была детям. Но получать Социальное пособие было для меня позором. Еще родители вдолбили мне в голову, что человек не должен быть грузом на шее государства. Может, я должна была подать в суд на алименты… Не знаю, В любом случае, от этих бешеных стараний организовать уют в квартире я совершенно потеряла голову, упустив самое важное… Как ни крути, в конце концов я всегда упрекаю себя в этом. Я слишком часто предоставляла детей самим себе. А Кристине определенно нужно было больше поддержки, больше заботы, а она только немного неустойчивей и впечатлительней своей младшей сестры. Тогда я ничуть не думала, что Кристина может покатиться по наклонной. Хотя я каждый день видела, какие сцены разыгрываются в том городе- спутнике, где мы жили. Постоянные драки, бесконечный алкоголь, кто-то лежит в сточной канаве… Но я вообразила себе, что если ты будешь примером своим детям, не станешь пьяной болтаться по округе и делать под себя, то все будет в порядке…

Я действительно думала, что все пойдет как надо. Утром дети уходили в школу, днем возвращались и готовили себе обед, а вечером они часто ходили на ипподром на Липшиц-алле. Они обе очень любят животных…

Некоторое время все было хорошо. Не считая некоторой сложностей в отношениях между детьми и Клаусом, моим другом, который как раз жил у нас. Дети ревновали меня к нему, и наоборот. Кроме работы, домашнего хозяйства и детей, был же еще и он, для которого я тоже хотела быть дома! Он один сохранял спокойствие в этой суматохе. И тут я сделала еще одну тяжелую ошибку - я захотела иметь возможность посвящать ему немного больше времени и позволила нашей младшей переехать к отцу… Он давно заманивал ее к себе всеми возможными посулами, потому что чувствовал себя очень одиноко…

Теперь Кристина оставалась совершенно одна, приходя домой из школы. В это-то время злой рок и свел ее с этими друзьями…Но как я могла заподозрить такое? Кесси, ее школьная подруга и соседка, с которой они часто проводили время, казалась мне вполне рассудительной девушкой. И мама Кесси время от времени приглядывала за ними обоими. Иногда Кристина была у Кесси, иногда Кесси у нас…

Они обе были в таком возрасте, так двенадцать- тринадцать лет, когда из любопытства хочется попробовать все на свете. И я не была против, когда они ходили вечерами в молодежный клуб, - «Дом Центра» он назывался, - культурное учреждение евангелического центра в Гропиусштадте. Конечно, я была просто уверенна, что у церковников-то она в надежных руках. То, что молодежи в «Доме» позволяли курить гашиш, - так мне это даже в страшном сне присниться не могло!

Напротив, я успокоилась, видя, что Кристина становится нормальным веселым подростком, и не так часто тоскует по сестре. С тех пор, как они подружились с Кесси, она смеялась все чаще. Иногда они обе были так необузданны и нелепы, что и я не могла удержаться от смеха. Откуда же мне было знать, что причиной этого веселья был гашиш или еще какие-то наркотические таблетки?

Моей семьей была тусовка. У нас там было хоть залейся и дружбы, и ласки, и любви. Уже эти нежные поцелуи при встрече нравились мне невообразимо. Мой отец никогда меня так не целовал. Проблем как будто и не было в компании - мы никогда не говорили о наших проблемах. Никто не пытался грузить других всем дерьмом с работы или из дома. Когда мы были вместе, то жалкий мир, окружавший нас, просто не существовал. Мы говорили только о музыке и о гашише. Иногда об одежде, а иногда о людях, боровшихся с этим полицейским обществом. Они казались нам героями, и мы встречали с полным одобрением известия о том, что где-то угнали машину или обчистили банк.

После кислоты я по-настоящему породнилась с компанией. Мультики были настоящим кайфом. И я была рада, что не напоролась в глюках на ужас. Это бывает с новичками, - такие приходы, полные ужаса и кошмаров… Нет, у меня все было благополучно. Значит, мне было можно. Теперь я глотала колеса всякий раз, когда они у меня были.

У меня появилось совершенно новое отношение ко всему вокруг. Я снова стала гулять на природе. Раньше я гуляла с собакой и поэтому ощущала природу как-то больше через эмоции собаки. Теперь же я перед прогулкой раскуривала косячок - ну, если еще, конечно, не была под колесом. Я переживала природу совсем по-другому. Она уже не была такой, какой она кажется всем, - она была лучше! Природа распадалась на отдельные цвета, формы и запахи, и они отражались в моем настроении! Жизнь, которую я вела, казалась мне просто великолепной, и следующие несколько месяцев я была довольна собой на сто процентов.

Потом в компании наступил некоторый застой. Хэш и кислота уже не цепляли... К ним мы полностью привыкли. Обшабашиться дурью или кислотой было самым обыденным делом, не приносящим никаких новых впечатлений. И вот кто-то из наших прилетел в клуб и криком прошептал: «Люди, у меня есть, кое-что новенькое! Эфедрин! Вещь - атас!»

Я сожрала две таблетки эфедрина возбуждающего средства - не зная точно, что это такое вообще, и залила их пивом - так делали и другие. Ох, пиво это далось мне не без усилий! Я ведь просто люто ненавидела пиво, потому что ненавидела людей, которые нажираются пивом!

Неожиданно оказалось, что клуб просто завален колесами. В тот же вечер я приняла еще и «мандракс» - сильное снотворное. Все мне казалось прекрасным, и наши ребята особенно...

В последующие недели мы плотно сели на колеса и, несомненно, подправили дела в фармацевтической промышленности.

Между тем, в школе у меня было все больше и больше проблем. Я страшно не высыпалась. Никаких домашних заданий я, естественно, уже давно не делала, но каким-то чудом меня перевели в восьмой класс. Только в некоторых предметах, таких как немецкий или обществоведение, у меня еще получалось, потому что они меня все-таки интересовали...

Но как раз на тех уроках, где я еще хоть что-то делала, возникало все больше сложностей, И с учителями и с классом. Мне казалось просто невыносимым то, как люди обходились друг с другом в школе. Я помню только одну большую стычку с преподом; он вел у нас охрану природы. Класс был совершенно апатичен, предмет не интересовал никого, потому что там ничего не надо было записывать или учить. Его болтовня страшно действовала мне на нервы - он обо всем говорил как бы мимоходом. Я слушала-слушала, потом вдруг слетела с катушек и рявкнула ему в запале: «Что за бред вы тут несете! Что у вас называется охраной природы! давайте начнем с того, что научим людей нормально обходиться друг с другом! Именно этому мы должны в первую очередь научиться в сраной школе! Люди должны быть внимательнее друг к другу! Нельзя давить слабых в погоне за оценками! Зачем эта конкуренция?»

И так далее и тому подобное... Этот препод мне еще нравился. И я в ярости орала на него, потому что думала, хоть он-то поймет, о чем я...

Для меня эта школа была самым вонючим местом в мире. Отношения с учителями не складывались, хоть убей. Солидарности среди учеников не было никакой, все посещали разные курсы, и каждый старался самоутвердится за счет других. Никто никому не помогал, каждый хотел быть лучшим. Преподы отрывались на учениках - у них была власть ставить оценки. На тех же добродушных преподах, которые не смогли отстоять свой авторитет, отрывались в свою очередь ученики...

Я понимала, что бороться с этим бесполезно, но все-таки продолжала срывать занятия. Большинство в классе поддерживало меня, когда я несла всякую чушь, но когда я пыталась серьезно говорить о том, что школа это дерьмо, - они молчали.

Ну и фиг с ними, меня это не расстраивало, я хотела признания только в своей компании, где не было всего этого людоедства! Но даже в компании я теперь часто сидела в стороне и реже вступала в разговор. Болтали все время об одном и том же: хэш, музыка, последний приход, а потом все больше и больше о ценах на гашиш, ЛСД, и разные таблетки. Я же, как правило, была слишком обдолбана, чтобы разговаривать, и просто тихо сидела, уставясь в стену...

Теперь передо мной была только одна манящая цель, и называлась эта цель - «Саунд». «Саунд» - это дискотека на Гентинер-штрассе в Тиргартене. По всему городу плакаты кричали: «Саунд» - самая модная дискотека Европы!» Наши ребята все чаще зависали в «Саунде». Туда, правда, пускали только с шестнадцати лет, мне же едва исполнилось тринадцать, и даже поменяв дату рождения в моем ученическом удостоверении, я всегда боялась, что меня просто не пустят туда.

Я знала, что «Саунд» - это сцена. Там можно было найти практически все наркотики в диапазоне от гашиша, мандракса и валиума и вплоть до героина. Вот там-то, наверное, совершенно фантастические люди, думала я! Для меня, маленькой девочки с самой окраины города, попасть в «Саунд» было пределом всех мечтаний; он казался мне сказочным дворцом - сверкание и блеск! Сумасшедший свет, музыка и, конечно, - люди!

Каждый раз я собиралась отправиться туда с ребятами, но все никак не получалось. Теперь вместе с Кесси мы разработали точный план. В субботу я сказала маме, что собираюсь ночевать у Кесси, а Кесси сказала своей матери, что ночует у меня. Мамы, ничего не подозревая, повелись на эту тему. Еще с нами должна была идти одна из подружек Кесси, чуть постарше нас. ее звали Пегги. Мы встретились в субботу вечером и теперь ждали ее друга Мишу. Кесси мне очень торжественно сказала, что Миша сидит на гере, то есть колется героином, и я волновалась в предвкушении такого знакомства, потому что до сих пор не знала ни одного иглового.

Да..., пришедшим наконец Мишей мы были просто сражены наповал - настолько он был круче наших недоносков! Миша презрительно так смотрел на нас сверху вниз, едва замечая, и я снова подумала о том, что мне только тринадцать, и что до игловых мне еще очень расти и расти. Я чувствовала себя полным ничтожеством.

Жаль, но через пару месяцев Миша умер.

Мы вышли из дома и поехали на Курфюрстен-штрассе. Так далеко от дома я еще никогда не заезжала, и теперь чувствовала себя очень неуютно. Курфюрстен-штрассе в районе Потсдамской развязки выглядела мерзко. Повсюду шлялись девушки. Я, конечно, не знала тогда, что там, на Курфюрстен-штрассе, находится основная авто-панель Западного Берлина, и что эти девушки там просто работают. Какие-то гадкие типы шаркали туда-сюда. Пегги сказала, это дилеры. О, если бы мне кто-нибудь сказал, что я проведу в этом жутком месте еще хоть один день, я бы сочла его сумасшедшим!

Наконец мы подошли к «Саунду», зашли внутрь. Э, нет, меня чуть не постиг удар, когда я увидела, что это такое! Абсолютно ничего общего с тем, что я себе представляла. «Самая модная дискотека Европы» оказалась обычным подвалом с низкими потолками. Там было громко и грязно. Толпы торчков самозабвенно отплясывали на танцполе. Никаких контактов между людьми вообще... Было чудовищно душно, и только вентиляторы взбивали эту вонь вверх и вниз.

Я села на скамейку и не смела носа с нее сунуть. У меня было чувство, что все пялятся на меня, понимая, что я новенькая, Я была совершенно чужой здесь... Кесси-то освоилась быстро! Все это время она шныряла по клубу и клеила прикольных пацанов. Сказала, что в жизни не видела столько крутых парней в одном месте! Я же как будто приросла к скамейке. Наши все глотали какие-то колеса и пили пиво, но я не хотела ничего, и всю ночь просидела за двумя стаканами персикового сока. Ох, лучше я бы поехала домой! Но домой было нельзя я ведь сказала Маме, что ночую у Кесси. Я ждала только пяти часов - лавочка закрывалась в пять. Я подумала на секунду, как было бы хорошо, если моя мама разгадала обман, оказалась бы рядом и забрала меня домой. Потом я заснула...

Меня разбудили в пять. Кесси сказала, что едет с Пегги домой. У меня ужасно болел живот. Никто не заботился обо мне. Я побрела одна вверх по Курфюрстен-штрассе к метро. В метро было много бухих. Меня тошнило.

Давно уже я не открывала дверь своей квартиры с такой радостью. Маме, вышедшей из спальни, я сказала, что Кесси слишком рано прогнулась, и я пришла домой, чтобы выспаться в тишине. Взяла обеих кошек в постель и улеглась. Засыпая, я думала: «Кристина, это не твой мир! Что-то здесь не так, что-то ты сделала неправильно!»

Когда я, наконец, очнулась - после полудня, мне все еще было нехорошо. Нужно было поговорить с кем-нибудь о том, что было вчера. Я знала, что ни с кем из компании об этом не поговоришь. Не поймут. С кем же тогда? Только с мамой, получается!

Я не знала, с чего начать, Я сказала: «Слышь, мамочка, я была вчера с Кесси в «Саунде». Моя мама испуганно обернулась. Я сказала: «Не, это было здорово. Огромная контора... Там даже кино внутри есть…»

Мама тут же принялась читать мне обычные нравоучения, а я ждала вопросов. Но моя мама не задавала вопросов. В это воскресенье она опять, как и обычно, была загружена выше крыши. Домашнее хозяйство, готовка, проблемы с Клаусом. Уж конечно, лишняя головная боль ей была не нужна, и она явно не хотела ввязываться в долгие пересуды. Может быть, многого она просто не хотела знать...

Говорить же самой у меня не хватало смелости, да я даже и не знала, стоит ля говорить об этом, И в самом деле, зачем мне эти сложности, - я ведь предпочитала жить так, как получиться. Я никогда не думала о завтрашнем дне. У меня не было никаких планов. К чему мне планы? Мы никогда не говорили о будущем.

На следующих выходных Кесси ночевала у меня, и мама разрешила нам пойти в «Саунд». Из «Саунда» мне пришлось тащить Кесси домой буквально на плечах. Она была совершенно обдолбана. Я тоже наглоталась прилично, но была еще под контролем. Кесси стояла как вкопанная на улице перед нашим домом и находила очень возбуждающим то, как к ней подбираются два фонарика. В последнюю секунду я вытащила ее из-под машины. Мы зашли в квартиру, и я поторопилась побыстрее затолкать ее в мою комнату. Ну, конечно - сразу за нами в комнату вошла мама! Она стала у двери, и одновременно у нас с Кесси возникла в головах сумасшедшая картина. Нам показалось, что мама такая толстая, что просто не пролезает в дверь. Мы начали ржать и уже не могли остановиться. Мама казалась мне такой добродушной, страдающей ожирением бабой-ягой с костью в волосах. Мы ржали, и мама радостно смеялась с нами. Она, должно быть, думала, - ах, какие славные и немного вздорные тинейджеры!

Почти каждую субботу Кесси брала меня в «Саунд». Я ходила с ней, потому что других альтернатив у меня просто не было - не могла же я дома сидеть! Мало-помалу я привыкла к «Саунду». Так и говорила маме, что иду в «Саунд», и она разрешала мне оставаться там до последней электрички...

Так прошло несколько летних недель. Как-то раз мы с Кесси собирались уйти на всю ночь. Я сказала маме, что ночую у Кесси, а Кесси - что у меня. Тогда этот прием еще срабатывал, потому что у нас не было телефона, и мама не могла перепроверить, где я на самом деле. Мы зашли сначала в дом и быстро-быстро выжрали там две бутылки вина. Потом слепили просто зверский косяк, а Кесси закинулась еще эфедрином и начала тележить. После эфедрина иногда просыпается совесть, и начинаешь морали себе читать.

Потом вдруг оказалось, что Кесси неожиданно исчезла, и я заволновалась. Разыскивая ее, я пошла к метро. Она сидела на скамейке в вестибюле станции, и перед ней на полу валялась куча жареной картошки. Только я ее растолкала, как подошел поезд. Из поезда выгрузилась мама Кесси. Она работала в сауне и теперь около десяти возвращалась домой. Тут-то она и увидела дочку, которая, как она думала, мирно спит у меня дома! Без лишних разговоров Кесси получила в левое ухо и в правое ухо. Оплеухи эхом отозвались по всей станции. Кесси стошнило. Мама, схватив дочь полицейским захватом, убралась прочь...

Эти оплеухи на станции Вуцки-аллее действительно спасли Кесси целую жизнь - не меньше! Не будь их, она бы еще раньше меня окопалась и на сцене и на панели и уж точно не писала бы сейчас выпускных экзаменов,

Ну, в общем, Кесси запретили общаться со мной. По вечерам ее вообще не выпускали из дома теперь. Я снова страдала от одиночества. Той старой компании в «Доме» мне уже не хватало: всю неделю я проводила с ними в клубе, но представить себе уикендов без «Саунда» уже не могла. «Саунд» нравился мне все больше и больше, а люди оттуда казались все круче и круче. Они были настоящими звездами для меня... Не то что эти сопляки, никогда по-настоящему не выходившие из Гропиусштадта! У меня, правда, появились проблемы с кассой. Потому что Кесси всегда давали сто марок в месяц на карманные расходы, которые мы и спускали на хэш и колеса. Теперь же мне приходилось выпрашивать деньги или просто воровать...

Ну что ж, буду ходить в «Саунд» одна, а что делать! В следующую пятницу я зашла в аптеку и купила упаковку эфедрина за три марки - он продавался без рецепта. Два колеса меня уже не брали, я закидывалась четырьмя-пятью. Сделала привал в «Доме» и, стрельнув у людей огромный косяк, пошла к метро, чувствуя себя просто круто обторченной. Я не думала о Кесси я вообще ни о чем не думала. Я просто существовала и ладно... Тем более что существовала я в таком крутом, таком опьяняющем мире!

В метро было все как надо. На каждой станции в вагон входили все новые и новые люди, и видно было по ним, что они едут туда же, куда и я - в «Саунд»... Чудные в своих одеяниях, с длинными волосами и на десятисантиметровых подошвах... Мои звезды, звезды «Саунда»! Вопрос, идти в «Саунд» или нет, отпал сам собой. А, я была просто здорово обдолбана! Косяк в клубе оказался что надо!

На лестнице в «Саунде» я столкнулась с парнем. Мы переглянулись, он что-то сказал. Симпатишный! Высокий, стройный, с длинными волосами и ну просто очень крутой! Я начала болтать с ним еще на лестнице. Я была в ударе. С каждой фразой мы все лучше и лучше понимали, что созданы друга для друга - примерно так! Нам нравилась одинаковая музыка, и нас похоже глючило под колесами. Его звали Атце... Он был первым парнем, который мне понравился на все сто! Я влюбилась в него в тот же вечер! Я влюбилась впервые в моей жизни!

Атце познакомил меня со своими друзьями - очень крутая компания! Я сразу же разговорилась с ними. Речь шла о наркотиках - о том, как быстрее заторчать. И у меня было уже что сказать по этому вопросу. Они говорили и о гере - о героине. Все были согласны, что это страшный наркотик, что если человек начинает употреблять героин, то это то же самое, как если бы он пустил себе пулю в голову. И я сказала: «Да, да, ну эти ребята, игловые, наверное полные идиоты»...

Потом заговорили об ушивании штанов. Тут у меня тоже был солидный опыт. Я так стремительно худела, что чуть ли не каждую неделю мне приходилось ушивать джинсы... Узкие брюки были отличительным знаком людей из «Саунда». Я могла дать им пару дельных советов по шитью. Ушивание штанов было единственной работой, которой я занималась.

Я сразу плотно вписалась в компанию Атце. Совсем без борьбы... Я сама удивилась, откуда у мели такая самоуверенность и внутреннее спокойствие. А еще мне очень понравился там один паренек. Его звали Детлеф. Он был совсем другим, чем Атце. Он выглядел очень изящно, миниатюрно, был очень мягким и каким-то немного детским. Они называли его «Пупсик». Ему было шестнадцать. С ним мы ладили лучше всех, Ну, кто там еще был? Была одна крутая чувиха, Астрид, настоящий чемпион по колесам. Она постоянно отпускала такие шуточки, что все катались со смеху. На все случаи у нее была приготовлена пословица. С Блэки нужно было быть острожным. Его очень задевало, если кто-то начинал гнать. Только Рулет мне не нравился. Он был бабником. От таких типов после опыта с Кати меня тошнило. Но Рулет не так часто объявлялся у нас, слава богу...

Дата добавления: 2015-10-30