Пища для размышлений от Дженни Маески. Горько‑сладкие мечты

Горько‑сладкие мечты

Эйлин несколько лет работала в пекарне. Она любит шоколад, как никакой другой наш клиент. Шоколад обладает волшебными свойствами, если приготовлен правильно. Он хорош в те дни, когда кажется, что весь мир настроен против вас, или в годовщину какого‑то печального события, если оно вас сильно огорчает. Добавьте немного ликера, и он раскроет лучшие оттенки вашего шоколада. «Франжелико» – хороший выбор, Приготовленный в Италии из жареного фундука, упакованный в красивую коробочку, он напоминает сироп для кексов, но не перебивает вкус остальных ингредиентов.

Содержание какао имеет большое значение. Не верьте тем, кто говорит обратное. Самый вкусный шоколад имеет содержание какао 70 % и больше. Не берите продукты с ванилином, химическим заменителем настоящей ванили. И последний, самый важный совет: выбирайте шоколад, который содержит масло какао. Интересный факт: он тает при 40 °C, температуре, близкой к температуре человеческого тела. Думаю, это неспроста.

Пирог из горького шоколада по рецепту Эйлин

Сахар для присыпания формы

2 брусочка несоленого сливочного масла

6 унций, или 150 г, раскрошенного полусладкого шоколада

3 унции раскрошенного темного шоколада без сахара

1¼ чашки сахара

4 крупных яйца

1 столовая ложка муки

слегка подслащенные взбитые сливки

1 столовая ложка ликера «Франжелико»

жареный измельченный фундук

Разогрейте духовку до 160 °C. Смажьте сливочным маслом форму диаметром 23 см. Посыпьте ее дно и края сахаром. Положите в форму фольгу так, чтобы ее края выходили за бортики на 5 см.

В стеклянную чашку поместите сливочное масло, шоколад и растопите их в микроволновке. Смешайте до однородной массы.

Добавьте взбитые с сахаром яйца и перемешайте. Помешивая, добавьте муку. Перемешайте. Вылейте смесь в приготовленную форму. Поставьте пирог на большой противень. Налейте в противень воду так, чтобы форма с пирогом была погружена в нее на 1 см. Выпекайте пирог приблизительно в течение часа. Его поверхность должна покрыться корочкой, а если воткнуть в его центр зубочистку, то она должна выходить с налипшими мокры ми крошками.

Выньте форму с пирогом из воды и дайте ему полностью остыть. Положите пирог на тарелку. Добавьте к взбитым сливкам ликер «Франжелико». Украсьте пирог взбитыми сливками и посыпьте фундуком.

Глава 18

– Ты совершаешь большую ошибку, – сказал Рурк. – Вместо того чтобы остаться и решить проблему, убегаешь.

Дженни запретила себе смотреть на Рурка. Она ходила по спальне, пакуя свою единственную сумку.

– Какую проблему? – спросила Дженни, смущенная взглядом Рурка. – Насчет нас?

Он не ответил. Дженни этого и не ждала. И развивать тему дальше не хотела. Одно дело – предаваться мечтам о Рурке. В этом нет ничего плохого. Но когда Дженни начала представлять, что это и есть ее жизнь, она поняла: пора съезжать. Конечно, у нее было совсем мало вещей, и это ее странным образом радовало.

– Я и так пробыла здесь достаточно долго.

– Достаточно долго для чего? – Рурк оперся спиной о стену, скрестил руки на груди.

Дженни задумалась, соскучился ли Рурк по своей кровати, но спрашивать не стала.

– Для меня, чтобы я справилась с первоначальным потрясением, чтобы успела закончить дела. – Дженни взяла блузку и не глядя бросила ее в чемодан. – Приятно сознавать, что я никогда не была привязана к своей одежде. Я совсем по ней не скучаю. – Она встряхнула штаны от своей новой фланелевой пижамы и сложила их.

– А по чему ты скучаешь?

– Ты знаешь. По своим дневникам, по записям на жестком диске моего компьютера, по фотографиям, которые были лишь в одном экземпляре, по сувенирам и подаркам. Разным вещам, которые принадлежали моему дедушке. Это не ошибка, Рурк. Я должна двигаться дальше.

Он взял ее сумку.

– В таком случае не дай мне тебя остановить.

А он может, с замиранием сердца осознала Дженни. Рурк может произнести такие слова, которые заставят ее остаться или хотя бы выслушать его. Если бы сейчас Рурк сказал: «Ты нужна мне» или «Между нами что‑то есть», возможно, она бы уже разбирала свою сумку. Дженни повергло в шок осознание того, что Рурк может уговорить ее остаться, сказав всего лишь два слова: «Не уходи».

Он не говорил ничего подобного. И не собирался. Они не могли разговаривать о Джоуи. Из‑за случившегося Рурк завяз в чувстве вины, и Дженни знала: они оба считают, что ситуация так никогда и не разрешится. И это только к лучшему. Если бы Рурк попросил ее остаться, она могла бы ответить «да», и тогда их отношения закончились бы драмой, которая уничтожила бы недавно восстановленную дружбу.

Они вместе вышли на холодный воздух морозного утра. Дженни попрощалась с собаками, в последний раз погладила, потрепала их за ушами и неожиданно почувствовала тяжесть на сердце. Рурк уже грел машину. Дорога к вокзалу была короткой. Дженни смотрела в окно на старые здания, укрытые снежными шапками, и величавые обнаженные деревья, на крытый мост через реку, на причудливые церквушки и магазины. Все было таким знакомым. Дженни мысленно сфотографировала эти места, заменяя ими снимки, сгоревшие при пожаре.

Рурк припарковался у вокзала. Они выбрались из машины, Рурк выдвинул ручку дорожной сумки Дженни и покатил ее к входу в здание вокзала. Они стояли лицом друг к другу, вокруг них кружили снежинки.

– Ну. Я уезжаю, – произнесла Дженни.

– Удачи в большом городе, – ответил Рурк.

– Спасибо, Рурк. Спасибо за все.

– Могу я кое‑что сказать? – спросил он.

– Конечно. Все что угодно.

– Я буду ужасно по тебе скучать.

Дженни рассмеялась, чтобы скрыть истинные чувства.

– Зато ты снова будешь спать в своей кровати.

– А я так привык к дивану.

– Ну, теперь ты сможешь вернуться к своей любовной жизни.

– У меня нет любовной жизни.

– А все эти прекрасные дамы, с которыми ты встречаешься?

Рурк рассмеялся:

– Это не любовь.

– Тогда зачем ты с ними встречаешься?

Рурк засмеялся еще громче:

– Я не стану отвечать на этот вопрос.

– Ты должен. Однажды ты пообещал, что будешь рассказывать мне все. – И это было ложью, ведь Рурк так много скрывал о себе. – Что у вас с этими супермоделями, шеф?

– Ничего. Они приходят, они уходят, конец истории. Они никогда не станут для меня кем‑то, кроме подружек на выходной вечер.

– Откуда ты знаешь? Ты когда‑нибудь давал хоть одной девушке шанс?

– Откуда я знаю? – эхом откликнулся Рурк.

Он подошел к ней ближе. Очень нежно рукой, затянутой в кожаную перчатку, взял ее за подбородок и поднял ее лицо.

– Думаю, мы оба это знаем, – сказал он и запечатлел на губах Дженни сдержанный, но головокружительный поцелуй. – Желаю удачно добраться до Нью‑Йорка, – добавил Рурк и зашагал прочь.

Глава 19

Дженни взяла книгу в дорогу. Еще она взяла с собой ноутбук, в котором было столько всего, что хватило бы на несколько лет.

Несмотря на это, Дженни всю дорогу смотрела в окно. Неожиданные слова Рурка, воспоминания о том, как он целовал ее, преследовали Дженни всю дорогу до Центрального вокзала. Что ей теперь делать? Забыть о том, что сказал Рурк? Чем больше Дженни об этом думала, тем больше злилась. Когда она собралась уехать из города, он, наконец, решил раскрыть свои карты. Какой подходящий момент нашел! Ведь теперь ее не было рядом, чтобы заставить его сделать выбор.

Но опять же, она сама решила уехать. Точнее, убежать. Убежать от прошлого, в котором они не могли разобраться, от уверенности Рурка в том, что он предал Джоуи… они оба его предали.

Снежный ландшафт, проплывающий за окном, напоминал старинную гравюру. Постепенно пейзаж изменился. Снега стало меньше, а машин больше. Небо потяжелело, и мир вокруг потускнел. Длинные аллеи и пригородные дома уступили место городским высоткам.

Дженни смотрела на меняющийся пейзаж, и в ее груди пульсировала знакомая, непрошеная тревога.

Нет, подумала Дженни. Не может этого быть.

Всего за несколько минут ее ладони покрылись потом. Сердце в груди бешено стучало. Дженни закрыла глаза и выполнила упражнения, которые ей показывал доктор Барретт. Она вдохнула через нос и выдохнула через рот. Потом мысленно нарисовала уютное место, наполненное золотым светом, где никто и ничто не могло причинить ей вред. Она представила себе мир, в котором царили лишь доброта и любовь.

Не помогло. Дженни и не верила, что поможет. Она чувствовала себя пойманной в сеть, ужасно и глупо. Дженни была практичной реалисткой. Она не могла паниковать безо всякой причины.

Трясясь от страха, она шаткой походкой добралась до туалета. Там обтерла руки и лицо смоченным в воде бумажным полотенцем. Потом проглотила полтаблетки успокоительного и вернулась на свое место.

Таблетка начала действовать. Она словно окутывала колючие края паники мягкой тканью и приносила с собой сонливую вялость. Дженни знала, что это лишь временная передышка, вызванная искусственным путем, но сейчас была согласна на все что угодно.

Дженни откинулась на сиденье и безразлично уставилась в окно. Она пыталась сконцентрировать внимание на людях, которые куда‑то спешили, и представить их жизнь. Были ли у них семьи? Смеялись ли они все вместе? Причиняли ли друг другу боль? Справлялись ли с горем?

Но как бы Дженни ни старалась отвлечься, в ее сознании продолжала крутиться лишь одна мысль. Она думала, что приступы паники закончились, потому что с вечера в доме Грега их больше не случалось. Как глупо было думать, что дни, когда ей приходилось оценивать свое состояние по шкале, остались в прошлом.

Тревога вернулась и была еще сильнее, чем прежде. Дженни пришлось пересмотреть свои мысли по этому поводу.

Возможно, приступы прекратились не потому, что она привыкла к своей новой жизни. Возможно, они прекратились потому, что она была с Рурком.

Но ведь это бред, она не была с ним. Даже когда он поцеловал ее на вокзале на прощание – о боже, он целовал ее, и она таяла – она не была с ним!

Потому что иначе с ней случилось бы что‑нибудь похуже, чем приступ паники. Она бы вообще сошла с ума.

Дженни достала мобильный телефон. Набрала номер Рурка. Ее палец остановился над кнопкой вызова. Она могла позвонить ему. Ей необходимо спросить его о том поцелуе. Но что спрашивать?

Хватит, приказала себе Дженни, захлопывая телефон. Ее ждет Филипп, человек, который отчаянно хочет быть ей отцом. Войти в ее жизнь. Вот на что нужно обратить внимание.

Дженни не могла позволить себе упустить возможность начать новую жизнь из‑за какой‑то неправильной привязанности к Рурку Макнайту. Это был ее шанс проявить себя. Дженни хотела крепко встать на ноги, понять, кто она вдали от Авалона, от пекарни и людей, которые знали ее как послушную внучку, ответственную владелицу пекарни, девочку, пережившую трагичное прошлое. Возможно, Рурк был прав, и она действительно убегала. Но разве это преступление?

Глава 20

Грег Беллами был слегка шокирован согласием Дэзи поехать кататься с ним на лыжах. Она и ее брат любили спускаться на лыжах с горы и подтрунивали над отцом за увлечение катанием по пересеченной местности.

– Слишком утомительно, – усмехались они. – Слишком много работы.

Поэтому когда он позвал с собой Дэзи и та согласилась встать в шесть утра, Грег решил, что ему послышалось. А потом почувствовал прилив радости. Да. Он надеялся, что переезд в Авалон сблизит его с детьми. Возможно, это первый шаг. Макс ночевал у друга и не вернется раньше полудня. Они с Дэзи прекрасно проведут время.

Рассвет только‑только занимался, тонкой нитью алея на горизонте, когда Грег и Дэзи, одевшись для катания, уложили снаряжение в кузов грузовика.

– Я хочу есть, – пожаловалась Дэзи, как только они выехали на дорогу.

– Ты говорила, что не хочешь завтракать, – проворчал Грег, съевший большую миску овсяной каши.

– А сейчас хочу.

Грег напомнил себе, что нужно быть терпеливым.

– Как насчет того, чтобы остановиться у пекарни и что‑нибудь перехватить?

Дэзи просияла улыбкой:

– Прекрасно!

В пекарне было шумно даже в столь ранний час. Грег заметил группу лыжников и нескольких ранних пташек с газетой. И… Грег с удивлением посмотрел на женщину, которая стояла в очереди перед ним.

– Нина, – произнес он и напомнил свое имя: – Грег Беллами.

Она тепло ему улыбнулась:

– Я помню. Как вы?

Грег пытался не пялиться на нее, но черт! Эта Нина отличалась от той, которую он встретил, когда только переехал в город, сейчас она не была тем строгим властным мэром. Эта Нина носила мягкие синие джинсы, ботинки, вязаную шапку и выглядела не старше своей дочери, Соннет.

– Вы рано встали, – заметила Нина.

– Собрались с дочерью покататься на лыжах, – объяснил Грег. – По Авалонской равнине.

– Звучит заманчиво. Кстати, как там Дэзи?

Грег попытался понять суть этого вопроса. Но не смог. Возможно, Нина просто хотела быть вежливой.

– Все отлично. Не терпится покататься с ней на лыжах. Вы катаетесь?

– Конечно. И на равнине и с горы. Правда, и то и другое у меня выходит не очень хорошо.

Приятно слышать.

Нина заказала эспрессо у парня… по имени Зак, вспомнил Грег как раз вовремя, чтобы назвать его по имени и сделать свой собственный заказ: два горячих шоколада и два колача со сладким сыром с собой.

Это плохо, подумал Грег, будучи не в силах отвести глаз от Нины. Развод произошел лишь несколько месяцев назад, а он уже думает о другой женщине.

Грег заплатил и, повернувшись к двери, чуть не облил Нину горячим шоколадом.

– Извините! – воскликнул он, удерживая картонный лоток с шоколадом. – Я не видел, что вы тут стоите.

– Вообще‑то я ждала вас.

Ох‑ох.

Нина улыбнулась, словно услышала это «ох‑ох», и протянула Грегу визитку.

– Не волнуйтесь. Я просто подумала… если вы захотите выпить кофе… или…

Да! Да! Да!

У Грега пересохло во рту.

– Мне очень приятно, Нина. Правда. Но… мм… все же вряд ли.

Грег замолчал и глубоко вздохнул, пытаясь понять, как бы ей объяснить.

Но Нина заговорила первой.

– Хорошо, – сказала она, улыбнувшись. – Я просто спросила.

– Но я…

– До свидания, Грег. – Нина прошла к столу, где сидели местные.

– Я идиот, – пробормотал Грег себе под нос. Он положил визитку в бумажник и направился к выходу.

– Ты говорил с Ниной Романо? – спросила Дэзи.

– Ах да. – Грег поставил шоколад в держатели для стаканов и передал Дэзи пакет с булками.

– И что она хотела?

– Кто? Нина?

– Да, Нина! Боже, пап!

– Она просто хотела поздороваться, – ответил Грег.

– Какой же ты лжец.

– Я не… – Да, он лгал. И у него это плохо получалось. – Она приглашала меня на свидание. Ну вот. Довольна, что спросила?

– Ох, – выдохнула Дэзи. – Фу!

Грег выехал на дорогу к реке.

– Читаешь мои мысли.

Еще одна ложь, но Грег не хотел признаваться своей дочери в том, что питает симпатию к мэру города.

– Кстати, я ответил: «Нет, вряд ли».

Дэзи откусила от булки.

– Нина разозлилась?

– И она отнеслась к этому с пониманием.

– Нина вообще отлично все понимает. Наверное, поэтому она и стала мэром.

– То есть ты считаешь ее такой хорошей, но встречаться с ней я не должен.

– Честно, пап, это тебе решать. Но я думаю, что это как‑то дико. Абсолютно и совершенно дико.

– О чем мы говорим? Конец истории. – Конечно же это было не так. Скорее походило на начало.

Стоянка у авалонского гольф‑клуба и гостиницы была почти пуста, хотя на снегу и виднелись свежие следы шин. Между гольф‑клубом и городской администрацией существовала договоренность о том, что зимой клуб предоставляет услуги лыжникам. Грег припарковал машину и пошел доставать из кузова снаряжение: лыжи и палки, рюкзаки, нагруженные бутылками с водой, сумку с едой и фотоаппаратом Дэзи. Грег посмотрел в снежную даль, на покатые склоны поля для гольфа, и его накрыла волна ностальгии. Это чувство было резким и приятным, как морозный зимний воздух. В этом месте время остановилось, а прошедшие годы не оставили и следа. Все здесь выглядело точно так же, как в то время, когда Грег был маленьким мальчиком: кирпичное здание клуба в колониальном стиле, красивая форма ландшафта, дорожки с деревьями по бокам, окаймленные камышом пруды, резкие склоны и неестественно гладкие лужайки. Сейчас каждая из них напоминала белоснежный диск, увенчанный лункой.

Ребенком Грегу нравилось как играть в гольф, так и любоваться пейзажем. И не важно, вел ли он клюшкой мячик или же стоял под сенью леса, где царила такая тишина, что было слышно, как на траву опускается падающий лист.

Всего на несколько секунд стало возможно снова стать ребенком, дивиться этому миру и чувствовать себя свободным. Всего на несколько секунд Грег перестал быть растерянным тридцативосьмилетним мужчиной, который пытается начать все сначала в семье, на работе, в новом городе и вообще в жизни.

– Давай сюда, – сказал Грег Дэзи, и они заскользили по проложенной дороге, оставляя полосы лыжни на расчищенном снегоуборочной машиной снегу.

Здесь в морозной тишине наедине с Дэзи Грег чувствовал себя хорошо. В этой тишине было слышно лишь ритмичное поскрипывание снега под лыжами и их с дочерью дыхание. Скользя вперед, Грег растворился в самом себе и ни о чем не думал. Через некоторое время они оба устали.

– Я хочу немного поснимать, – сказала Дэзи. – Не возражаешь, если мы остановимся передохнуть?

– Нисколько.

Дэзи выбрала место, где березовая роща граничила с ручейком, который впадал в пруд, сейчас покрытый снегом и льдом. Через ручеек вел пешеходный мостик. В теплую погоду здесь повсюду бы веселились компании гольфистов. Сейчас здесь не было никого, кроме синиц и зайцев.

– Как ты? – спросил Грег Дэзи.

– Хорошо. – На ее щеках играл румянец, но в глазах будто промелькнуло беспокойство.

– Точно? – Грег достал из рюкзака бутылку воды и протянул Дэзи.

Она открыла ее и долго пила.

– Конечно.

Старый Грег, тот, который проводил со своими детьми мало времени, принял бы ответ Дэзи за чистую монету. Но благодаря разводу Грег стал своим детям другом. И теперь он знал, что «конечно», сказанное Дэзи, не обязательно означало, что она в порядке. Судя по выражению ее глаз, оно означало: «Копни немного глубже, папа. Если ты задашь правильные вопросы, то скоро выяснишь, в чем дело».

– Как в школе? – спросил Грег.

Дэзи слабо улыбнулась, словно в вопросе была какая‑то ирония. Возможно, она и была. В прошлом Грег задавал тот же вопрос и всегда получал ответ, что все хорошо. Потом однажды Дэзи вернулась домой и заявила: «Я провалюсь по четырем предметам».

– Ладно, – сказал Грег, – двигаемся дальше. Как на работе? Тебе нравится работать в пекарне?

– В пекарне здорово. У меня появилось двое друзей: Зак и Соннет. С ними весело. И мне нравится работать у своей кузины. Видишь? Все в порядке.

Еще одним полезным уроком для Грега по ходу его ускоренного курса отцовства стала сила молчания. Иногда нужно просто молчать и ждать, и тогда ребенок сам тебе все расскажет. Грег удивлялся, как другие родители этого не понимали. Многие из них, кого он знал, все время говорили и говорили, желая заполнить разговором каждую минуту. Дети Грега научили его, что иногда какие‑то важные вещи произносятся после долгого молчания или двух‑часового сидения в лодке на рыбалке. Или стоя посреди тихого заснеженного поля.

Это требовало некоторой практики, но Грег просто ждал.

Стряхнул снег со своих лыж, достал из кармана гигиеническую помаду и намазал губы. Взглянул на солнце. Голубое небо обладало удивительным свойством – оно резко контрастировало с белым цветом снега и коры берез. И молчать было легко. Грег слышал звуки, которых нельзя услышать в городе: журчание ручейка в узкой ложбинке между двух берегов, скованных льдом. Он слышал, как ветер шуршит в сухом камыше на берегу озера. Трель синицы в кустах.

Грег подумал, что это прекрасно – вот так стоять здесь в тихом, красивом месте, со своей обожаемой дочерью, которая так тяжело переживала развод. А сейчас, наконец, в ее жизни, кажется, все налаживается.

Дэзи достала свой новый фотоаппарат, тот, что Грег купил ей в сентябре. Дэзи всегда делала необычные, креативные фотографии. А теперь с новой камерой хорошего качества ее талант проявляется еще явственнее. Грег не переставал поражаться сделанным Дэзи фотографиям.

Грег смотрел на дочь с гордостью. Она работала уверенно и природным чутьем находила лучший ракурс для каждого снимка. Этот талант проявился у Дэзи, когда… Грег вспомнил, что начало страсти к фотографии у Дэзи совпало со временем, когда он и Софи решили расстаться.

Когда Грег впервые дал Дэзи камеру в руки, она постоянно фотографировала его, Софи, Макса. Обычно всех вместе. Грег решил, что причина этого – желание запечатлеть момент во времени: моя семья до того, как она распалась. Позднее на уроках фотографии интерес Дэзи расширился. Она начала снимать архитектуру, природу, цвет, форму, движение – все, что привлекало ее глаз. В некотором смысле Дэзи напоминала Грегу его самого в ее возрасте, когда им владела страсть к рисованию. Со временем успех Грега обернулся его крахом. Созданная им фирма поглотила все его время, не оставив почти ничего для семьи… и брака. В итоге последнее он потерял, а детей смог удержать, лишь перестроив свою жизнь. Грег хотел бы посоветовать Дэзи уравновесить свое увлечение искусством с другими сферами жизни, чтобы она не отдавала всю себя чему‑то одному и не закрывала глаза на то, что действительно имело значение. Но Грег не мог сказать Дэзи этого точно так же, как его родители не могли сказать этого ему, когда он был ребенком.

Дэзи, казалось, забыла о существовании отца. Грег поподозревал, что снимки, сделанные Дэзи, будут настоящими шедеврами. Сегодня был один из тех прекрасных зимних деньков, которые кажутся подарками небес.

– Продолжай смотреть в сторону, – сказала Дэзи, к удивлению Грега наведя на него похожий на бочонок объектив фотоаппарата. – Хорошо, теперь попей воды.

Грег послушался, он отпил воды, потом скрестил руки на груди и оперся спиной о деревянный забор, потом на лыжные палки и улыбнулся.

– Я не просила улыбаться, – проворчала Дэзи.

– Я не мог удержаться. Ты работаешь с такой серьезностью.

– И что, это смешно?

– Нет. Мне просто нравится смотреть на тебя. А теперь поставь затвор на таймер и сфотографируйся со мной.

– Пап…

– Пожалуйста. У меня мало наших фотографий.

Неправда. Конечно, у них с Софи было много фотографий детей. И для Грега одним из самых печальных и болезненных моментов развода был не дележ свадебных подарков, хрусталя или серебра, а просмотр фотоальбомов, когда они с Софи отмечали фотографии, которые хотели бы дублировать. Пролистав первый альбом до середины, Грег остановился на фотографии светловолосой смеющейся Софи, которая держала маленькую Дэзи в руках, словно приз, который она выиграла. Они были такими красивыми, что у Грега защипало глаза, словно он слишком долго смотрел на солнце. Тогда он захлопнул альбом и сказал:

– Я сделаю дубликаты всех фотографий.

Софи не стала спорить. Грег подозревал, что, листая альбом, наполненный общими воспоминаниями, она испытывала такую же боль, как и он. Этим и отличались фотографии. Перед камерой люди всегда натягивают счастливые улыбки. Никто не фотографирует пару в разгаре семейной ссоры и не снимает холодные вечера молчания после тяжелого рабочего дня. Никто не фотографирует детей, когда они приходят из школы и заявляют, что не хотели возвращаться домой.

Дэзи поставила камеру на штатив и подошла к Грегу, Он не знал, получится ли у них фотография счастливой семьи. Дэзи просто немного прижалась к его руке, и они оба смотрели вперед.

Они сделали еще несколько снимков, а потом Грег взял камеру и направил объектив на Дэзи.

Как и ожидалось, она запротестовала:

– Эй! Мне больше не нужны свои фотографии!

– А мне нужны. – Грег сделал несколько фотографий. Цифровые фотоаппараты хороши тем, что с ними можно не задумываться о количестве снимков. – Пожалуйста. Я люблю фотографировать своих детей.

– Конечно. Как знаешь, – ответила Дэзи и смело улыбнулась в камеру. Но после нескольких снимков что‑то изменилось. Угол падения света. Направление ветра. Тени на снегу.

Грегу понадобилось некоторое время, чтобы осознать изменения коснулись лишь его дочери. Едва различимые но ошибки быть не могло. И Грег уже замечал подобно ранее: промелькнувшее в глазах Дэзи беспокойство, опущенные уголки губ, что, по мнению Грега, являлось прелюдией к слезам.

– Дэзи? – Он опустил камеру. Она как‑то обмякла, словно ее кости расплавились. Чтобы не упасть, Дэзи пришлось опереться о деревянную изгородь.

– Папочка. – В ее тихом голосе звучала мольба.

– Что такое? – Грег лихорадочно просчитывал в уме возможные варианты. Раньше Дэзи была довольно трудным подростком. Она призналась, что употребляла алкоголь, курила сигареты и травку, прогуливала школу, нарочно проваливала тесты, получала низкие оценки, чтобы родители забрали ее из школы. Но никогда еще Дэзи не смотрела на него так, как сейчас.

– Дорогая, – произнес Грег, подталкивая Дэзи к разговору.

– Я все думаю, как сказать об этом, но это трудно, поэтому я просто скажу. – Она глубоко вздохнула, посмотрела на небо, а потом снова перевела взгляд на Грега. Она выдохнула облачко пара вместе с двумя словами: – Я беременна.

Грег даже не уловил их смысла. Он не понимал Дэзи, словно она говорила на другом языке. Грег видел, как губы дочери формировали слоги, слышал, как звучал ее голос, но ничего не понимал. Признание просто повисло между ними, так и не обретя смысла. А потом что‑то случилось. Возможно, снова изменилось направление ветра. Смысл слов обрушился на Грега, словно кто‑то выстрелил в него в упор.

Я беременна.

Грег забыл, как дышать. Дэзи беременна. Его дочка, его маленькая девочка, призналась ему, что беременна.

В голове билась лишь одна мысль. Ох, вот же черт! Ох, вот же черт, черт, черт! Слова все повторялись и повторялись, пока не потеряли своего значения.

Грег увидел цепочку следов на снегу между ним и Дэзи. Разделительную линию. Десять секунд назад он из кожи вон лез, стараясь быть отцом. А сейчас – о Господи Исусе, святая Мария и Иосиф! – он был тридцативосьмилетним дедушкой! Черт! Черт! Черт!

В горле застряли все эти обычные вопросы типа «Как это случилось? Ты уверена? Как ты могла быть такой беспечной?». Но, прокрутив эти вопросы в голове, Грег понял, что под ними скрываются лишь обвинения.

Вопросы, на которые он уже знал ответы.

Случилось это просто потому, что такова людская природа.

Была ли она уверена? Господи боже, только абсолютная уверенность могла вынудить Дэзи признаться отцу. Она бы ни за что не рассказала отцу о таком, если бы не была уверена на все сто процентов.

Как Дэзи могла быть такой беспечной? Ей всего семнадцать. Все подростки беспечны и совершают глупости. Он сам таким был. Грег был неуправляемым. Возможно, даже больше, чем Дэзи. Как и она, он попался в ловушку собственной разнузданности. Они с Софи встретились когда оба работали воспитателями в лагере «Киога», закончив всего лишь первый курс колледжа. Не секрет, что им «пришлось» пожениться. Это сможет понять любой, кто произведет подсчеты с датой рождения Дэзи. А теперь и Дэзи оказалась в той же треклятой ситуации. Вот проклятье! Черт! Черт! Черт!

– Папочка, – прошептала Дэзи, – скажи что‑нибудь.

– Я стою и думаю: «Вот черт!» – признался Грег. – Пока я пришел только к этому.

Он воткнул лыжную палку глубоко в снег.

– Черт, Дэзи! Как ты могла… – Грег заставил себя замолчать. Слова отозвались эхом по пустому полю для гольфа и стихли. Грег знал как. Как и все дети. С начала времен. Будь честен, подумал Грег. Будь честен. Расскажи ей, насколько это плохо. Нет, не это. Она и так об этом знает. – Что… мм… так что теперь? – спросил он.

– В понедельник я иду к доктору, – ответила Дэзи.

– Ты еще не ходила?

– Нет. Я делала, ну, ты знаешь, тесты на беременность. Кажется, раза четыре. Я надеялась, что они врут, но… – Она пожала плечами. – А потом я так испугалась, что ничего не сказала.

– Никому?

– Никому. Я не уверена, но думаю, Нина Романо догадалась.

Боже. Из всех людей именно Нина. Грег почувствовал приступ гнева оттого, что чужой человек узнал секрет до него. «Кстати, как там Дэзи?» Так вот что Нина хотела выяснить в пекарне сегодня утром! «Как там твоя беременная дочурка?»

– Я не сказала ей, – отозвалась Дэзи. – Я ей вообще ничего не сказала. Не могла лгать. Никогда не была лживой.

И это было чистой правдой. Одной из причин всех проблем, приключившихся с Дэзи, являлось то, что она не умела противиться обстоятельствам.

– Ты уже рассказала маме?

– Нет.

Вот это сюрприз. Она рассказала ему, а не Софи.

– Тебе придется.

– Я знаю.

– А… мм… парень? – Грега захлестнула ярость, близкая к желанию убить. Если бы этот маленький подонок сейчас был здесь, Грег убивал бы его долго и мучительно без всяких колебаний. – Ты должна рассказать мне о парне, – сказал Грег.

– Логан О’Доннелл.

О’Доннелл, О’Доннелл, О’Доннелл. О боже!

– Сын Эла О’Доннелла?

Дэзи кивнула.

Превосходно. Эта счастливая ирландская семья из Нью‑Йорка. О’Доннеллы были богаты, могущественны и являлись ревностными католиками.

И снова Грег сделал усилие, чтобы ничего не сказать. Сначала нужно выяснить, что Дэзи чувствует к этому парню. Этому мелкому подонку, который сделал ей ребенка. Дэзи начала говорить. Ее голос отражался от окружавшего их снега и звучал отчетливо в этой тишине. Она рассказала Грегу о вечеринках, которые они с друзьями устраивали в квартирах на Манхэттене и в домах для уикэнда на Лонг‑Айленде. Грег чувствовал тошноту не потому, что был шокирован, а потому, что все это было ему так знакомо. Они с друзьями делали то же самое, и кто знает, возможно, какая‑то девушка забеременела от него и не рассказала об этом.

Вне всяких сомнений, их с Софи расставание и развод отразились на детях самым худшим образом. И реакция Дэзи была классической: бунт, закончившийся наркотиками и незащищенным сексом. По признанию Дэзи, дата зачатия совпадает с днем, когда Софи улетела из страны.

В тот день Дэзи пришла к Грегу с несчастным лицом и спросила:

– Могу я поехать с друзьями в Сэг‑Харбор? Меня пригласила Бонни Маккензи.

– Ее родители будут там?

– Конечно. Можешь позвонить им, если хочешь.

– Нет. Я доверяю тебе, милая.

И он – боже, дай сил – действительно доверял ей. Он глупо поверил Дэзи и отпустил ее. Наверное, он подумал, что они будут пить и гулять. Ведь старшеклассники этим и занимаются. Если бы он запретил Дэзи идти на вечеринку, это бы ее не остановило.

Дэзи следила за Грегом и читала его, как открытую книгу.

– Не вини себя, пап. Или маму, или Логана. Это все я. Мое глупое решение.

– Что ты теперь будешь делать с Логаном? – спросил Грег. Он точно знал, что сам хочет сделать с этим парнем, но его желание было противозаконно и никак не помогло бы Дэзи.

– Я ничего не скажу ему, пока точно не решу. Если я решу сделать аборт, то незачем рассказывать Логану что‑либо. – Дэзи воткнула мыс своего ботинка в снег. – Если я хочу сделать аборт, это ужасно?

Грэг внимательно смотрел на Дэзи и видел свою светловолосую дочурку, которая так гордилась первым выпавшим зубом, которая заползала к нему на колени и просила рассказать историю, спускалась по лестнице, облаченная в платье для школьного бала… Ее больше не было. И никогда не будет, словно эта девочка умерла. На ее месте стояла смущенная незнакомка, и на секунду ее вызвал у Грега вспышку неприязни – возможно, отвращения? – и это чувство было таким сильным, что Грег испугался.

Нет, подумал он. Нет. Он не позволит этому чувству зародить в нем какие‑то сомнения. Нет.

– Папа? – позвала Дэзи и взглянула на Грега. – Ты не ответил.

– Я кое‑что забыл тебе сказать, – произнес он. – Я люблю тебя, и это никогда не изменится.

Дэзи вздрогнула.

– Я знаю, пап. Спасибо, что сказал это. Но… ты мне так и не ответил, – напомнила Дэзи.

Грег не знал. Он правда не знал.

– Время, когда я принимал за тебя решения, закончилось.

Грег посмотрел на камеру, которую Дэзи бережно держала в руках во время всего разговора. Он знал, что в будущем он будет смотреть на сегодняшние снимки и вспоминать, что такими они с дочерью были до этого.

Глава 21

После того как Дженни уехала в Нью‑Йорк, жизнь Рурка стала до странного пустой. Он говорил себе, что должен радоваться, вернувшись к своей обычной жизни.

Рурк привык жить один, сам по себе. Переезд Дженни в его дом, пусть даже временный, все разрушил.

На самом деле жизнь с Дженни была сплошной проблемой. Она подолгу принимала душ, захламляла ванную самыми невероятными видами мыла, шампуней и косметики. Она настаивала на полезных завтраках и смотрела эти жуткие телешоу: «Подиум» и «Топ‑модель по‑американски». Кто вообще их придумал?

Рурк с облегчением вернулся к своей свободной ванной, свободной жизни. К «Ну и ну!» на завтрак и боксу по телевизору. С превеликим облегчением.

Но по какой‑то причине Рурк чувствовал тревогу и раздражение. Он срывался на своих сослуживцев, ворчал на помощника и кричал на обоих заместителей. Бумаги и документы давили на Рурка тяжелым грузом. Во время встречи с Мэттью Алджером по поводу бюджета он понял, что находится на грани нервного срыва.

Алджера нисколько не смущал тот факт, что он не очень‑то щедр к городской полиции. Он собирался выразить неодобрение по поводу того, как Рурк распределяет расходы. Но когда он увидел выражение лица Рурка, ему захотелось выразить недовольство насчет чего‑то другого.

– Я просмотрел эти цифры, – сказал Мэттью, передавая Рурку помятый документ. – Городской бюджет не может позволить купить четыре полицейские машины, о которых ты просишь.

– Так сделайте так, чтобы позволил, – ответил Рурк. – Я не стану аннулировать запрос.

– Хорошо. Тогда я сам его аннулирую.

Рурк заставил себя унять ярость. Алджер собирался оспаривать каждый пункт, строчку за строчкой.

– Не стоит. – В голосе Рурка прозвучала нотка угрозы.

– У нас нет денег, – ответил Алджер обманчиво тихо, в то время как за его словами явно стояло непоколебимое решение. – И тратить резервы мы не намерены.

– Вы читали мою заявку? – спокойно спросил Рурк. – Мы ездим на машинах, которые должны были списать еще пять лет назад. Одна из них вообще была признана небезопасной для вождения на любой скорости. Я не отступлю, Мэтью.

– У тебя нет выбора. – Алджер достал из ниши письменного стола какой‑то документ. Городской кодекс. – Все расходы должны быть одобрены главой городской администрации. А я их не одобряю.

– Тогда ты полная свинья, и я добьюсь того, что люди узнают, как ты ни черта не заботишься об их безопасности.

– Конечно, беги жаловаться к Нине. Она осветит это в своей следующей речи. Да все ездят на старых машинах, шеф…

– От того, в каком состоянии полицейская машина, может зависеть чья‑то жизнь.

– Это бесполезно, и ты прекрасно знаешь.

Рурк почувствовал, что пламя его гнева уже приблизилось к поверхности и вот‑вот вырвется наружу. Продолжая смотреть на Алджера, он открыл ящик стола и достал свою бумагу.

– Я все посчитал, – заявил он. – Бюджет может покрыть эти расходы.

– Подсчеты – это моя работа, и я говорю, что мы не можем позволить себе таких затрат.

– Знаешь что, – ответил Рурк. – В следующем месяце в город приезжает ревизия…

– Нужно перенести их визит.

– Посмотри в свой чертов кодекс! Их визит нельзя перенести!

Покидая кабинет Алджера, Рурк сказал себе, что нет причин злиться. Нужно просто решить проблему. Это не его работа, но ввиду того, что огромная доля бюджета тратится на обеспечение безопасности граждан, Рурку приходилось объяснять каждый потраченный цент. Бюджет города был очень мал, и никто не мог понять почему. Прибыль и расходы не состыковывались. Нина была напугана, поскольку в этом году должны были состояться перевыборы. Из‑за такого положения дел с финансами она становилась легкой добычей для своего оппонента. Мэттью Алджер появится в образе белого рыцаря с обещаниями навести порядок.

Рурк направился к кабинету Нины, пребывая в крайнем раздражении. Его злило даже оформление ее кабинета. Все здесь выглядело до чертиков приветливо, начиная с солнечно‑желтых стен и кончая жизнерадостными фотографиями выдающихся людей Авалона, персональных героев Нины – Глории Стейнем[11]и Мадонны – и ее дочери Соннет. Не в первый раз Рурк ощутил приступ зависти. У Нины была прекрасная дочка и большая семья, которую она обожала. У Рурка всего этого не было, и этот факт никогда его не беспокоил. Но не сегодня.

Даже если Нина и заметила состояние Рурка, она ничего не сказала и открыла папку с документами.

– Нам снова нужно просмотреть смету твоего департамента, – сказала Нина. – В этом квартале у нас снова финансовый дефицит.

– О нет! – воскликнул Рурк. – Неужели ты снова пересмотришь наше финансирование? Господи, Нина, нашим машинам по десять лет. Я не могу больше урезать расходы, даже не проси.

– Я не собираюсь, – заверила его Нина. – Я знаю, что твоему департаменту уже не на чем экономить.

– Спасибо, – все еще недоверчиво ответил Рурк. Нина не просто так назначила встречу.

– Я хочу попросить государственную субсидию на цифровые видеокамеры для полицейских машин, которые ты просил.

Хорошо, теперь Рурк понимал, что задумала Нина.

– Мой отец стоит во главе правоохранительных органов государства.

– Правильно, Рурк…

– Мы не станем этого делать. Найди другой способ финансировать проект.

– Например?

– Например, выясни, что за чертовщина творится с городским бюджетом, мадам мэр.

– Не строй из себя умника. Я несколько месяцев пытаюсь это понять. – Нина сглотнула и прижала ладони к книге учета, которая лежала на ее рабочем столе. Что‑то ее беспокоило. – Думаю, пора звать бухгалтера. Пусть посмотрит наши книги. Иначе я буду выглядеть параноиком в глазах людей.

– Но это стоит денег.

– Если мы найдем поврежденную артерию, то сможем остановить кровотечение.

– Ты говорила с Мэттью Алджером? Сдается мне, надо начать с него.

– Говорила, и это ничего не прояснило. Его записи в безупречном порядке. – Нина нахмурилась. – А как же иначе?

– Почему ты так говоришь?

– Он хочет во всем выглядеть идеально, потому что собирается соревноваться со мной на будущих выборах.

Нина выглядела такой изможденной, что Рурк тут же позабыл о собственных проблемах.

– Послушай, как насчет того, чтобы вызвать не бухгалтера, а ревизию? Тогда ты не будешь выглядеть параноиком и, возможно, выяснишь, что происходит.

– А как заплатить ревизии? Может, деньгами твоего отдела? – спросила Нина.

Рурк ударил рукой по столу.

– Я стараюсь помочь!

В отличие от людей, с которыми работал Рурк, Нина не обращала на его вспышки гнева никакого внимания.

– Что это с вами, мистер Макнайт?

Рурк бросил на нее недобрый взгляд.

– Со мной ничего, если вдруг ты не задумала содержать мой департамент на сумму в несколько бумажек.

– Лжец. Как будто урезание бюджета тебя испугает.

Нина положила руки на стол и внимательно посмотрела на Рурка.

Он не поддался этому взгляду. Нина Романо была красивой, одинокой, все ее любили. Годами люди в городе хотели влюбляться и жить долго и счастливо. Городской мэр и шеф полиции. Слишком привлекательно, чтобы устоять.

Единственная проблема заключалась в том, что они не подходили друг другу. И оба это знали. Тем не менее уважали друг друга. Когда Нина спросила Рурка, что его гложет, тот не стал ничего отрицать.

– Меня все достало, – признался он.

– О. – Нина понимающе кивнула. – Это СПУД.

– Что это?

– Синдром после ухода Дженни.

Очень смешно, подумал Рурк.

– Когда Дженни жила со мной, она постоянно выводила меня из себя. Я решил, что ей лучше уехать.

Нина рассмеялась:

– Макнайт, я не устаю тебе поражаться!

– Что ты имеешь в виду?

– Ты сох по Дженни с тех пор, как мы были детьми.

– Я… э‑э‑э… вроде так и сказал ей, перед тем как она уехала.

– И она все равно уехала? – удивилась Нина.

– Да.

– Значит, ты ей так и не сказал.

– Говорю же тебе! Я сказал!

– Ладно, как ты ей это сказал?

Рурк на секунду задумался.

– Я сказал, что встречаюсь со столькими девушками потому, что ни одна из них не является ею.

Нине потребовалось несколько минут, чтобы отсмеяться и взять себя в руки. Потом она кинула в Рурка карандаш.

– Прекрасно, гений!

– Что?

– Если я объясню, почему этого не нужно было говорить, ты все равно ничего не поймешь.

– Слушай, давай сменим тему? Понятно же, что Дженни лучше жить в Нью‑Йорке…

– Боже, Макнайт, ты только этим и занимаешься! – воскликнула Нина.

– Чем?

– Ты постоянно пытаешься найти причину, по которой не можешь быть с Дженни или другой хорошей девушкой. Почему?

– Не нужно проводить анализ моей личной жизни, Нина, – предупредил Рурк.

– Точно. Ты ведь так прекрасно сам с этим справляешься. – Нина показала Рурку коробку, полную фотографий и бумаг. – Это может поднять Дженни настроение.

– Что это?

– Я написала обращение к людям. И вот. Они принесли так много вещей.

Вскоре после пожара Нина написала открытое письмо жителям Авалона, в котором объяснила, какое горе постигло Дженни. Она попросила принести копии фотографий или вещи, которые связаны с семьей Маески и пекарней. Никого не удивило, что вещей оказалось великое множество: старые фотографии, календари 60‑х годов с изображением пекарни, письма, в которых люди делились своими воспоминаниями, удивительное множество фотографий Маришки Маески. Представители школы, где училась Дженни, принесли копии фотоальбомов каждого учебного года. Рурк перебирал вещи и заново был поражен тем, какие чувства будила в нем Дженни. Она была такой красивой. На каждой фотографии. Она улыбалась в камеру. Рурк попытался представить, каково это – потерять все. Был момент в его жизни, когда он оставил все и ушел, ничего не взяв с собой. Но это не одно и то же. Рурк был рад оставить свою старую жизнь и все вещи, связанные с ней.

Он наткнулся на газетную вырезку, датированную 30 августа 1995 года. На ней было фото Дженни и Джоуи. Их лица излучали счастье. «Миссис Маески объявляет о помолвке своей внучки Дженнифер Энн Маески и капрала Джозефа Сантини… свадьба запланирована на лето».

Воспоминания, болезненные даже сейчас, жгли Рурка изнутри. Он накрыл коробку крышкой.

– Дженни знает об этих вещах? – спросил он у Нины.

– Нет, люди продолжают приносить вещи. Я подумала назначить тебя ответственным за их сбор.

– Нет. Ни за что.

Одно было Рурку ясно. Его до сих пор преследовало чувство, наполнившее его в ночь пожара. В один момент Рурк решил, что потерял Дженни, и тело тогда пронзила жгучая боль от одной мысли: он так и не рассказал ей о своих чувствах.

Глава 22

Дженни вышла из метро у Рокфеллеровского центра и почувствовала себя здесь чужой. Она попыталась влиться в поток спешащих людей, одетых для деловой встречи, но это чувство ее не покинуло. Она была здесь чужой. Конечно, Дженни до этого бывала в Нью‑Йорке, но только в качестве туриста. Бабушка с дедушкой привозили ее сюда посетить музеи и посмотреть балет. А еще они два раза приезжали на великолепные пьесы на Бродвее. На «Красавице и чудовище» бабушка плакала, а дедушка боролся со сном. В другой раз они пошли на драму под названием «Да». Она повествовала об ирландской семье. Пьеса была очень грустной, но до невозможности интересной.

В следующий раз они приехали посмотреть на коллекцию Фрика. В этом месте, где столько людей впервые вдохнули воздух Америки, было что‑то мистическое. Бабушка и дедушка говорили мало. Они смотрели на фотографии переполненных залов ожидания, общежитий, крыш, на которых играли дети. Долго рассматривали стенд со старыми вещами: потрескавшимся кожаным портфелем, детским башмачком, билетом, иммиграционным сертификатом с печатью. С тихим благоговением они нашли свои имена, выгравированные на одной из медных табличек, что висели по всему периметру территории музея. Они проследили буквы имен своими пальцами, и Дженни никогда не забудет, как они обнялись перед этой табличкой. Ветер трепал их волосы, а вдалеке виднелась статуя Свободы. Все смешалось: печаль, сожаления, благодарность – и в этот момент Дженни, наконец, увидела отблеск того, какими были ее бабушка и дедушка. Только что поженившимися детьми, которым пришлось бежать в другую страну, полностью уверенными в том, что своих семей они уже никогда не увидят.

Дженни было тринадцать лет. Ее переполняла любовь к бабушке и дедушке и, как она выяснила для себя, злость на мать. В тот же год они посетили Клойстерс, средневековый музей на другом конце Манхэттена. Добирались туда на автобусе. И, проезжая через Верхний Ист‑Сайд, Дженни знала, что где‑то здесь находится дом Рурка Макнайта, потому что они с Джоуи однажды объяснили ей его местоположение. Дженни в изумлении смотрела на здания «позолоченного века», парки с аккуратно подстриженными кустами и деревьями, везущих коляски нянь в накрахмаленных передниках, сияющие лимузины, уносящие своих драгоценных пассажиров.

Дженни помнила, как она подумала: вот каков он, мир Рурка. И почувствовала себя здесь чужой. Как и сейчас.

Жители большого города казались очень важными и занятыми: продавцы на углах улиц, одетые в черное бизнесмены, которые разговаривали по телефону, торопливо пробираясь сквозь толпу прохожих. Важными и занятыми казались даже люди в местах для курения.

Возможно, со временем она привыкнет к этой бесконечной гонке, но пока приходилось нелегко. Дженни повернула на 47‑ю улицу, полную покупателей, продавцов ювелирных магазинов и брокеров, многие из которых являлись евреями и носили традиционные длинные черные одеяния и шляпы с полями. Их лица обрамляли завитки на висках и бороды. В витрине за витриной сверкали бриллиантовые драгоценности. На углу одной из улиц Дженни почувствовала любопытную смесь запахов: тяжелая вонь выхлопных газов и копчено‑сладкий аромат жареных орехов. Она увидела маленькую девочку и ее мать, которая пыталась поймать такси. Женщина торопилась. Ребенок не успевал и спотыкался, и мать почти тащила ее за собой.

Дженни смотрела на них, и у нее возникло ярчайшее ощущение дежавю. Она слышала так отчетливо, словно эту отрывистую команду ей говорили прямо на ухо: «Идем, Дженни. Не отставай. Нам нужно успеть на самолет». – «Я не хочу улетать». – «Хорошо, тогда я оставлю тебя дома».

На секунду Дженни почувствовала себя оторванной от собственной жизни. Несмотря на то что воспоминание было блеклым, как наполовину забытый сон, к ней пришло жуткое осознание того, что она уже бывала здесь раньше.

В следующем квартале зданий было больше. Дженни нашла адрес, по которому она должна была встретиться с Филиппом Беллами и Мартином Гриром, другом Филиппа со времен колледжа, который теперь являлся преуспевающим литературным агентом со своей собственной компанией.

Дженни оставила пальто, шапку и перчатки в гардеробе ресторана и почувствовала неприятное покалывание тревоги. О нет, подумала она. Не сейчас. Неужели снова? Дженни подумала о таблетках, но тут же отбросила эту идею. Следующий час она просто не будет обращать внимание на симптомы.

Дженни вытерла мокрые ладони о юбку, натянула улыбку и вошла в зал.

– Мистер Беллами уже здесь? – спросила она у администратора.

– Только что пришел, – ответила худая, как карандаш, женщина с восточноевропейской внешностью.

Она провела Дженни к столику, за которым ее ждали Филипп и Мартин.

Оба встали, чтобы поприветствовать Дженни: Филипп быстрым поцелуем в щеку, Мартин рукопожатием. Дженни молилась, чтобы он не почувствовал, какая потная у нее ладонь.

– Спасибо, что согласились встретиться, – сказала Дженни, присаживаясь за стол.

– Я рад. – Голос Мартина был приятным и звучным, как у радиодиктора.

Дженни окинула взглядом красивый ресторан, просторный и светлый, заставленный буйными тропическими растениями высотой с дерево. Их столик был одним из лучших: Мартин и Филипп были людьми влиятельными.

– Как вам Нью‑Йорк? – спросил Мартин.

– Потрясающе! Дом Оливии великолепен!

В Нью‑Йорке все такое большое и яркое, но жилище Оливии было просто сказочным оазисом, расположенным в особняке. Мебель, обтянутая ситцем с цветочным узором, домашние растения, разноцветная посуда в буфете. Оливия соединяла хороший вкус с природной теплотой своей личности, которую отразила в этом уютном солнечном доме.

– Я с удовольствием прочел несколько ваших статей и эссе, – сказал Мартин, переходя на деловой тон.

Дженни задержала дыхание. И почувствовала, как Филипп сделал то же самое.

– И вот что я скажу, – продолжал Мартин, слегка наклонившись к Дженни. – Я ваш фанат. Мне нравится материал. И я говорю это не потому, что Филипп задушил бы меня, если бы я думал по‑другому. Я говорю это потому, что в вашем стиле написания есть нечто особенное.

– Я не знаю, что сказать, – смутилась Дженни. – Мне лестно слышать такие слова. Правда.

Мартин прервал речь Дженни движением руки.

– Я еще не закончил. Как я сказал, я ваш фанат. Я прочувствовал атмосферу этой маленькой семейной пекарни, словно сам там побывал. Со своими бабушкой и дедушкой вы будто познакомили меня лично. Я слышал их голоса и видел их своим мысленным взором. Я не знаком с пекарским делом, но ваши рецепты были мне понятны. Вы пишете живо, искренне и просто.

Дженни все еще находилась в когтях приступа. Ее лицо горело. Может, Мартин спишет это на эмоциональное возбуждение?

– Спасибо, – ответила Дженни, ее дыхание сбилось. Она взяла стакан с водой и сделала быстрый глоток. – Но в конце вашей фразы я услышала «тем не менее».

Мартин и Филипп переглянулись.

– Вы правы, – заметил Мартин. – Очень проницательно.

– Так что за «тем не менее»? – спросила Дженни. К ним подошел официант, чтобы принять заказ. Дженни мельком взглянула на меню и выбрала одно из фирменных блюд, в состав которого входили по крайней мере три ингредиента, ей незнакомые.

– «Тем не менее» касается вот чего, – продолжил Мартин. – Вы описываете нам пекарню. Рецепты, людей в ней: ваших бабушку и дедушку, работников, покупателей. Всех. Но не хватает одного ключевого ингредиента.

– Какого?

– Вас.

Дженни такого не ожидала.

– Не уверена, что правильно поняла.

– Не хватает вашего присутствия. Вы должны быть не только рассказчиком, но и героиней этой истории. Конечно, читателям понравятся сцены из жизни пекарни, рецепты и образы героев. Но для того, чтобы книга стала необычной, нам нужно видеть в ней вас. Не хватает того, что характеризует вас, ваши мечты и переживания. Читателю интересно, что пекарня для вас значит. Раскройте нам свое сердце.

– Я не считаю себя достаточно интересной, чтобы писать о себе.

– Значит, вы просто не задумывались об этом. – Мартин не придал значения тому, что его слова сильно задели Дженни. – Вы дразните читателя, приоткрывая ему завесу вашей жизни. Пишете, как каждый год на день рождения вашей матери бабушка пекла пирог из горького шоколада. Конечно же читатель хочет узнать больше! А пирог, который вы испекли на пятидесятилетие свадьбы родителей Филиппа? Думаю, за этим скрывается целая история. Кто‑то заказывает вам пирог, и в конце концов это приводит к знакомству с отцом, которого вы никогда не знали! Вот о чем люди хотят читать.

Теперь Дженни поняла. Она взглянула на Филиппа, увидев, что он тоже понял.

– Вы хотите, чтобы я написала о своей матери, – произнесла Дженни.

Мартин переплел пальцы.

– Каково вам было, когда она ушла? Что вы почувствовали, когда прошлым летом в вашей жизни появился отец? И еще один вопрос: кто такой Джоуи?

О боже.

– Вы читали архивы. – Это был не вопрос.

– Конечно, – ответил Мартин. – Я подхожу к проекту очень серьезно.

Дженни не знала, что говорить. С незаживших ран прошлого внезапно сорвали бинты. Ни один из этих двоих мужчин не желал причинять ей боль, но их пристальное внимание было невыносимым. Несколько лет назад, когда она только начинала вести колонку, Джоуи был неотъемлемой частью ее жизни. Естественно, Дженни упоминала в статьях о нем и его итальянском происхождении.

Бруно, отец Джоуи, приятный мужчина, слегка похожий на медведя, даже убедил бабушку Дженни добавить в меню пекарни фиадоне.

– Он… эм… мы с Джоуи были помолвлены, – наконец, сказала она, внимательно изучая белую скатерть.

Даже сейчас, произнося эти слова, Дженни чувствовала боль. И даже сейчас она могла представить улыбчивого, невинного Джоуи. Он был влюблен в нее настолько, что каждый раз, думая о ней, начинал внезапно напевать песню, названную ее именем, за что сослуживцы его поддразнивали. Дженни могла бы столько рассказать о Джоуи, но она не привыкла говорить о нем, тем более с едва знакомым человеком и в присутствии – о боже – литературного агента.

– Дорогая, мне так жаль, – сказал Филипп, неуклюже и в то же время нежно прикасаясь к руке Дженни. – Мне так жаль, что с тобой случилось такое. Меня не было там, чтобы… я не знаю. Чтобы помочь или просто выслушать. Просто побыть рядом.

Откровенность Филиппа тронула Дженни. Однако она почувствовала привкус горечи. Дженни хотела бы, чтобы Филипп нашел ее раньше, чтобы он был рядом, когда она отчаянно нуждалась в поддержке. Конечно же это было невозможно, и вины Филиппа здесь нет.

– Со мной все в порядке. Это было давно, – ответила Дженни и повернулась к мистеру Гриру. – Я никогда не пишу о чем‑то личном. Не уверена, что знаю, как это делается.

– Маленькие эпизоды из вашей жизни хороши для газетной колонки. – Мартин помолчал, потом продолжил: – Но для книги необходимо поразмышлять… о своей личной жизни. Потому как этим и отличаются книги о еде. О еде они никогда не повествуют.

– Другими словами, – сказала Дженни по телефону Нине тем же вечером, – он хочет, чтобы книга была полна моих жалоб на свою жизнь.

– Ты сумеешь?

– Конечно сумею. Вопрос в том, хочу ли я это делать, – уточнила Дженни. – Да и кому это интересно? Я обычная девушка, которая выросла в маленьком городке, помогая своей семье с бизнесом. Ничего особенного. Я считала, что людям это и нравится в моих работах. Они могут пересказать историю, сделать ее своей собственной. Почему я должна писать о своей матери и признаваться, что никогда не знала отца? Почему, ради всего святого, я должна рассказывать о Джоуи?

– Людям нравятся такие вещи. Когда самый обычный человек сталкивается с чем‑то необычным.

Дженни попыталась представить, как она записывает некоторые вещи.

– С тех пор как я была маленькой девочкой, я хотела, чтобы обо мне услышали. Я хотела, чтобы люди знали мою историю, хотя в ней и нет ничего особенного. Люди рассказывают о своей жизни и хотят, чтобы эти истории были счастливыми. Когда же дело касается несчастливых историй… – Дженни посмотрела в окно на дома, которые стояли бок к боку непроницаемой блокадой. – Тогда смысл книги изменится.

– А разве это плохо? – спросила Нина.

– Я не уверена. У меня есть великолепная коллекция рецептов и историй о пекарне. Я думала, книга будет об этом. А теперь мне нужно изменить ее на рассказ о девочке, которая обозлилась на свою мать за то, что та ее бросила, на рассказ о несчастной любви. А еще мне нужно будет написать в конце что‑то вроде откровения. – Дженни тряхнула головой. – А я понятия не имею, как закончить эту книгу.

– Возможно, на том моменте, когда ты встретила Филиппа Беллами или когда пекла пирог на пятидесятилетие свадьбы людей, которые являлись твоими бабушкой и дедушкой, а ты об этом даже и не подозревала. Выбирай сама, – предложила Нина. – Ты сильно хочешь написать эту книгу?

Хочу – не то слово. Дженни вздохнула, поднялась и стала беспокойно расхаживать по комнате.

– Я хочу это сделать.

– Тогда тебе, наверное, стоит поискать эту концовку. Дженни улыбнулась и вылила в цветок стакан воды.

– Это не так просто.

– Знаешь, что я думаю? Я думаю, что твоя концовка – это Рурк Макнайт.

Дженни отодвинула трубку и нахмурилась.

– Опять ты за свое?

– Ты с Рурком. Возможно, концовка такова.

– Нет никаких нас с Рурком. Господи, Нина!

– А знаешь, что еще? – настаивала Нина. – У тебя несчастный голос. Не думаю, что поездка в Нью‑Йорк оказалась удачной идеей для тебя.

– Я всегда этого хотела, всегда. И кому, как не тебе, это знать!

– Думаю, тебе нравилась не реальность, а сама идея, – сказала Нина. – Маленькая уютная квартирка, оживленные толпы, шумиха. Но реальность такова, что твоя жизнь находится в Авалоне. Здесь живут люди, которым ты небезразлична.

– Я встречусь со своей новой семьей, – заметила Дженни. – С сестрами своего отца, бабушкой и дедушкой по его линии, с кузенами, о которых я узнала лишь полгода назад.

– Хорошо, познакомься с ними, но я все равно считаю, что твой дом – это наш город.

Дженни моргнула. Неужели она и вправду была этой девушкой? Владелицей пекарни, которой суждено жить в маленьком городке, но мечтать о другой жизни, как Джордж Бэйли[12]в женском обличье? Дженни ходила взад‑вперед перед окном. Люди на улице торопились по делам, потоки машин сжимались и растягивались, подобно огромному аккордеону. В дверном проеме напротив через дорогу, опершись о косяк, стояла женщина в сером пальто. Она о чем‑то размышляла и была грустна, словно ее кто‑то сильно обидел.

– Мне здесь нравится, – настаивала Дженни, хотя увиденное в окно заставило ее задуматься, не обманывает ли она себя.

– Возвращайся домой. Ты ведь хочешь.

– У меня нет дома, забыла? Я отказываюсь жить у Рурка. И я очень тебя люблю, но я ни за что не перееду к вам с Соннет.

– Ты можешь найти съемное жилье. Это не проблема. – Нина душой и сердцем принадлежала Авалону. Она любила город настолько, что работала мэром по четырнадцать часов в день, и просто не могла понять, почему кто‑то хочет жить в другом месте.

– Я подумаю об этом, – ответила Дженни главным образом потому, что от этого разговора у нее разболелась голова. Головная боль была вызвана неразберихой в мыслях. Честно говоря, Дженни не знала, чего хочет… что чувствует… уже не знала.

– Мне нужно кое‑что сделать помимо встречи с семьей отца.

– Что именно?

Дженни глубоко вздохнула.

– Мне нужно сходить к Джоуи.

– О, Джен. – Голос Нины дрогнул. – Не делай этого.

– Со мной все будет в порядке, – ответила Дженни. – Просто… мне необходимо это сделать.

Было очень холодно, и Дженни взяла такси. Вместо снега на обочинах дорог там и сям виднелись серые зернистые кучи. Над Манхэттенским мостом нависало тяжелое бесцветное небо. Такси проехало к Бруклину и направилось по Флэтбуш‑авеню. Дженни бывала здесь однажды, но ее воспоминания затемняло ощущение боли в тот день. После встречи с Мартином Гриром Дженни много думала об историях, скрывавшихся внутри нее, и начинала понимать, что она прячется от прошлого вместо того, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

Такси миновало арку чугунных ворот и покатилось вдоль серой мощеной дороги. Дженни мысленно считала ряды могил, потом заговорила:

– Думаю, это здесь. – Ее голос был тихим и слабым. – Вы можете подождать?

Водитель кивнул, и Дженни выбралась на улицу. Кроме нее, здесь никого не было. Земля под ногами пропиталась холодом, трава пожухла и потеряла цвет. Дженни шла, считая могилы, потом остановилась и повернулась, радуясь, что сейчас здесь никого нет. Желудок нервно затрепетал.

– Привет, Джоуи, – произнесла Дженни. – Это я. Она глубоко вздохнула и стала говорить:

– Я планирую кое‑что сделать и хочу рассказать тебе об этом. Помнишь, как я всегда мечтала написать книгу? А ты дразнил меня за то, что я все записываю, помнишь? Я все еще это делаю, и, похоже, у меня появился шанс. Хотя это и трудно. Некоторые вещи, о которых я собираюсь написать, вернут меня к… тяжелым воспоминаниям. Не знаю, может, я мазохистка, но я хочу написать об этих воспоминаниях. Возможно, нужно было давно это сделать. Думаю, ты знаешь почему. Вот таков мой план.

Из‑за холодного ветра глаза Дженни стали слезиться. Она еще постояла, размышляя, вспоминая. Могильная плита располагалась рядом с уже тронутым временем памятником на могиле матери Джоуи. Его же плита до сих пор выглядела новой. Закругленная вверху, блестящая, выгравированные буквы с завитками по краям:

Дата добавления: 2015-10-29