Другие интертексты

Проблема зачина. Выше я исходил из огрубленного предположения, что инфинитивному финалу противопоставлен инфинитивный же — на глубинном уровне — зачин à la Тучков. Однако смысл пушкинского зачина не вполне соответствует сатирической парадигме. Правда, в тексте можно усмотреть, так сказать, осколки инфинитивного зачина — реальные фразы (зависеть от царя; зависеть от народа) и поддающиеся реконструкции из реальных (*служить и угождать; *давать отчет; *для ливреи гнуть совесть, помыслы и шею), подобные тучковским (ср. Быть предану властям и оным лишь служить, Зависеть от других и воли не иметь; С вельможей льстиву речь искусно продолжать; при дворе... гибко жить). Однако, в НДЦ эти анти-сервилистские мотивы появляются не с самого начала, а лишь к середине текста, да и там не впрямую, а в модифицированном отрицаниями виде, как если бы субъект лишь невольно стал проговариваться о затаенных претензиях. Начинается же стихотворение с роскошного отвержения совсем иных аспектов столичной жизни — не унизительных обязанностей, а, напротив, вполне почетных прав, последовательная ироническая инфинитивизация которых (в духе Державина, Ржевского и Тучкова) выглядела бы надуманно (в виде серии, которая получится, если к оспоривать налоги и мешать царям друг с другом воевать добавить * правами дорожить и *возмущаться цензурой). Правда, подобно тому, как в срединном куске слышатся подспудные жалобы (на ливрею и т. п.), в начальном проскальзывает (как это часто бывает в отмежеваниях от подробно перечисляемых ценностей)[15] тайное сожаление о привилегиях, на словах равнодушно отметаемых, но на деле недоступных (отказали боги), однако идеологическая противоречивость налицо.

Противоречивость авторской позиции усугубляется совсем уже странным в устах писателя, журналиста и издателя безразличием к цензурным стеснениям. Сомнительны и планы свободного передвижения (в места, богатые созданьями искусств — Грецию? Италию? Францию?): ведь без «прав» дальше завоеванного Арпачая особенно не поскитаешься. К этим и другим противоречиям и непоследовательностям и вторящим им метрико-синтаксическим сбоям, отмеченным выше, следует добавить неопределенность поэтического прототипа первой половины текста.

Баратынский и другие. Поиск литературных источников НДЦ на протяжении семидесяти с лишним лет дал смешанные результаты. Попытка возвести НДЦ к Альфреду Мюссе и Ипполиту Пиндемонте, имена которых фигурируют в рукописных вариантах заглавия НДЦ, была скептически встречена последующими исследователями.[16] Но и трактовка черновых заглавий как мистификаторских не решает вопроса ни о подлинных источниках текста, ни о его «органически пушкинской» идентичности, каковая все равно проблематизируется маскировкой под чужие голоса. К числу таких голосов были в дальнейшем добавлены Гораций,[17] Шенье, [18]Батюшков, Баратынский[19] и, наконец, Роберт Саути. Особенно важны последние два.

Опора на Баратынского существенна в связи с пронизывающим НДЦ отвержением сервилизма. Оно восходит к традиции XVIII века[20] и в особенно радикальном варианте стало излюбленной темой Рылеева,[21] Вяземского[22] и раннего Пушкина,[23] многие тексты которых насыщены лексикой, общей — при идеологических различиях — с НДЦ. Возвращенный из ссылки простершим ему царственную руку Николаем, Пушкин стал разрабатывать тему партнерства с монархом независимой фигуры типа Мордвинова (при Александре и Николае) и Якова Долгорукова (при Петре).[24] Однако в 30-е годы он пересмотрел как радикальные увлечения молодости, так и «мордвиновскую» модель, перейдя на позицию гордого одиночества Поэта. Эта новая редакция отказа от гражданского служения[25] во многом обязана посланию Баратынского к «Гнедичу, который советовал сочинителю писать сатиры» (1823/1827), ставшего, одним из непосредственных подтекстов НДЦ. Ср. следующие фрагменты послания:

Сатирою восстать на глупость и пороки? Миролюбивый нрав дала судьбина мне, И счастья моего искал я в тишине... Полезен обществу сатирик беспристрастный; Дыша любовию к согражданам своим, На их дурачества он жалуется им... То едкой силою забавного словца Смиряет попыхи надутого глупца ... Но если полную свободу мне дадут, Того ль я устрашу, кому не страшен суд... Он совесть усыпил, к позору он привык... На славу громкую надеждою согрет, В трудах возвышенных, возвышенный поэт. Но рвенью моему что будет воздаяньем: Не слава ль громкая? — я беден дарованьем... Когда сей редкий муж, вельможа-гражданин, От дней Фелициных оставшийся один, Но смело дух ее хранивший в веке новом, Обширный разумом и сильный, громкий словом, Любовью к истине и к родине горя, В советах не робел оспоривать царя... Из благодарности о нем у тех и тех Какие толки шли? — "Кричит он громче всех... Катоном смотрит он, но тонкого льстеца От нас не утаит под строгостью лица". Так лучшим подвигам людское развращенье Придумать силится дурное побужденье... Нет, нет! разумный муж идет путем иным, И, снисходительный к дурачествам людским, Не выставляет их, но сносит благонравно; Он не пытается, уверенный забавно Во всемогуществе болтанья своего, Им в людях изменить людское естество...[26]

Кивком в сторону Баратынского служит в НДЦ и необычная у Пушкина подстрочная ссылка на источник приводимой им реплики слова, слова, слова, ибо в «Послании Дельвигу» (1827) есть строки: Или как Гамлет-Баратынский, Над ним [черепом] задумчиво мечтай. [27] Добавлю к этому отказ от «громкости», перекликающийся с лейтмотивным автоописанием Баратынского как «негромкого поэта».[28]

Однако, если в те годы, когда Баратынский выступил со своим «политически некорректным» уклонизмом (1823/1827), оппозиционные голоса еще звучали — до 1825 года открыто, а затем под сурдинку — и были на слуху у публики, то к 1836 году они практически умолкли, и отвечать им с ерническим вызовом, как это сделано в первой части НДЦ,[29] вряд ли имело смысл. Это толкало исследователей искать потенциальных собеседников на Западе, тем более, что полемическая интонация НДЦ сродни таким перлам пушкинской националистической полемики, как «Рефутация г-на Беранжера» (1827) и «Клеветникам России» (1831). Одним из кандидатов был Токвиль,[30] однако, как показано в новейшей работе,[31] эта гипотеза не убедительна ни хронологически, ни идеологически (Пушкин отвергает не демократию, а конституционную монархию), зато гораздо более вероятен отклик на малоизвестное, но Пушкину как раз знакомое — отмеченное в его экземпляре парижского издания большим крестом — стихотворение Роберта Саути «Надпись для памятника в Оулд Саруме» (1799), прославляющее английскую политическую систему и риторически обращенное к чужестранцу, не имеющему, в отличие от «счастливых» англичан, избирательных «прав»![32]

Собранные воедино, все эти находки объясняют многое в тексте НДЦ, но не снимают недоумений по поводу противоречивости авторской позиции. Предложенное недавно нетривиальное решение этой проблемы[33] состоит в том, что для позднего Пушкина характерна не классицистическая установка на нормативный жанр и не романтическая на личность автора, а герметически непроницаемая — на самоценный, отделенный от авторских реалий текст, выработанная в ходе осознания и приятия поэтом своего полного одиночества. Осмысление стихов, подобных НДЦ, должно в таком случае проецироваться не на факты пушкинской биографии (например, на озабоченность издателя «Современника» цезурными ограничениями), а исключительно на имманентную поэтическую структуру текстa.[34] В рамках подобного прочтения нашли бы себе место замечания о стилистическом сходстве НДЦ с драматическим монологом,[35] т. е. голосом персонажа, отличного от автора, на что может указывать и отсылка к Гамлету.[36] Кстати, хотя прямой переклички с каким-либо из монологов Гамлета в НДЦ нет, его общий тон и типично инфинитивная тема выбора между неприемлемой реальностью и альтернативным инобытием (в случае Гамлета — сном/ смертью), могли сказаться на структуре НДЦ.[37]

Неразрешенным остается вопрос о происхождении своеобразной интонации первой части НДЦ. Является ли она совершенно оригинальным сплавом тех разнообразных ингредиентов, которые были порознь идентифицированы исследователями, или имела конкретный текстуальный или жанровый прообраз, послуживший Пушкину «готовым предметом» для искомого совмещения? Учитывая определенность элегической тональности финала и приверженность Пушкина к смешению стилизуемых источников, есть основания продолжать поиски.

ПРИМЕЧАНИЯ

Редакция работы 2004а, доложенной на конференции о литературе и власти (Сорбонна, 2003) и на Лотмановских чтениях (РГГУ, 2003).

Относится к циклу статей, вырастающих из комментариев к антологии русской инфинитивной поэзии XVIII-XX вв. (около пятисот текстов двух сотен поэтов). Структура стихотворения не сводится к ИП, и в статье поставлена проблема других, не-инфинитивных, типов дискурса, использованных Пушкиным в контрапункт к ИП; в интересах читабельности богатый параллельный материал вынесен в Примечания.

Понятие ИП и применяемый подход были разработаны (независимо от сходных наблюдений в Ковтунова 1986: 159-160; Панченко 1993; Золотова 1998: 440-469) в связи со стихотворением «Устроиться на автобазу...» С. Гандлевского, которое было осмыслено не просто как перекличка с «Грешить бесстыдно, непробудно..» Блока (Безродный 1996) и «Родиться бы сто лет назад...» Бродского (Лекманов 2000), а — как написанное в особом, инфинитивном, стиле, имеющем почтенную родословную (2002а).

[1] Об ИП см. 2000а, 2002а,б, 2003а-в.

[2] По сообщению Андрея Добрицына, это перевод сонета некоего Сен-Мартена (Saint-Martin):

Servir le Souverain, ou se donner un Maître Dépendre absolument des volontés d'autrui; Demeurer en des lieux où l'on ne voudroit être, Pour un peu de plaisir, souffrir beaucoup d'ennui. Ne témoigner jamais ce qu'en son coeur on pense, Suivre les Favoris, sans pourtant les aimer; S'apauvrir en effet, s'enrichir d'espérance; Louer tout ce qu'on voit, mais ne rien estimer; Entretenir un Grand d'un discours qui le flate, Rire de voir un chien, caresser une chate; Manger toujours trop tard, changer la nuit en jour; N'avoir pas un ami, bien que chacun on baise; Etre toujours debout, & jamais à son aise, Fait voir en abrégé comme on vit à la Cour (не позднее 1765 г.).

[3] Ср. отстраняющую роль 4-ст. ямба с вольной рифмовкой, примененного Пушкиным в «Руслане и Людмиле» к древнерусской тематике, привычно разрабатывавшейся до тех пор 4-ст. хореем с дактилическими окончаниями (М. Гаспаров 1999: 270-271).

[4] «Письмо Онегина» и собственный любовный дискурс Пушкина во многом опираются на «Адольфа» Б. Констана; ср. в особенности: «[J]’auraisuntelbesoin demereposer detantd’angoisses, deposer matêtesurvosgenoux, dedonner unlibrecours á meslarmes» (Ахматова 1986 [1936]: 64-65, Вольперт 1998: 117-134).

[5] Независимо от того, было ли это стихотворение Ржевского (долго не переиздававшегося со времени журнальных публикаций 1760-х гг.) известно Пушкину.

[6] Среди других образцов пушкинского ИП — десяток мест в «Гавриилиаде» (1821), «Борисе Годунове» (1825), «Полтаве» (1828), «Каменном госте» (1830) «Анджело» (1833), «Русалке» (1829-1837) и лирических стихах 1820-х-1830-х гг.

[7] Об эволюции русской элегии и ее точках соприкосновения с другими жанрами, см. Гуковский 1927, Фризман 1991, Вацуро 1994, 2000. Хотя элементы эскапизма были характерны уже для XVIII века, позитивный тон укоренился в элегиях лишь в начале XIX века. Cр.:

Мне рок судил: брести неведомой стезей, Быть другом мирных сел, любить красы природы, Дышать под сумраком дубравной тишиной И, взор склонив на пенны воды, Творца, друзей, любовь и счастье воспевать (Жуковский, «Вечер», 1806).

[8] Шестистопность настраивает скорее на созерцательный лад. Напротив, экспансивная энергия Хомякова изливается 4-ст. ямбом, ср. его знаменитое «Желание» (1827):

Хотел бы я разлиться в мире, Хотел бы с солнцем в небе течь, Звездою в сумрачном эфире Ночной светильник свой зажечь. Хотел бы зыбию стеклянной Играть в бездонной глубине Или лучом зари румяной Скользить по плещущей волне... и т. д.

Но постепенная канонизация 4-ст. ямба способствовала его превращению в «универсальный» размер; ср. вполне созерцательное стихотворение Тютчева «Нет, моего к тебе пристрастья...», вторая половина которого — ранний опыт русского абсолютного ИП (ок. 1835, публ. 1879):

Весь день, в бездействии глубоком, Весенний, теплый воздух пить, На небе чистом и высоком Порою облака следить, Бродить без дела и без цели И ненароком, на лету, Набресть на свежий дух синели Или на светлую мечту.

[9] Ср. разнообразные примеры подобных концовок, как в ИП, так и вне него, свидетельствующие об их распространенности в конце XVIII - начале XIX вв.:

Клонит сон, боюсь упасти, Вот как жарко я люблю (Аноним, «Плачевные стихи», 1772); Слышу в ответе: Екатерина! Вот мне награда! — чтя, улыбнись (Николев, «Ода российским солдатам», 1789/1797); Не лучше ли перо оставить И чем другим себя прославить? — Вот вам мой искренний совет (Янкович де Мириево, «Совет друзьям моим», 1793); Довольно — не хочу теперь писать я боле, И, не завидуя ничьей счастливой доле, Стараться буду я лишь только честным быть, Законы почитать, отечеству служить, Любить моих друзей, любить уединенье — Вот сердца моего прямое утешенье! (В. Л. Пушкин, «К камину», 1793); «Россия! — Славь с благоговеньем Сей век... Се гениев твоих столетье!» (С. С. Бобров, «Столетняя песнь», ок. 1801 ); Полюбишь идеал изящного душой, И скажешь: вот поэт, природы друг — и мой! (Шаликов, «Наши стихотворцы», 1812); К чему на памятном листке мне в вас хвалить Ума и красоты счастливое стеченье? Твердить ,что видеть вас уж значит полюбить И чувствовать в груди восторги и томленье?... Но счастья пожелать и доброго супруга... Вот все желания родни и друга... (Дельвиг, «К К<няжне> Т. В<олконской>», 1814/1817).

[10] Любовь Пушкина к смешению жанров известна. О сплаве элементов элегии, дружеского послания, любовной и гражданской лирики в «Андрее Шенье» (1825) см. Вацуро 2000: 550-551. Впрочем, подобные мотивные букеты встречались и в элегиях XVIII в., восходя к римской традиции (Гуковский 1927).

[11] «Ритмическая организация... позволяет четко выделить третью часть текста, отличающуюся параллелизмом... резко противопоставленн[ым] первой половине стихотворения с его разноместными пиррихиями» (Григорьева 1981: 211). Действительно, инфинитивный кусок оркестрован пиррихиями на 2-й и 5-й стопах, как, кстати, и две начальные строки (так что образуется композиционное кольцо) и инфинитивная 12-я (Зависеть от царя, зависеть от народа).

[12] НДЦ открывается негативными предложениями длиной в 2 - 3 - 3 строки; со с. 3 появляются переносы, повышающие напряженность речи. Затем (в сс. 9-13) предложения постепенно укорачиваются, дробность синтагм увеличивается и достигает максимума в с. 13, сталкивающей три предложения. Тут, в точке нагромождения анжамбманов, метрических и внеметрических ударений и графического отступа, выделяющего ключевое Никому, текст перебрасывается в противоположный — элегический — модус, причем в синтаксисе происходит как бы обратное движение от дробности ко все большей цельности. Начинается оно с очередной фрагментации (вторящей началу стихотворения), но к концу достигает рекордной длины: полстроки - полторы - полстроки - целая строка - 4 строки (=1+1+2). В интонационном плане это означает, что напряжение, накопившееся к фрагментированной середине текста (вплоть до сс. 14-16), кстати, негативной и лексически, находит себе выход в умиротворенном раздолье финала.

[13] О «контекстном» типе последней рифмы, см. Шоу 2002: 160-165.

[14] Аргументацию в пользу трехчастности см. Григорьева 1981: 205-211; о «сбоях» в композиции см. Шоу 2002: 160-165. Внимание уже обращалось на повторы ключевых слов, однако и в этом отношении границы частей оказываются разными для разных повторов. Так, слово дороги представлено дважды (сс. 1, 10), права — трижды(сс. 1, 9, 21); корень бог-бож- — трижды (сс. 3, 13, 18); цари (и власти в беловике НДЦ) — трижды (сс. 5, 12, 15); корень свобод- — дважды (сс. 6, 11); инфинитивы — трижды (сс. 4-5, 12, 14-20). Можно было бы рассмотреть не только лексические, но и семантические повторы (кружится голова - морочит олухов; свободно - стесняет - зависеть - отчета не давать - служить - по прихоти своей; дороги - потребна; и др.), но результаты будут те же. Наиболее четкая формальная и даже графическая граница проходит внутри с. 13, после чего стихотворение переходит в чисто модальный грамматический план (полностью исчезают личные формы глагола), однако деление 13/8 не особенно симметрично и противоречит членениям (как надвое, так и натрое) по другим признакам. Такая нерасчлененность отличает НДЦ от многих пушкинских текстов (ср. Эткинд 1988), в том числе от «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем...», с которым его роднит сходный отрицательный зачин и общий композиционный план (Якобсон 1987[1976]).

[15] Примеры этого приема многочисленны; сошлюсь на то же «Нет, я не дорожу...», первая часть которого посвящена по видимости беглому, свернутому в перечисление существительных (в противовес неторопливым глагольным конструкциям второй части; Якобсон 1987 [1976]: 190-192), но эффектному смакованию отвергаемых на словах восторгов [!] чувственных.

[16] См. М. Розанов 1930. Сомнения в непосредственной роли этих источников см. уже в Измайлов 1975: 254. Граница между заимствованиями и типологическими схождениями, конечно, проблематична, и заманчивые переклички НДЦ с Мюссе и Пиндемонте были недавно воскрешены в Давыдов 1999: 97-103, в особенности — со словами Пиндемонте un'altra dunque Più necessarialibertà tifallа, букв. «следовательно иной, более необходимой свободы тебе недостает» («Il Colpo di Martello nel Сampanile di San Marco in Venezia», 1820; М. Розанов 1930: 135-136), и с его «Le opinioni politiche», где поэт «отказывается видеть разницу между самовластием и народовластием, монархией и республикой» (с. 99).

Что касается Мюссе, то к его «La loi sur la presse» (1835), посвященному теме цензуры, может восходить вызывающе негативная интонация и фразеология НДЦ, ср.:

J e ne fais pas grand cas des hommes politiques; Je ne suis pas l’amant de nos places publiques... Que les hommes entre eux soient égaux sur la terre. Je n’ai jamais compris que cela pût se faire, Et je ne suis pas né de sang républicain; Je n’ai jamais été, Dieu merci, pamphlétaire...

Другое релевантное стихотворениеМюссеэтопосвящениеАльфредуТатте — «Dédicace à M. Alfred T[attet]» (кпьесе «La Coupe et les Lèvres» [Чашаигубы], 1832), ср.:

Que de gens aujourd’hui chantent la liberté‚ Comme ils chantaient les rois ‚ ou l’homme de brumaire... Vous me demanderez si j’aime la nature – Oui; — j’aime fort aussi les arts et la peinture ... Vous me demanderez si j’aime quelque chose ‚ Je m’en vais vous répondre à peu près comme Hamlet: Doutez‚ Ophélia‚ de tout ce qui vous plaît, De la clarté des cieux, du parfum de la rose; Doutez de la vertu‚ de la nuit et du jour; Doutez de tout au monde ‚ et jamais de l’amour...

Среди параллелей к НДЦ здесь особенно примечательна цитата из «Гамлета» — пересказ записки Гамлета к Офелии:

(II, 2): Doubt thou the stars are fire; Doubt that the sun doth move; Doubt truth to be a liar; But never doubt I love (в достаточно точном переводе Пастернака: Не верь, что солнце ясно, Что звезды — рой огней, Что правда лгать не властна, Но верь любви моей). Бóльшая пространность и философская обобщенность парадоксов в переложении Мюссе могла, в сочетании с общим провокационным тоном его «Посвящения», повлиять на НДЦ и дополнительно мотивировать отсылку к Гамлету.

[17] См. Кибальник 1982, где сходство с Горацием усматривается как в общей идее уединения от шумной гражданской жизни, так и в композиционном принципе перебора контрастных вариантов поведения.

[18] См. Гречаная 1988: 101. Особенно наглядна перекличка НДЦ со строками Qui ne sait être pauvre est né pour l'esclavage. Qu'il serve donc les grands, les flatte, les ménage; Qu'il plie, en approchant de ces superbes fronts, Sa tête à la prière, et son âme aux affronts («Ô jours de mon printemps, jours couronnés de rose...»). Кстати, Гречаная переводит фр. plie идиоматичным «преклоняет», хотя прямое значение глагола plier — «сгибать» — соответствует пушкинскому гнуть даже еще точнее.

С точки зрения НДЦ это стихотворение Шенье примечательно также богатством инфинитивных серий, в одной из которых педалируется и дорогая Пушкину тема самодостаточности:

Offrir à mes amis une ombre hospitalière; Voir mes lares charmés, pour les bien recevoir, A de joyeux banquets la nuit les faire asseoir; Et là nous souvenir, au milieu de nos fêtes, Combien... J'ai su, pauvre et content, savourer à longs traits Les muses, les plaisirs, et l'étude et la paix... Il est si doux, si beau, de s'être fait soi-même, De devoir tout à soi, tout aux beaux-arts qu'on aime... D'avoir su se bâtir... Où l'on coule une vie innocente et facile; De ne point vendre aux grands ses hymnes avilis ; De n'offrir qu'aux talents de vertus ennoblis...

[19] См. Проскурин: 262-275. Развивая наблюдения М. О. Гершензона и В. В. Гиппиус о заимствовании оборота скитаться здесь и там у Батюшкова (И кормчий не дерзал по хлябям разъяренным... На утлом корабле скитаться здесь и там;«Элегия из Тибулла», 1814), Проскурин показывает, что имеет место радикальное переосмысление: из примера того, чего не бывает в «золотом веке», дорогом Батюшкову своей стабильностью, Пушкин превращает 'cкитания' в эмблему романтической свободы. Добавлю, что отрицательные коннотации, все же витающие над пушкинским скитаться, становятся в один ряд с многочисленными другими неприятностями, проникающими в, казалось бы, совершенно позитивный финал.

Кстати, амбивалентная подоплека «свободного скитания» остро драматизирована в «Не дай мне бог сойти с ума..», 1833 (ср. Измайлов 1975: 255-256), перекликающемся с НДЦ, а также с «Поэту» и «Нет, я не дорожу..», обыгрыванием мотива «дорожить»: Не то, чтоб разумом моим Я дорожил; не то, чтоб с ним Расстаться был не рад. Когда б оставили меня На воле, как бы резво я Пустился в темный лес! и т. д.).

Амбивалентный отблеск бросает на финальный пассаж НДЦ и определяющее инфинитив скитаться словосочетание по прихоти своей; ср. негативные прихоти у Баратынского: Но прихотям судьбы я боле не служу: Счастливый отдыхом, на счастие похожим, Отныне с рубежа на поприще гляжу («Безнадежность», 1823); Меж тем от прихоти судьбины ... Ждать не хочу своей кончины («Буря», 1824).

В стихотворных текстах Пушкина прихоть встречается 18 раз (Словарь 1955-1961, 3: 785-786). В качестве его субъектов выступают: море (2 раза), мода (2) слава (1), рифма (1), и одушевленные лица (12), в том числе мужчины (8) и женщины (4). Среди мужчин 3 случая явно отрицательных (злодей-помещик; цензор; Князь с точки зрения Мельника), 3 положительных (включая НДЦ) и 2 амбивалентных; прихоти женщин оцениваются, несмотря на их амбивалентность, положительно. Остановимся на нескольких особенно интересных случаях.

Явно положительна прихоть вельможи (Юсупова): Где циркуль зодчего, палитра и резец Ученой прихоти твоей повиновались, причем речь, как и в НДЦ, идет об искусствах; парадоксально негативна прихоть, описываемая Мефистофелем в 1-м лице от имени Фауста: На жертву прихоти моей Гляжу, упившись наслажденьем, С неодолимым отвращеньем; амбивалентен взгляд на Байрона, который прихотью удачной Облек в унылый романтизм И безнадежный эгоизм; и целиком позитивен, хотя и поданный втройне отчужденно (в вольном переводе из Шенье, во 2-м лице, от имени девушки), образ желанного красавца: И долго вслед за ним незримая глядишь... Никто из юношей свободней и смелей Не властвует конем по прихоти своей («Ты вянешь и молчишь..»); вполне положителен и слегка отчужденный (от имени женщины, во 2-м л.) инфинитивный пассаж в «Гавриилиаде»: Ты рождена, о скромная Мария, Чтоб изумлять Адамовых детей, Чтоб властвовать их легкими сердцами, Улыбкою блаженство им дарить, Сводить с ума двумя-тремя словами, По прихоти — любить и не любить. Обращение с 'прихотью' в НДЦ, хронологически самое позднее, уникально сочетает отнесенность к 1-му лицу лирического героя, безоговорочную положительность оценки, элемент отстранения (ввиду абсолютности серии) и легкий рефлекс негативности (вообще свойственной семантике слова и многим другим пушкинским употреблениям).

Полагаю, что аналогичное рассуждение может быть проведено и применительно к трепеща, употребленному в НДЦ позитивно, но не лишенному негативных коннотаций, cр. примеры употребления глагола трепетать в Прим. 21, 22, 26, 28.

[20] Ср. у Державина инфинитивные пассажи, оговаривающие от имени монарха права и свободы подданных:

Я вам даю свободу мыслить И разуметь себя ценить, Не в рабстве, а в подданстве числить, И в ноги мне челом не бить. Даю вам право без препоны Мне ваши нужды представлять, Читать и знать мои законы И в них ошибки замечать. Даю вам право собираться И в думах золото копить, Ко мне послами отправляться И не всегда меня хвалить. Даю вам право беспристрастно В судьи друг друга выбирать, Самим дела свои всевластно И начинать и окончать. Не воспрещу я стихотворцам Писать и чепуху и лесть; Халдеям, новым чудотворцам, Махать с духами, пить и есть; Но я во всем, что лишь не злобно, Потщуся равнодушной быть, Великолепно и спокойно Мои благодеянья лить (в «Изображении Фелицы», 1789); И даже будто бы с собой Даешь ты случай всем встречаться ... И злость и глупость на позор, Печатав, выставлять листами; Молоть языком всякий вздор, И в лавках торговать умами («К Царевичу Хлору», 1802):

Ср. более поздние «диссидентско-эскапистские» настроения:

И как будто в важном чине Я носил на плечах холм. Дальше: власти мне святые Иго то велели несть, Все венцы суля земные, Титла, золото и честь. «Нет! восстав от сна глубока, Я сказал им, — не хочу. Не хочу моей свободы, Совесть на мечты менять:... Власть тогда моя высока, Коль я власти не ищу» («Свобода», 1803); Блажен, кто менее зависит от людей, Свободен от долгов и от хлопот приказных, Не ищет при дворе ни злата, ни честей И чужд сует разнообразных! Зачем же в Петрополь на вольну ехать страсть, С пространства в тесноту, с свободы за затворы, Под бремя роскоши, богатств, сирен под власть И пред вельможей пышны взоры? Возможно ли сравнять что с вольностью златой, С уединением и тишиной на Званке? («Евгению. Жизнь Званская», 1807).

[21] Ср. в рылеевской сатире на Аракчеева «К Временщику (Подражание Персиевой сатире ''Рубеллию'')» (1820):

Твоим вниманием не дорожу, подлец... Что власть ужасная и сан твой величавый? Ах, лучше скрыть себя в безвестности простой Чем... Себя, для строгого своих сограждан взора, На суд их выставлять, как будто для позора!.. Твои дела тебя изобличат народу; Познает он, что ты стеснил его свободу, Налогом тягостным довел до нищеты, Селения лишил их прежней красоты ... Тогда вострепещи, о временщик надменный!

Как известно, отсылка к римскому поэту Персию была подцензурным приемом, скопированным из реального пре-текста — «К Рубеллию (Сатира Перcиева)» М. В. Милонова (1810).

Ср. далее, обращение Рылеева к «Александру I» (1821):

А дерзкое презренье прав, Чрезмерностьильдремота власти. Спеши ж, монарх, на подвиг свой, Как витязь правды и свободы, На подвиг славный и святой — С царями примирять народы!

В связи с последней строчкой как возможным фоном к НДЦ ср. у В. Ф. Раевского:

С тех пор исчез, как тень, народ ... На площади он не сбирался Сменять вельмож, смирять князей, Слагать неправые налоги, Внимать послам, встречать гостей, Стыдить, наказывать пороки, Войну и мир определять... («Певец в темнице», 1822).

Возвращаясь к Рылееву, ср. прямое осуждение эскапизма в «Я ль буду в роковое время...» (1824):

Я ль буду в роковое время Позорить гражданина сан И подражать тебе, изнеженное племя Переродившихся славян? Нет, неспособен я в объятьях сладострастья, Впостыдной праздности влачить свой век младой И изнывать кипящею душой Под тяжким игом самовластья.

[22] Ср.: Но мне ли помышлять, но мне ли петь о славе? Мой жребий: бег ручья в безвестных берегах, Виющийся в дубраве! Счастлив он, если мог цветы струёй омыть И ропотом приятным Младых любовников шаги остановить И сердце их склонить к мечтаньям благодатным («Вечер на Волге», 1815/1816; отметим финальное ИП); С престола учит он народы и владык; Уж зреет перед ним бессмертной славы жатва! Счастливый вождь тобой счастливых россиян! В душах их раздалась души прекрасной клятва: Петр создал подданных, ты образуй граждан! Пускай уставов дар и оных страж — свобода, Обетованный брег великого народа, Всех чистых доблестей распустит семена. С благоговеньем ждет, о царь, твоя страна, Чтоб счастье давший ей дал и права на счастье !... С чела оратая сотрется пот неволи. Природы старший сын, ближайший братьев друг Свободно проведет в полях наследный плуг, И светлых нив простор, приют свободы мирной, Не будет для него темницею обширной... К престолу истина пробьет отважный ход. И просвещение взаимной пользы цепью Тесней соединит владыку и народ. Присутствую мечтой торжеств великолепью, Свободный гражданин свободныя земли! О царь! судьбы своей призванию внемли… («Петербург [отрывок]», 1818); Спешу под вашу тень, под ваш зеленый кров, Гостеприимные, прохладные дубровы! С негодованьем рву постыдные оковы, В которых суетность опутала меня... Здесь нет цепей, здесь нет господства суеты. Ко счастью след открыв, наперсник верных таин — Здесь мыслям и душе и времени хозяин, Не принужден платить предубежденью дань... Как воздух, так и ум в людских оградах сжат: Их всюду тяжкие препятствия теснят... В полях, сынов земли свободной колыбели, Стремится бытие к первоначальной цели... И думам пламенным открыт свободный путь. В виду широких нив, в виду высоких гор... Как низки замыслы тщеты высокомерной... Пойду ль искать ценой пожертвований трудных Следов обманчивых к обманчивым дарам И счастья тень ловить по призрачным следам, Когда меня оно рукой невероломной Готово здесь принять под свой приют укромной? О, независимость! Небес первейший дар!... Безропотно снесу даров судьбы утраты... Рабу ли дорожить наследством бытия? Пороков жизни раб, корысти ль раб послушный, Раб светских прихотей иль страсти малодушной, Равно унизил муж свой промысл на земле... Здесь утром, как хочу, я сам располагаю... Когда послышу муз таинственный призыв И вдохновенных дум пробудится порыв, Могу не трепетать ... О муза!... Здесь лучший твой приют; здесь область вдохновенья! («Деревня», 1817/1827).

[23] Ср.: Не лучше ль поскорей со градом распроститься, Где всё на откупе: законы, правота, И жены, и мужья, и честь, и красота ?... Я сердцем римлянин; кипит в груди свобода; Во мне не дремлет дух великого народа («Лицинию», 1819; в журнальной публикации 1815 г. был мистифицирующий подзаголовок «С латинского»); Где ты, где ты, гроза царей, Свободы гордая певица?... Хочу воспеть Свободу миру, На тронах поразить порок... Везде неправедная Власть... Лишь там над царскою главой Народов не легло страданье, Где крепко с Вольностью святой Законов мощных сочетанье; Где... Граждан над равными главами Их меч без выбора скользит. Владыки! вам венец и трон Дает Закон — а не природа; Стоите выше вы народа, Но вечный выше вас Закон. И горе, горе племенам... Где иль народу, иль царям Законом властвовать возможно! И днесь учитесь, о цари:... Склонитесь первые главой Под сень надежную Закона, И станут вечной стражей трона Народов вольность и покой («Вольность. Ода», 1817); Приют спокойствия, трудов и вдохновенья ... На лоне счастья и забвенья...Я здесь, от суетных оков освобожденный, Учусяв Истине блаженство находить, Свободною душой Закон боготворить, Роптанью не внимать толпы непросвещенной, Участьем отвечать застенчивой Мольбе И не завидывать судьбе Злодея иль глупца — в величии неправом («Деревня», 1819; отметим инфинитивную серию, похожую на НДЦ); Не просят у тебя, Чтоб все законные преграды истребя, Всё мыслить, говорить, печатать безопасно Ты нашим господам позволил самовластно. Права свои храни по долгу своему. Но... И даже глупости невинной и довольной Не заграждай пути заставой своевольной («Второе послание к цензору», 1824);

[24] Ср. «Стансы» («В надежде славы и добра...», 1826), «Мордвинову» (1827), «Друзьям» («Нет, я не льстец, когда царю...», 1828). О «мордвиновском тексте» см., в частности, Стенник 1965, Проскурин 1999.

[25] Ср. Свой дар... Во благо нам употребляй... Мы сердцем хладные скопцы, Клеветники, рабы, глупцы ... Ты можешь, ближнего любя, Давать нам смелые уроки ... Для вашей глупости и злобы... Бичи, темницы, топоры; — Довольно с вас, рабов безумных!... Не для корысти, не для битв, Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв («Поэт и толпа», 1829); Поэт! не дорожи любовию народной. Восторженных похвал пройдет минутный шум, Услышишь суд глупца и смех толпы холодной... Ты царь: живи один. Дорогою свободной Иди, куда влечет тебя свободный ум.. Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд... («Поэту», 1830).

[26] См. Проскурин 1999: 263-275, где, помимо общей эскапистской анти-мордвиновской позы, рассмотрены мотивы оспориванья, свободы болтанья, льстеца (в связи с «Нет я не льстец, когда царю...»); можно указать еще на образы дурачества, глупца(ср. олухов в НДЦ и не оспоривай глупца в «Памятнике»), счастья, иного пути и совести. Кстати, ранняя редакция послания «Гнедичу...» (1823) была задержана цензурой наряду с предназначавшейся для той же книжки «Полярной звезды» (1824) промордвиновской одой Рылеева «Гражданское мужество» (1823), на которую Пушкин отозвался в своем послании «Мордвинову» и в которой с точки зрения НДЦ интересны фрагменты:

Один, как твердый страж добра, Дерзал оспоривать Петра; Другой... Совет опровергал льстецов И был столпом Екатерины... В восторге затрепещут внуки... О так, сограждане, не нам В наш век роптать на провиденье... Души возвышенной свободу Хранит в советах и в суде И гордым мужеством везде Подпорой власти и народу.

[27] Проскурин 1999:270.

[28] Ср. в послании «Гнедичу»: На славу громкую надеждою согрет, В трудах возвышенных, возвышенный поэт. Но рвенью моему что будет воздаяньем: Не слава ль громкая? — я беден дарованьем ... Какие толки шли? — "Кричит он громче всех...''; а в других стихах: Мой дар убог и голос мой не громок; Что пользы вамот шумных ваших прений ?... Морочить свет и множить пустяки. ..; Мой неискусный карандаш...

Ср. еще ряд по-разному параллельных мест к НДЦ:

Как быть писателю? В пустыне благодатной, Забывши модный свет, забывши свет печатный, Как ты, философ мой, таиться без греха, Избрать в советники кота и петуха И, в тишине трудясь для собственного чувства, В искусстве находить возмездие искусства! («Богдановичу»); Поныне тень твоя от радости трепещет («Богдановичу»); И часто, грустию невольною объят, Увидеть бы желал я пышный Петроград, Вести желал бы вновь свой век непринужденный В кругу детей искусств и неги просвещенной, Апелла, Фидия желал бы навещать, С тобой желал бы я беседовать опять... За то не в первый раз взываю я к богам, — Свободу дайте мне: найду я счастье сам! («Н. И. Гнедичу» [«Нет! в одиночестве...»)]); К чему невольнику мечтания свободы? («К чему...?»).

[29] Провокационность тона усугубляется очевидным контрастом с более ранними стихами самого Пушкина (ср. Прим. 23).

[30] См. Эткинд 1999: 373.

[31]См. Долинин 2003.

[32]Вот его концовка:... think, Foreigner, when such An individual’s rights, how happy all! (Robert Southey, «Inscription for a Monument at Old Sarum»; цит. по Долинин 2003).

[33] Паперный 1999.

[34] Ср. знаменитое положение о том, что темой «Шинели» является не «гуманное место», а игра с регистрами стиля (Эйхенбаум 19691919]).

[35] Проскурин: 264.

[36] Драматический тон, ссылка на Гамлета, ассоциация Баратынского с Гамлетом и опора на его послание Гнедичу, взятые вместе, соблазняют, особенно в свете сложных взаимоотношений двух поэтов, вплоть до легенды об использовании фигуры Баратынского в создании образа Сальери (обзор темы см. Песков: 262-269; альтернативное интертекстуальное прочтение Сальери см. Мазур 2001), трактовать НДЦ как своего рода монолог в маске Баратынского. Протеическая любовь Пушкина к стилизациям и разработке чужих манер известна — вспомним стихи Ленского и Импровизатора (прототипом которого считается Мицкевич), стихи от имени Андре Шенье, подражания Корану, «Фаусту», Данте, соревнование с Вальтером Скоттом в «Капитанской дочке» и мн. др.

[37] Ср. в Прим. 16 о цитате из «Гамлета» у Мюссе. О месте монолога «Быть или не быть...» в развитии русского ИП см. Жолковский 2000.

ЛИТЕРАТУРА

Анна Ахматова. «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина Она же. Сочинения в 2 тт. Сост. Э. Г. Герштейн и др. М.: Художественная литература, 1986. Т. 2. С. 43-70.

В.Э. Вацуро. «К вельможе» Стихотворения Пушкина 1820-1830-х годов: История создания и идейно-художественная проблематика. Ред. Н. В. Измайлов. Л.: Наука, 1974. С. 177-212.

В.Э. Вацуро. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». СПб.: Наука, 1994.

В.Э. Вацуро. Французская элегия XVIII-XIX веков и русская лирика пушкинской поры Он же. Пушкинская пора. СПб., Пушкинский проект, 2000. С. 540-558.

Л.И. Вольперт. Пушкин в роли Пушкина. М.: Языки русской культуры, 1998.

М.Л. Гаспаров.Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти. М.: РГГУ, 1999.

Е. П. Гречаная. Пушкин и А.Шенье (две заметки к теме) Временник пушкинской комиссии. Вып.22. Л., 1988. С.101.

А. Д. Григорьева. Язык лирики Пушкина 30-х годов А. Д. Григорьева, Н. Н. Иванова. Язык лирики XIX в. Пушкин. Некрасов. М.: Наука, 1981.С. 3-219.

ГригорийГуковский. Элегия в XVIII веке Он же. Русская поэзия XVIII века. Л.: Аcаdemia, 1927. С. 48-102.

С. Давыдов. Последний лирический цикл Пушкина Русская литература. 1999, 2: 86-108.

Александр Долинин. Об одном источнике стихотворения Пушкина «Из Пиндемонти»/ Лотмановский сборник. 3. Ред. Л. Н. Киселева и др. М.: ОГИ. С. 252-260.

А.К. Жолковский. Бродский и инфинитивное письмо. Материалы к теме. Новое литературное обозрение. 2000. № 45. С. 187-198.

А. К. Жолковский. К проблеме инфинитивной поэзии (Об интертекстуальном фоне "Устроиться на автобазу…" С. Гандлевского). Известия РАН. Серия литературы и языка, 61 (2002): 34-42.

А. К. Жолковский. Инфинитивное письмо: тропы и сюжеты Эткиндовские чтения. I. Ред. П. Л. Вахтина, А. А. Долинин, Б. А. Кац и др. СПб., 2003. С. 250--271.

С. А. Кибальник. О стихотворении «Из Пиндемонти» (Пушкин и Гораций) Временник пушкинской комиссии. 1979. Л.: Наука, 1982. С. 147-156.

Н. Н. Мазур. Пушкин и «московские юноши»: вокруг проблемы гения Пушкинская конференция в Стэнфорде. 1999. Ред. Дэвид М. Бетеа, А. Л. Осповат и др. М,: ОГИ, 2001. С. 54-105

В. Паперный. «Непонимаемый никем» (заметки о поэтике Пушкина 30-х годов) Пушкинский юбилейный. Ред. С. Шварцбанд и др. Иерусалим, 1999. С. 67-78.

А. М. Песков. Пушкин и Баратынский: Материалы к истории литературных отношений Новые безделки. Сборник статей к 60-летию В. Э. Вацуро. М.: НЛО, 1995-1996. С. 239-270.

Олег Проскурин. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. М.: НЛО, 1999. С. 263-275.

М. Н. Розанов. Об источниках стихотворения Пушкина «Из Пиндемонти» Пушкин: Сборник второй. Ред. Н. К. Пиксанов. М. - Л., 1930. С. 111-142.

Словарь языка Пушкина. В четырех томах. Ред. акад. В. В. Виноградова и др. М.: Гос. изд. иностранных и национальных словарей, 1956-1961.

Ю. Стенник. Стихотворение А. С. Пушкина «Мордвинову» (К истории создания) Русская литература, 1965, 3: 172-181.

Л. Г. Фризман. Два века русской элегии Русская элегия XVIII - начала XX века. Сост. Л. Г. Фризман. Библиотека поэта. Большая серия. Изд.3-е. Л.: Советский писатель, 1991. С. 5-48.

Дж. Томас Шоу. Поэтика неожиданного у Пушкина. Нерифмованные строки в рифмованной поэзии и рифмованные строки в нерифмованной поэзии. М.: Языки славянской культуры, 2002.

Б. М.Эйхенбаум. Как сделана «Шинель» Гоголя Он же. О прозе. Сборник статей. Л.: Художественная литература, 1969. С. 306-326.

Е. Эткинд. Симметрические композиции у Пушкина. Париж: Institut d'Études Slaves, 1988.

Е. Г. Эткинд. Божественный глагол: Пушкин, прочитанный в России и во Франции. М., 1999.

Роман Якобсон. Стихи Пушкина о деве-статуе, вакханке и смиреннице Его же. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. С. 181-197.

Дата добавления: 2015-10-29