Семейная обрядность. Родильные обряды

РОДИЛЬНЫЕ ОБРЯДЫ

У ненцев, как и у многих других народов Севера женщина считалась «нечистой», это полностью относилось к роженице (Хомич, 1966. С. 177–179; 1995. С. 189–190). С первой менструацией (ирийтана — букв.: «месячные») девочка переходит черту детства. Всему стойбищу в этот день становится известно, что она «положила свои кисы» на нарту сябу. Отныне она не должна прикасаться к священной нарте, обходить чум со стороны си, перешагивать через вещи мужчин, веревки, разделывать или резать поперек осетра, налима, щуку. Она уже не няро («чистая»), а сямэй («грешная»); вернуться в статус няро ей предстоит только к старости. Женский век разделен на этапы (Харючи, 2001. С. 156): ебцотана («люлечная») или хобатна («шкурная»); ядэрта не нацекы («ходячая девочка»); няро нё’ нацекы («чистая девочка»); нё’ нямна хэвы пирибтя — («перешедшая привходовую часть чума девушка»); хаюпава пир пирибтя («способная к замужеству девушка»); нармы пирибтя («взрослая девушка»); хаюпада не («замужняя женщина»); ноб” ню’ небя, сидя ню’ небя («мать одного ребенка», «мать двух детей» и т.д.); нюта панохона мэна не («детьми зрелая женщина»); нармы не («взрослая женщина»); нюдя нелевы не («женившая детей женщина»); нармэрка не («пожилая женщина»); няро не («чистая женщина»); хада («бабка»); тяхавы пух уця («старуха»).

У ненцев не принято создавать особых удобств для рожениц; обычно дети рождаются на женской половине чума или в отдельном «нечистом» чуме, непременно на оленьей шкуре и при горящем огне — перед выходом младенца мать должна повернуться к огню — ту’ ня’ сядхалнга (Харючи, 2001. С. 34). Поэтому женщина обычно не рожала в чуме, где жила семья. Если была возможность, то для нее ставился особый чум (сямай мядико, т.е. «нечистый» чум). Богатые ненцы при приближении родов приглашали повивальную бабку, которая с помощью других женщин и устанавливала для роженицы чум. В чуме роженицы обязательно присутствовали культовые изображения покровительниц женщин (Я’ небя — добрый дух земли и мяд’ пухуця — хозяйка чума), которые помогали женщине при родах (Хомич, 1971; 1995, С. 216–217). По понятиям ненецкой народной медицины, женщина рожала не лежа, а стоя на ногах или коленях, подвязанная подмышками ремнем, концы которого крепились к шестам чума (Рычков, 1916. С. 185; Попов, 1944. С. 83 и др.). Легкость родов у женщин народов Севера отмечалась многими наблюдателями и врачами (Белиловский, 1894). Однако не всегда они проходили легко. Считалось, что тяжелые роды были следствием супружеской неверности, и раскаяние виновных могло облегчить страдания (Кушелевский, 1868. С. 121; Костиков, 1930. С. 42 и др.). Ритуал взаимного признания при трудных родах, возможно, призывал всех, в том числе молодоженов, быть верными друг другу, к нравственности.

Роженица после родов еще долгое время считалась «нечистой». Несколько дней она принимала пищу из рук бабки или другой женщины, затем «очищалась» огнем: роженица раздевалась и переступала через разведенный огонь, надевала другую одежду и с этих пор могла приступить к выполнению домашних работ. Все вещи, с которыми соприкасались женщина и ребенок, очищались водой, в которой была сварена березовая губка.

Каких-либо особых обрядов, сопровождающих рождение ребенка, не было. Пуповину обрезали ножом и перевязывали оленьим сухожилием, после этого ребенка укладывали в колыбель, где он находился, пока не начинал ходить. Ненецкая колыбель (ебц), как упоминалось, представляла собой овальную коробочку с невысокими бортиками из дерева. На дно колыбели насыпали натертые древесные гнилушки или клали сухой мох. Пеленками ребенку служили мягкие шкурки оленьего или песцового меха; время от времени их просушивали у костра или заменяли другими. При кормлении мать брала на руки ребенка вместе с колыбелью.

С 1950-х годов большинство ненецких женщин рожали в больницах или медицинских пунктах, что способствовало уменьшению детской смертности и увеличению числа детей в семьях. Однако в семьях кочующих оленеводов роды в чуме с элементами старых традиций встречаются достаточно часто, особенно в последние годы, когда многие завоевания предыдущих десятилетий были утрачены, в том числе — медицинское обслуживание, во всяком случае многие его стороны.

Уже при родах ребенок проходит первое испытание, сравнимое по сложности с инициацией, и приобретает имя: родившегося во время кочевания называют Мюсена, в гостях — Мядуна, крепкого — Мэбета, светлоглазого — Сэвсэр (Кирипова, 1995. С. 29); родившегося в день приезда в чум финского лингвиста Кастрена назвали Немзя (Кастрена звали в Печорском крае «немцем» — Иславин, 1847. С. 123). Девочке на Гыдане досталось имя Тыхани, потому что ее мать с трудом добиралась из тундрового стойбища в поселок, и схватки у нее начались, когда до больницы оставалось совсем близко (тыхына — «переносить трудности»).

К имени у ненцев особое отношение, оно не просто обозначает человека, а определяет его состояние, вернее, ряд состояний (Хомич, 1966. С. 181; 1995. С. 191–194). Одно из них — детское имя, связанное с обстоятельствами рождения: рожденного в пургу называют Хадко (девочку Хадне) — «Человек пурги». Другое дается в честь умершего предка и считается «настоящим» (ненэй нюм; например, Яне — настоящие имена часто непереводимы). Третье, родственное звание, появляется у человека при рождении его ребенка, и с этой поры Хадко (Яне) зовут, например, отцом Мэбета. Когда у Мэбета родится сын, «отец Мэбета» перейдет в разряд дедов, и ему отыщется какое-нибудь стариковское прозвище, например, Ямб-иня — «Длинная веревка». А когда он станет совсем дряхлым и выживет из ума, его за глаза могут называть нытарма — «Кукла по умершему». Все это время по именам человека зовут главным образом посторонние, а близкие обращаются к нему по родству или свойству: ню (сын), папа (младший брат), нека (старший брат), хасава (муж), ий (зять), нися (отец), тидя (дядя по материнской линии), ири (дед) и т.д. В ненецком обиходе «эти слова означают гораздо больше, чем простое родство, а также подчеркивают большую нежность, чем их переводы на русский язык» (Сусой, 1994. С. 33, 34).

Кроме того, ненец может дополнительно принять русское имя для удобства общения с иноплеменниками. Многие имеют русские имена (часто наряду с ненецкими), которые употребляются свободно. Под настоящим именем человека знают, годы вторичными — называют. Имели место сцены неловкости в контакте двух культур: учитель поселковой школы в соответствии с русским этикетом спрашивает учеников-ненцев имена их родителей, но дети «молчат, точно не знают или боятся сказать». Правда, «желая оскорбить, раздразнить соученика, дети произносят имя его отца» (Хомич, 1976б. С. 117).

Таким образом, имена детям давали часто в связи с обстоятельствами, сопутствующими рождению ребенка (например, в день рождения ребенка отец поймал лисицу, и сына назвали Ябко — счастьице, от яб — счастье) или одиннадцатый в семье ребенок — девочка — получила имя Ватане («лишняя»). Однако это были детские имена, которые широко использовались при общении друг с другом. Были еще «священные» имена, которые давались обычно по деду (если родился мальчик) или по бабке (сестре деда), если родилась девочка. Они не употребляются в обиходе, особенно младшими по возрасту в отношении старших. В фольклоре очень распространенными являются прозвища героев по особенностям их оленей или другим признакам. Это встречается и в реальной жизни.

Под влиянием русских в быт ненцев вошло использование отчества. Это относятся и к ненецким именам, большинство из которых перестали быть запретными: Едейко Хасович, Хэбича Нейкович и др.

СВАДЕБНЫЕ ОБРЯДЫ

При выборе невесты в прошлом основную роль играли экзогамные нормы: лица одного рода (или даже группы родственных родов) не могли вступать между собой в брак. Девушку брали из другого рода, а на Ямале, где родовая организация сохранялась дольше, из другой фратрии (подробнее см.: Хомич, 1966. С. 156–177; 1995. С. 170–188).

Большое значение придавалось также имущественному положению семей, а также качествам девушки — ее здоровью, умению хорошо шить, готовить и т.д. Мастерицы шить обычно были известны и высоко ценились в качестве невест. Жених, как правило, принимал участие в выборе невесты, мнением девушки обычно не интересовались. Брачным возрастом признавали 16–20 лет, но бывали случаи, когда мальчику сватали взрослую девушку (в чуме нужна была работница), или бедные родители за большой выкуп выдавали замуж за немолодого человека молоденькую девушку и т.п.

В свадебном обряде большую роль играл сват (нэв). Им обычно был родственник жениха, иногда его отец, но обязательно умеющий хорошо вести переговоры, пользующийся уважением. Взяв в руки посох (ядаць), сват вместе в женихом (каждый на своих нартах) отправлялись к месту кочевания рода невесты. В чум входил один сват. Остановившись у двери, он говорил: «Дочку твою я застал или не застал?» (т.е. просватана она или еще нет). При этих словах отец высылал дочь в соседний чум, а если такового поблизости не было, то невеста ложилась в стороне, и ее прикрывали одеждами. Иногда отец невесты заставлял долго себя уговаривать, но, если жених его устраивал, начинались переговоры о выкупе и приданом. В прошлом делались зарубки на посохе. Приданое обычно было пропорционально выкупу (калыму), то и другое зависело от достатка сторон. Выкуп состоял из оленей (от 10–15 до 150–200), песцов (от 10 до 50–70), лисиц, шкурок бобра, отрезов сукна. В приданое входил чум или его половина (какое-то количество шестов и покрышек), посуда, одежда и др., уложенные на нарты с упряжными оленями. Одежду для приданого начинали готовить чуть ли не с рождения девочки, и эту работу потом продолжала она сама. Следует отметить, что после свадьбы, на протяжении долгих лет, дочь периодически приезжала к родителям за очередной порцией одежды, таков был обычай.

Срок свадьбы (тюня’ ям; тюва) зависел от срока уплаты калыма и наличия приданого. Иногда свадьба откладывалась на год и больше. Свадьбы обычно приурочиваются к осени. В назначенный для свадьбы день жених вместе с родственниками, наряженными в лучшие одежды, отправлялся к чуму невесты. Впереди ехал сват, за ним жених и другие родственники. Придавалось большое значение одежде жениха (красивый традиционный наборный пояс, аккуратно завязанные подвязки для пимов, сплетенные из крашеной шерсти и т.п.), его оленьей упряжке, которая составлялась из лучших оленей. Отец или родные невесты в это время изготовляли особое сооружение (под, подом ня), которое состояло из двух вертикальных реек с перекладиной наверху, которое зимой облепляли снегом. Невеста и ее родные ожидали жениха в чуме. У ненцев не было специальных свадебных костюмов. Как и жених, невеста одевалась в новую красиво украшенную традиционную одежду. Непременной принадлежностью костюма невесты были накосники (тане’), по возможности с богатыми серебряными подвесками. В некоторых регионах на голову невесты надевали повязку из бисера (судор’) или парчи (пэяд’).

Существовали варианты свадебных обрядов. На Ямале иногда рядом с чумом невесты ставили другой чум, в котором собирались мужчины, беседовали. Иногда аргиши жениха подъезжали прямо к чуму невесты. Предупрежденные заранее женщины-родственницы невесты изнутри закрепляли дверную покрышку, чтобы жених, согласно традиции, не мог сразу просунуть в чум лоскут красного сукна, после чего он и его родня могли войти в чум. В чуме начиналось угощение: мясо (сырое и вареное), рыба, иногда привозные продукты. Невеста в пиршестве участия не принимала, а лежала, укрытая одеждами или сидела в стороне. Если было вино, то, согласно традиции, ни жених, ни невеста его не пили. Специальных свадебных песен не было, но на богатые свадьбы бывало приглашался хороший сказитель, который исполнял песню или сказку. После угощения начинались сборы (часто это бывало уже утром следующего дня). Невесту выносили или выводили из чума родственницы и усаживали или укладывали на нарту, укрывая покрывалом (пи’). В свадебной упряжке невесты наголовники оленьей упряжки украшали кистями крашеной ровдуги или сукна, передние части нащепов (нин) обматывали полосой раскрашенной суриком ровдуги, от которой свисала бахрома, суконное покрывало тоже бывало новым и красивым. Нарты невесты, запряженные двумя оленями, привязывались к саням жены свата или матери жениха (Кастрен, 1860. С. 141). За ними припрягались грузовые нарты с приданым невесты. Перед тем как направиться к чуму жениха, несколько раз объезжали вокруг чума невесты, причем мужчины пытались выхватить невесту из саней. Позднее этот обычай принял несколько другой характер — молодые парни старались перепрыгнуть через проезжающие грузовые нарты, чтобы похвастаться своей ловкостью. Кружение вокруг чума должно было изображать некогда дальнюю и опасную дорогу, во время которой родственники невесты пытались отбить ее у членов другого рода. Свадебный поезд во главе с женихом проезжал через сооружение подом пя, что, вероятно, имело очистительное значение. Еще в 1930-е годы можно было наблюдать это красивое зрелище (Гейденрейх, 1930. С. 29). Иногда на полдороге аргиш останавливали родственники невесты, требуя выкуп. Таким образом, многие эпизоды традиционного свадебного отряда ненцев несут следы имевшего место в прошлом похищения невесты, что отражено в фольклоре. В чуме жениха угощались, иногда молодежь состязалась в метании аркана и других спортивных забавах. Затем гости разъезжались, начиналась семейная жизнь молодых.

Свадебный обряд отличался в зависимости от района, имущественного положения семей, сложившихся в данном роде традиций, однако основные его элементы всегда присутствовали (Зуев, 1947. С. 61–62; Шренк, 1855; Вербов. Архив МАЭ. Ф. 2, Оп. 1. №70 и др.). А В.И.Немирович-Данченко, например, писал: «Теперь уже богатых свадеб нет, потому что по всей тундре не сыщешь богатого самоеда» (1881. С. 90). Однако традиционный свадебный обряд или основные его элементы сохранялись и сохраняются в тундре и в наше время.

ПОХОРОННЫЕ ОБРЯДЫ

Мир мертвых, по старинным представлениям ненцев, мог находиться на поверхности земли и под землей. Пока не удалось установить, зависят ли эти представления от территории расселения, от влияния соседних этносов или они существовали параллельно. Считалось, что какая-то часть человеческого существа после смерти человека продолжала вести свойственный ненцам образ жизни: жить в чумах, пасти оленей, охотиться и т.п. Обычно она обозначается русским термином душа. Однако в ненецком языке нет термина, который бы соответствовал понятию «душа». Жизнь человека обычно связывается с наличием дыхания. При смерти от травм, ранений из тела уходит кровь. Но слова инд’ (дыхание) или хэм’ (кровь) обозначают определенные явления, которые не могут вести какую-то самостоятельную жизнь. Поэтому представляется наиболее вероятным, что после смерти человека продолжает существование его тень или двойник, которые обозначаются сходными терминами сидянг и сидрянг, в которых присутствует основа сидя (два). Возможно, дальнейшее изучение фольклора и сбор материалов о старых представлениях помогут уточнить этот интересный вопрос (подробнее см.: Хомич, 1966. С. 217–233; 1995. С. 222–226).

Многоименность ненца соответствует многообразию его социальных ролей. Зато умерший человек — безымянный; его уже нельзя называть по имени (вернее, бывшему имени), от этого, по ненецкому поверью, покойный испытывает боль. Последним от него уходит ненэй нюм (настоящее имя), которое когда-то, вскоре после рождения, досталось ему от умершего предка. Теперь его черед уступить это имя новорожденному или, по старым представлениям, возродиться вместе со своим именем в новорожденном. При жизни ненэй нюм редко проговаривают вслух, будто оберегают от бытовой суеты, для которой предназначены прочие имена и прозвища.

Похороны происходили обычно на следующий день после смерти, за это время заготовляли доски для гроба. В прошлом покойного не обмывали, а оставляли в той одежде, в которой он был в момент смерти или надевали на него ту, которую он носил последнее время. Затем обертывали: мужчин — в кусок внутренней покрышки чума (мюйко), а женщин — в покрывало от женской нарты (пи’); обвязывали веревками (в первом случае от покрышки же). Покойного выносили не через дверное отверстие чума, а приподняв покрышку чума около места, где лежит умерший. Тело выносили головой вперед, хотя некоторые авторы указывают на вынос ногами вперед (Третьяков, 1869. С. 398 и др.), что, возможно связано с влиянием христианства. Умершего везут на кладбище: мужчин — на легковых мужских санях или вандако, женщин — на женских санях не хан. Вещи, которые предназначены умершему, и доски для гроба везли на отдельных санях. Состав лиц, принимавших участие в похоронах, видимо строго не регламентировался, но считалось желательным их четное число.

Видимо, в прошлом кладбища носили родовой характер (Шренк, 1855. С. 467; Житков, 1913. С. 34, 230; Вербов, 1939. С. 64). Обычно они располагались на возвышенных местах по берегам рек. Размеры кладбищ (хальмер’, хальмер’ нэсь) были различны — от нескольких десятков до двух-трех захоронений. Для ненцев характерные наземные захоронения, хотя летом при отсутствии достаточного количества древесины иногда хоронили в земле (на Европейском Севере, где влияние русского населения было сильнее).

Конструкция погребального сооружения в основном однотипна у всех групп ненцев. На Канинском полуострове, в Большеземельской тундре наземные погребения встречались еще в 1930-е годы, а в пределах Ямало-Ненецкого АО они распространены почти повсеместно по сей день. Гроб (тин, пэмб’) делали в виде четырехугольного ящика, скрепленного системой вертикальных и горизонтальных планок (гвозди при этом не использовались). Вертикальные планки (их бывает две-три пары) значительно возвышаются над гробом. К паре планок, находящихся в головах покойного, прикрепляют горизонтальную рейку на которую вешают колокольчик. Изредка гробами служили половинки лодок (Житков, 1913. С. 23; Грачева, 1971. С. 225). С умершим клали все вещи, которыми он пользовался при жизни и которыми, согласно представлениям ненцев, должен был пользоваться в загробном мире. Так мужчине клали топор, нож, долото, иногда ружье (в прошлом лук и стрелы) и другие орудия производства и охоты, а также миску с ложкой, табакерку, трубку. Женщине клали скребок для выделки шкур, швейные принадлежности, чашку, ложку и другие предметы хозяйственного обихода. Все вещи подвергали порче — протыкали, прорезали и т.п. Обычаями ненцев допускается оставлять на память родным и детям некоторые вещи, принадлежавшие усопшему, например, нож, аркан, колокольчики, подвески к женским шапкам и т.п. (Сусой, 1994. С. 23).

После того, как покойный положен в наземный гроб (или могилу) и все вещи уложены тоже, гроб закрывали досками, а сверху покрывали куском бересты или ткани (иногда бересту клали под крышку). Затем возле захоронения убивали оленя (иногда — нескольких), на которых был привезен умерший. Если мясо оленя здесь же съедали, то череп с рогами вешали на вертикальную планку гроба. В прошлом убитых оленей оставляли около гроба вместе с упряжкой и санями. Сани переворачивали, кусочек полоза отщепляли. Около гроба оставляли и хорей. Возвращались в стойбище другой дорогой. Обычно чум, где случилась смерть, переносили на другое место.

Маленьких детей хоронили, подвешивая в люльках к деревьям или воткнутым в землю колышкам.

Если некоторые из погребальных обычаев ненцев встречаются и у других народов (сопровождающий умершего инвентарь, его порча, убой животных), то погребальные сооружения ненцев отличаются от таковых даже у других самодийских народностей. Сведения о помещении умерших меж ветвей деревьев южносамодийскими народами (карагасами — Георги, 1799, С. 14–20; камасинцами — Тугаринов. 1926. С. 81–82) дали автору данного раздела основание предположить, что вертикальные рейки — имитация деревьев, которые были в более южных районах расселения ненцев (Хомич, 1995. С. 224–225).

Дата добавления: 2015-07-08