Социальная организация и общественный быт

Ритм кочевания в тундре задают олени, за которыми следуют люди, хотя во многих случаях (выборе направления перекочевок или поиске отбившихся групп) пастухам приходится быть быстрее своих стад, и в сложном цикле движения трудно определить, кто кого подгоняет, олени людей или наоборот. В ритме кочевания сложились общественные отношения ненцев. Динамизм общественным отношениям придает высокий уровень индивидуальной активности, граничащей с настойчивыми, иногда конфликтными, проявлениями персональных амбиций. Ненцы говорят: «У нас рога большие, они нам жить мешают», сравнивая себя с бегущими в одной упряжке, но вечно бодающимися оленями. Подчеркнутый индивидуализм и конкуренция в оленеводстве, торговле, социальном престиже уживаются с жесткими общественными установками.

Социальная система ненцев структурирована на трех уровнях — мяд’тер (семья), еркар (род), тэнз (племя, фратрия, народ), обеспеченных традиционными нормами тендерных и межпоколенных связей, собственности, лидерства, межродовых и межэтнических отношений. Эта система унаследовала старые самодийские традиции, но существенно обновилась, особенно в структурах рода и народа, три-четыре столетия назад в ходе «оленеводческой революции», когда ненецкие роды дробились, объединялись и смешивались под влиянием российской колонизации, войн, преобразования торговых и миграционных путей. В череде конфликтно-контактных отношений с соседями и российской администрацией они образовали сообщество, называемое ненецким народом.

Мяд’тер — обитатели чума. Центр чума занимает очаг (летом костер, зимой железная печь), вокруг которого течет повседневная жизнь и который служит символом родства — у ненцев есть благопожелание: Мяд’ ту нёя хабтю» (Пусть не гаснет огонь в вашем чуме) в значении «Пусть никогда не прервется ваш род». В ненецком языке понятие «семья» обозначается выражениями нопой ту’ тер (живущие у одного огня) и нопой мяд’ тер (живущие в одном чуме) (Харючи, 2001. С. 33–34).

Чум обустроен так, что все его обитатели движутся, сидят или лежат вокруг огня. Пространство между очагом и входом (нё) считается женским: здесь женщины хранят свои вещи, шьют, качают детские люльки, обивают костяной колотушкой снег с зимней одежды, сушат дрова для очага, кормят собак. Противоположная часть чума (си) считается мужской, здесь хранятся ларцы с домашними святынями, орудия и оружие мужчин. Буквально си и нё означают одно и то же — «отверстие, проход», только нё служит обыденной дверью, а си — священной. Если «женскую линию», идущую от очага через дверь нё, продолжить за пределами чума, она укажет на хозяйственные нарты с одеждой и провизией, в том числе «нечистую» нарту сябу с женской обувью. «Мужская линия» идет от очага через си к священной нарте хэхэхан, в которой хранятся культовые предметы и где мужчины собираются для важных разговоров. Далее линия си направляется в сторону заката в открытую тундру, линия нё — в сторону восхода к оленьему коралю, озерцу, куда женщины ходят за водой, и кочковатой низине, где они собирают хворост для очага. Мужчина не прикасается к нарте сябу, женщина — к нарте хэхэхан (и вообще не пересекает «мужскую линию»). Дележ имущества при разводе начинается с того, что мужчина берет себе хэхэхан и священный заочажный шест симсы, женщина — нарту сябу. У многих наблюдателей традиция жесткого разделения ролей мужчины и женщины создает иллюзию бесправия женщины.

В действительности у женщины и мужчины существуют самостоятельные сферы деятельности и собственности, в том числе культовые ниши. Женщина не приближается к тундровому святилищу так же, как мужчина не вмешивается в домашний женский пантеон, включающий мяд’ пухуця (чума хозяйку), ту пухуця (огня хозяйку), нытарма (посмертное воплощение предка) и хранящий благополучие семьи от внешних угроз и стихий — многочисленных болезней на, когтистой ведьмы парнэ, пурги хад.

Мужчина не слишком вмешивается в домашний быт, если ценит свою жену, не считает ее неряхой или больной. Если женщина действительно немощна и нуждается в поддержке, он берет вторую жену. Со своей стороны женщина отправляется пасти оленей или ставить рыболовную сеть, если муж всерьез занемог или надолго задержался в пути.

Разделение жизненного пространства на мужскую (открытая тундра) и женскую (дом с очагом) доли соотносится с ритмом мужских и женских действий: если активна женщина, пассивен мужчина, и наоборот. Обычай чередования усилий и распределения ролей женщины и мужчины можно назвать тундровым законом сохранения семейной энергии. При этом поддерживается и оптимально используется высокий индивидуальный потенциал, выражающийся, например, в замечательной способности мужчины сутками в дождь или стужу окарауливать стадо, а женщины — почти непрерывно шить (даже дряхлая старуха, уже ослепнув, продолжает шить). Переменная активность женщины и мужчины образует ровный ритм тундровой жизни и создает ресурс энергии, достаточный для бесконечного движения кочевников.

Очерченность индивидуальных полей деятельности и ответственности соотносится с нормами собственности. О семейном стаде ненец может сказать «наши олени» и тут же определить среди них своих, жены, младшего брата, сына. Примерно так же дело обстоит в отношении домашнего имущества. В семьях изредка случаются разногласия по поводу размеров личных паев, что лишний раз напоминает об актуальности права личной собственности, однако само по себе это право ориентировано не на дележ имущества, а на внутрисемейную кооперацию, образуемую персональными интересами и вкладами членов семьи.

Тот же принцип динамичной кооперации лежит в основе межсемейных отношений. Ненецкая семья, даже объединяясь с другими семьями, самостоятельно кочует, ведет хозяйство, совершает ритуалы. Она чередует состояния, называемые по-ненецки нарава (свободная, отдельная жизнь) и н омдабава (жизнь в объединении). Если семья не состоит в зависимости от главы стойбища, ничто ей не мешает в любой момент, собрав своих оленей, откочевать прочь и, по мере надобности, присоединиться к другому стойбищу. Средняя семья оленеводов владеющая собственным чумом, караваном нарт и стадом оленей в 300–400 голов, состоит из 5–6 человек.

Круг контактов семьи в течение года включает несколько десятков (принимая во внимание ярмарки и поселковые съезды) других семей. Этот круг настолько же постоянен, насколько устойчивы маршруты оленеводческих и промысловых миграций. Каждая семья образует свой социальный кластер — подвижную сеть контактов, растянутую между опорными точками кочевий: мядырма (место оленеводческого стойбища), ябтарма (место промысла линной дичи), носилава (место пушной охоты), ёлава (рыболовное место), тэмдолава (место торговли). Благодаря частичному совпадению и расхождению кластеров разных семей общество ненцев представляет собой социальную среду с гибкими связями и границами. Кластерная организация имеет свои узлы, где территориально и сезонно сходятся контакты многих семей: летние «объединенные стойбища» оленеводов и зимние ярмарочные съезды; с ними соотносятся наиболее значимые общественные ритуалы — зимний и летний «срединные дни», зимние гостевания и свадьбы (Головнёв, 1995).

Связи по родству и свойству охватывают всю тундру, поскольку брачные правила разделяют ненцев на экзогамные половины — группы родов, условно называемые фратриями Харючи и Вануйта. Женатый ненец оказывается в родстве по отцу с одной половиной соплеменников, в свойстве по жене — с другой. С учетом этих связей стойбища оленеводов, рыболовов и охотников часто образуются семьями отца и сыновей, родных и двоюродных братьев, мужей двух сестер. У сибирских тундровых и лесных ненцев неразделенные семьи, составляют от четверти до трети общего числа семей.

Патрилинейное родство исключает брачную и сексуальную связь, тогда как матрилинейное, напротив, считается благоприятным для брака, так как родственницы матери относятся к противоположной экзогамной половине (Иславин, 1847. С. 132). Нередко между семьями и родами устанавливается многопоколенное перекрестное брачное партнерство, удобное психологически и экономически — мужчины и женщины двух родов-партнеров лучше ладят в семьях, имеют общие традиции и поддерживают друг друга.

Не раз отмечалось, что семьи ненцев могут легко преобразовываться и распадаться. По нормам обычного права, мужчина мог в любое время выдворить жену из чума по причине ее бездетности или дурного нрава; изгнанница возвращалась к родителям или искала кров у родственников (Хомич, 1966. С. 173). Эти нормы можно рассматривать как способ социального маневрирования кочевников, привыкших беречь ценный семейный потенциал (наследовать вдову родича) и решительно избавляться от помех (расторгать неудачное партнерство).

В динамике кочевой жизни следует рассматривать и обычай брачных даров, называемых калымом (не’-мир” — «плата за женщину») и приданым (нединзэй — «посланное»). Исследователи-мужчины (А.Шренк, В.Иславин, В.Евладов, Г.Старцев, А.Куроптев, Л.Костиков), скрупулезно подсчитав затраты брачующихся сторон, особенно калым, пришли к заключению о соразмерности приданого и калыма. Л.В.Хомич настаивает на том, что «приобретение жены фактически являлось ее покупкой», а приданое было лишь пропорционально калыму, но «ничто не говорит о том, что оно было равно ему» (Хомич, 1966. С. 167, 173). Исследовательницы-ненки (Е.Г.Сусой, Г.П.Харючи, Л.В.Кирилова) дружно отвергают толкование не’-мир” как купли-продажи невесты, поскольку приданое (нарты с оленями, одежда, чум или пол-чума, котел и другая утварь, пищевые запасы), а также последующие подарки отца и родственников (мядинзэй), которые женщина получает в течение всей жизни, с лихвой восполняют свадебные затраты мужа (Сусой, 1994. С. 39).

Богатый кочевник может взять несколько жен (обычно до трех), установив, таким образом, союз с несколькими «очагами». При этом, кочевник становится обладателем существенных социальных и экономических ресурсов, поскольку владения и собственность его свояков служат резервным фондом пастбищ и оленей в кризисных ситуациях. В ненецкой традиции число жен — показатель социального престижа мужчины, а в эпосе — свидетельство могущества воина-вождя, особенно если в его гареме состоят жены-иноземки (хантыйки, энки, нганасанки). Организация полигинной семьи значительно сложнее, чем нуклеарной, и предполагает взаимные усилия и уступки для гармонизации бытовых и сексуальных отношений. Старшая жена (пюды) главенствовала среди женщин (если не была бездетной), поддерживая добрые отношения с младшими женами (таты); все жены одинаково любовно относились к своим детям и детям других жен, считая их полноценными братьями и сестрами (Хомич, 1966. С. 176). Пюды ежедневно распределяла обязанности среди таты: одна жена варила еду, другая шила, третья смотрела за детьми; на следующий день их роли менялись. Каждая жена занимала пол-чума или отдельный чум; муж ел и спал то в одной, то в другой половине чума (или в разных чумах), не желая обидеть ни одну из жен (Костиков, 1930. С. 38). Отношения в ненецкой семье не делятся на взрослые и детские — все по способности и разумению участвуют в общей жизни мяд’тер.

Первое, что интересует ненцев при знакомстве, — какого ты рода еркарар намгэ. Указание рода — еркар, с уточнением его ветви, включает в сознании ненца целую сеть ассоциаций относительно территории кочевий и местонахождения святилища, былых и ожидаемых контактов и конфликтов, дистанции родства и возможности брачных связей. Женщина, сколько бы мужей и стойбищ не поменяла (у ненцев брак патрилокальный), пожизненно сохраняет девичье родовое имя; оно состоит из женской версии названия рода с добавлением слова не (женщина): Не Ваной (женщина рода Вануйта), Не Харей (женщина рода Харючи), Не Сэрой (женщина рода Сэротэта) и т.д. (Вербов, 1939. С. 50).

Представители различных родов жили вперемешку на различных стойбищах. М.М.Броднев и Л.В.Хомич пытались выявить или реконструировать картину, сколько-нибудь подобную фольклорной, опираясь на сведения об охотничьих угодьях, пограничных камнях-метах хэкур’, участках тундры с названиями родов (например, Яптик’ я — «земля Яптиков»). Их выводы, казалось, не оставляли сомнений в родовом землевладении у ненцев, тем более, что сочетались с господствовавшими в те годы теориями: «рыболовные, охотничьи и в значительной мере пастбищные угодья являлись собственностью рода» (Броднев, 1950. С. 93); «существовала родовая собственность на рыболовные, охотничьи и частично пастбищные угодья» (Хомич, 1966. С. 142, 152). Однако уже исследования Н.А.Свешникова пошатнули эту убежденность: «Указанные территории принадлежали не родам, а семьям, носившим имя того или иного рода. Например, 106 хозяйств Окотэтто на Ямале кочевали в составе 26 смешанных по родовому составу групп от Байдараты до Надыма» (Свешников, 1961. С. 73–74). Точку в дискуссии поставил Б.О.Долгих, собравший воедино этнографические и статистические источники, в том числе данные Приполярной переписи 1926–1927 гг.: «Роды ненцев жили очень смешанно, и можно установить лишь преобладание отдельных родов в определенных участках, а отнюдь не исключительное владение ими территорией» (Долгих, 1970б. С. 93–94; см. также свод карт).

Оленеводы ограничивают свои владения от чужаков правилом: «Ходить-то ходи, а чум не ставь». Чужаками считаются все, кто не включен, по договоренности с вотчинником (вотчина — родовая территория, по-видимому, русский термин) в состав пастушеских и промысловых объединений (нэсы, ноб’ нэсурма, ханинеда и др.). Поскольку все хозяйственные объединения временные, право на землепользование приглашенного оленевода, например, в ноб’ нэсурма («объединенном стойбище») ограничивается конкретным сезоном или хозяйственным эпизодом (как в зимней загонной охоте таларава), а затем он переходит в разряд чужаков. При формировании хозяйственных объединений вотчинник учитывает родственные связи лишь в той мере, в какой они соответствуют реальной экономической ситуации: он не откажет в праве выпаса или промысла сородичу, давно и постоянно кочующему с ним бок о бок, но это право ни в коем случае не распространяется на всех носителей родового имени. Иногда вотчинник намеренно дистанцируется от сородичей, предпочитая поддерживать с ними эпизодические контакты, а тесные хозяйственные связи налаживает с чужаками, которыми легче управлять и с которых удобнее брать плату за пользование угодьями.

Принято считать, что лишь часть родовых названий восходит к именам родоначальников. Остальные даны по территориям обитания, основному роду занятий, характеристикам семейных или родовых оленей, названиям животных, птиц, насекомых или их частей; некоторые принесены древними мигрантами из дальних стран (Южной Сибири), некоторые заставляют вспомнить о легендарных «дивьих» людях (Нэвасяда — «безголовый», Сюнзи — «без пупа» — Хомич, 1976б. С. 111).

Это верно, если исходить из прямого их перевода. Если же следовать ненецкому стилю родонаречения, то придется признать, что все названия образованы от личных имен родоначальников. В фольклорной традиции род всегда олицетворен его основателем или вождем. Вероятно, ненецкие слова еркар (род) и ерв (вождь) однокоренные — от ер” (середина). В описании родового стойбища непременно выделяется центральный высокий чум (два, три чума), в котором живет ерв (и его братья). Вокруг во множестве стоят обычные чумы, принадлежащие начекы («ребятам») или ты пэртя («пастухам»). Они образуют собственно еркар (окружение вождя) и носят его родовое имя. В эпосе родоначальник непременно принимает на себя роль военачальника — саю ерв (военный вождь), и ведомое им войско из 30–40 боевых нарт выступает под именем рода (Головнёв, 1995). Именно в войнах и конфликтах вокруг вождя (ере) формировался род (еркар); при тех же обстоятельствах роды разделялись и объединялись, свидетельством чего служат изобилующие склоками легенды о родоначальниках.

Самая удачная историческая реконструкция ранне-колониальной стадии родового быта выполнена на таймырских материалах С.В.Бахрушиным (1955в. С. 9–10). В конце XVII в. самоедский род представлял собой небольшую самостоятельную группу, возглавляемую «князцом». Этот первоначальный род (в сущности, семья) расширялся за счет свойственников (шурьев, зятьев), пасынков, «вскормленников» и пленников (прежде всего женщин и детей), а также обрастал зависимыми людьми, экономически маломощными и искавшими поддержки более сильных людей. Общая численность рода, считая женщин и детей, составляла несколько десятков человек. Во главе стоял «родовладыка» (князец), власть которого над его «родовиками» можно охарактеризовать как «право жизни и смерти».

Со смертью вождя роды легко делились, объединялись, приобретали новые имена. Частая смена названий «административных родов» прослеживается в истории ясачного учета лесных ненцев: в 1816 г. их группы назывались Айвасиды, Карцы, Недевятковой станицы, Ракли, Ванцын, Логачи, в 1851 г. — Каминная, Нянзина, Шюрюмина, Лабина, Пандина, Лебина, в 1897 г. — Лахку, Сынгу, Халь, Лянкпе, Нитю, Ланку. «Менялся ватажный старшина и нередко соответственно менялось название ватаги», — комментирует В.И.Васильев (1979. С. 183). В действительности родов гораздо больше: Пяк (Лесной) с ветвями Найвахи (Головной), Панхой (Последний), Сэпа (Сухой), Ныдунты (Сосновая шишка), Венгомса (Собачье мясо), Нолма (Курносый); Айваседа («Без головы» или «Без главы») с ветвями Нойсома (Суконная шапка), Дянлёта (Трясун), Теваку (Сирота), Наханы (Старый), Ётта (Запирающий реку), Лаймуки (Оставшийся), Толатанка (Заячье ухо); Вэла (Длиннолицый) с ветвями Тун (Огненный), Тухуйла (Тканевый) и др. «У лесных ненцев, с их воинственным и независимым нравом, было в обычае при появлении выраженного лидера (даже в рамках стойбища) тут же расходиться по разным местам» (Перевалова, 2001. С. 145–147).

Ненецкий род, обычно представляемый медленно разлагающейся пережиточной субстанцией, в действительности был боевым и здоровым организмом. Он существовал не в память о предках, а вокруг живого вождя. С развитием крупностадного оленеводства ненецкие роды оказались рассеянными по тундре, множась на ветви под началом новых лидеров. Ясачный реестр, составленный в XVII в. из названий лидировавших в ту пору родов, впоследствии не поспевал за динамичными преобразованиями самоедских родов и искусственно консервировал устаревшую схему. Ненцы оставались носителями родовых имен (своего рода ясачных фамилий), давно утративших первоначальный смысл. Обширные родственные связи, для обозначения которых использовались старые родовые названия, имели определенное, прежде всего, брачно-регулирующее значение в социальной жизни ненцев.

С.В.Бахрушин в развитие своей схемы эволюции самоедского рода предложил сценарий формирования племени — тэнз (племя-фратрия-народ). В XVII в. род являлся основой, на которой складывались обширные объединения самоедов и вырастали племена. Они создавались двумя путями: либо путем естественного разрастания одного рода, который, разбиваясь на ветви, сохранял общую связь, либо путем усиления одного рода за счет соседних, не связанных с ним кровным родством. Постепенно из числа прочих родовых князцов выделялось несколько «самых лучших» (Бахрушин, 1955в. С. 11).

А.Шренк писал, что «не только все европейские самоеды, но и сибирские их единоплеменники до Обского бассейна разделяются на три главных племени: Лага, Ванойта и… Харуци, которые, по всей вероятности, считали друг друга за разные народы, потому что слово танз, означающее племя, выражает также понятие народа». Русских самоеды называли Лутса-танз, остяков — Хабий-танз, собственные племена — Лага-танз, Ванойта-танз и Харуци-танз (Шренк, 1855. С. 559–560). Лесные ненцы, занимавшие особую территорию и говорившие на особом диалекте, также считали себя особым племенем — тыемс (Вербов, 1939. С. 59). Слово тэнз (тыемс), которое современные ненцы толкуют как «род», «фамилию», «сорт», прежде обозначало «племенное объединение» (Хомич, 1966. С. 142, 144).

Племя Карачеев (Харючи тэнз), которое триста лет назад возглавлял Пось Хулеев, а двести лет назад — знаменитый Пайгол, заслуживает отдельной главы в истории ненцев. Карачеи были самым многочисленным объединением самоедов (Долгих, 1960б. С. 73; Васильев, 1979. С. 92). Их исконной землей был Ямал с прилегающими склонами Урала (так называемая Каменная сторона), однако в XVII–XVIII вв. они держали под контролем всю тундру от Печоры до Енисея. Вторым в списке самоедских племен А.Шренка значится Ванойта-танз (Вануйта тэнз, в архивных документах «Ванюта»). «Ванойты живут на Мезени, на Печоре и в нижних местах реки Оби около Обдорска» (Лепехин, 1805. С. 201). Л.В.Хомич приводит документ, указывающий на переселение самояди Ванюта с западного склона Урала на восточный (1966. С. 148). Самоеды Ванюта числились в 1690-х годах по оба склона Уральского хребта, в ясачных книгах Пустозерска (18 человек) и Обдорска — 188 человек (Долгих, 1960б. С. 73; 1970б. С. 17; Васильев, 1979. С. 86). Б.О.Долгих полагает, что они составляли и основную часть тиманских самоедов (1970б. С. 13–14). Ветви Ванюта (Соль-Ванюта, Луца-Ванюта, Яга-Ванюта, Лонду, Сабе) известны в Обдорском крае по архивным источникам с XVII–XVIII вв. (Там же). Вануйта тэнз образуют роды: Вануйта с его многочисленными ветвями, Яптик, Вэнга, Явнгад, Яр и ряд других, считающиеся взаимно экзогамными. В некоторых случаях этот тэнз называют именем рода Яптик (на севере Ямала) или рода Яр (на Гыдане).

В ненецких преданиях Харючи тэнз и Вануйта тэнз противопоставляются не как пришельцы и туземцы, а как богатые оленеводы и бедные промысловики. «Сидячими рыболовами» (ёдэй’ тер, от ёда’ма — «насиженное место») называли не только Вануйта, но и других безоленных и малооленных жителей берегов Оби и Обской губы. Они промышляли рыбой и торговали с проезжающими мимо оленеводами. Образ рыбака связан у ненцев с крайней нуждой — в одном сказании бедность «старика-рыболова» подчеркивается тем, что чум его «покрыт сухой травой». Образованное от ёда’ма слово едома означает «нищенство». Отдельные представители Вануйта тэнз были известны своим богатством (например, гыданский «семитысячник» Явери Вануйта), однако общая картина от этого не менялась: за родом Яр закрепился образ «жителей песчаных кос», Явнгад — «морских охотников», Яптик и Вэнга — малооленных промысловиков северных побережий.

В отношениях оленеводов Харючи тэнз с промысловиками Вануйта тэнз есть и другая сторона: во многих случаях Вэнга, Яптик, Явнгад, Вануйта считаются более полноправными владельцами территорий, чем богатые оленеводы Нокатэта и Сэротэта. Например, мощная группа Ямалов (северная ветвь Нокатэта) так и не смогла ничего поделать с малочисленными Вэнга, отстоявшими в межродовой склоке право на владение тундрами вокруг главного святилища ямальских ненцев Си’ив мя — Семь чумов (Евладов, 1992; Головнёв, 2000). С родом Яптик, по общему мнению, лучше поддерживать только добрые отношения; он славен шаманами и бунтарями (последнее антисоветское восстание 1943 г. на Ямале возглавляли С.Яптик и С.Вэнга), а также вспыльчивостью и буйным нравом своих представителей; жрец (хэхэм лэтмбада) главного святилища из рода Яптик «объезжает весь Ямал и считает всех ненцев». В этих нюансах читаются «характеры» двух тэнз: «многооленные» (от названия Нокатэта) охватывают пространство тундр быстрыми кочевьями, «крепкие» (от названия Яптик) держатся своих владений и устоев. Они дополняют друг друга разными «стратегиями выживания» и в целом создают устойчивую хозяйственную и социальную систему. В итоге отношения двух тэнз стали системой многостороннего обмена, в том числе брачного (предпочтение внешних браков).

Ненцы называют свою дуальную организацию сидя тэнз — «две породы». Одна из этих пород (Харючи) образует тэнз-ядро, окруженное тэнз-оболочкой, самый плотный слой которой состоит из Вануйта, Яптик, Яр и других родов сибирских тундровых ненцев. Европейские ненцы, лесные ненцы, энцы и северные ханты входят во внешний слой этой оболочки и в то же время сами по себе являются тэнз.

Племя Логеи (Лэхэ тэнз, у А.Шренка — Лага-танз), расселенное в европейских тундрах от Урала до Канина, известно по письменным источникам с конца XVII в. (Колычева, 1956. С. 83; Долгих, 1970б. С. 13). Логеи уступали в воинственности Карачеям, однако, его статус был достаточно высок. В этнографической литературе Логеев, как и Карачеев, принято считать родом, хотя И.Г.Георги, А.Шренк и В.Иславин называют их племенем. Верно и то и другое, поскольку племя Логей (Лэхэ тэнз), по-видимому, сложилось вокруг элитного рода Логей (Лэхэ еркар, Лэхэ панг).

Лесные ненцы (неща) осознают себя самостоятельным тэнз (тыемс). Тундровые ненцы тоже считают их отдельным племенем (пян-хасава или Пяк), называют сторону восхода Пяку нэрм («север Пяков») и подчеркивают экзотические черты «лесных людей»: Пяки едят щуку (тундровые ею брезгуют) и панически боятся болезней — если в их чуме случится больной, они бросают его вместе с чумом и уезжают прочь. Б.Н.Городков тоже засвидетельствовал, что лесные ненцы из опасения оспы перестали появляться на р. Тап-яха, где традиционно занимались рыболовством (Городков, 1926. С. 63–64). Избегание лишних контактов, чреватых в числе прочего заболеваниями, — не просто странность характера Пяков, а способ выживания племени. Это выражается и в эндогамных установках: лесные ненцы Нум-то утверждают, что их предки избегали внешних браков, в частности с соседями хантами. Замкнутость Пяков стала причиной того, что их несколько раз «открывали» в XIX в. — то М.А.Кастрен обнаруживал роды Ивши и Ничу на Средней Оби, то А.И.Якобий объявлял ученому миру о доселе неизвестном народе «нях-самар-ях» на р. Надым (Castren, 1856. S. 67–68; Житков, 1913. С. 249–250).

Судя по языковой и родовой раздробленности, лесные ненцы не были столь монолитным сообществом, как тундровые ненцы. Тем не менее, в противостоянии с беспокойными соседями, в том числе Карачеями, тунгусами, остяками Пегой орды (селькупами) и Кодского княжества (хантами), лесные ненцы образовали племя Пяк во главе с одноименным родом. Б.О.Долгих полагает, что в XVII в. лесные казымские самоеды состояли преимущественно из рода Пяк, а переселение на их земли рода Айваседа только началось (Долгих, 1960б. С. 72–73). Трудно сказать, был ли род Айваседа (Нгэващата, в тундровом варианте Нэвасяда) изначально частью Карачейской орды или у него со временем сложились с ней особые отношения, но принадлежность к Харючи тэнз определенно сыграла роль в захвате родовым вождем Айваседа первенства среди лесных самоедов. По воспоминаниям пуровских ненцев, князю Лакку Айваседа подчинялись все малые княжества, девять родовых вождей собирались под его началом на съезды, а Яса Вэла выступал «палачом» — исполнял решения княжеского совета (Перевалова, 2001. С. 143).

Восточными соседями тундровых и лесных ненцев были тундровые и лесные энцы. Нередко ненцы говорят, что Манту (энцы) — не отдельное племя, а ненецкий род (еркар), и в фольклоре ненцев Манту часто фигурируют в этом статусе. О близости или единстве самоедов Пура и Таза в начале XVII в. гласит известная фраза из Книги Большому чертежу: «А по реке по Тазу Мангазея, самоядь Пяки» (Книга Большому чертежу, 1950. С. 168). В состав лесных ненцев и энцев входил один и тот же род Ючи (Ивши), и не удивительно, что князец лесных ненцев Сатарко пользовался влиянием у энцев — ючейской самояди (Долгих, 1960б. С. 71; 1970б. С. 192, 218–219).

Связи между обдорскими и мангазейскими самоедами в XVII–XVIII вв. описаны Б.О.Долгих (1970б).

В целом на исходе средних веков сообщество самоедов выглядело цепью туземных племен (европейские Логеи, ямальские Яптики и Вануйта, пуровские Пяки, тазовские Айваседа), связанных воедино Карачейской кочевой ордой. Правда, на юго-западном направлении влияние Карачеев сталкивалось с мощной встречной волной воздействия северных пермян (коми-зырян) и угров (хантов). Продвинувшиеся в низовья Оби остяки с успехом вытесняли и поглощали местных таежных самоедов, пока в XVII в., с началом экспансии Карачеев, они сами не оказались в положении поглощаемых и вынуждены были играть роль «крепких туземцев» в составе Карачейской орды.

Жителей тайги, за исключением лесных ненцев и энцев, тундровые кочевники называют хаби (лесные ненцы — капи). Круг значений этого слова — «иноплеменник», «лесной житель», «житель поселка», «работник», «пленник», «раб» — передает спектр отношений самоедов-кочевников с южными соседями: хантами (саля’ хаби), манси (сия’ хаби), селькупами (тасу’ хаби), кетами (енся’ хаби). Слово хаби стало названием тэнз с тех пор, как в среде ненцев сложилась внушительная по численности группа хантов-оленеводов. От хантов происходят ненецкие роды Саляндер, Нядангы, Неркыхы, Тибичи, Поронгуй, Пандо и Лар (Вербов, 1939. С. 62). В местах их наибольшего скопления, например, на Надымской Оби, группа, обычно именуемая «Вануйта», называется Хаби тэнз («племя иноплеменников») и противопоставляется Хасава тэнз («племени людей»). По данным Л.В.Хомич, к Хаби тэнз причисляется даже род Вануйта (1976б. С. 100).

При выяснении путей проникновения хантов- хаби в ненецкие тундры речь заходит об их захвате в плен (Хомич, 1966. С. 144, 147) или найме в пастухи (Головнёв, 1988. С. 92). По-своему это верно, однако Хаби никогда не заслужили бы статуса тэнз, будь они лишь батраками или пленниками. Статус тэнз в данном случае означает возможность выхода в тундру целыми родами, приобретения территориальных прав, сохранения в среде ненцев-кочевников собственных обычаев и даже языка. Все это стало возможно не по доброй воле Карачеев, а вопреки ей — под твердой рукой обдорских князей Тайшиных.

Местом исконного обитания главного рода Хаби тэнз — Саляндер («Житель мыса») — всегда называется Обдорск. Б.О.Долгих отождествил Саляндер с родом Обдорским, отмеченным в ясачной книге 1695 г., на основе смыслового сочетания «житель мыса» — «житель Носового городка (Обдорска)» — «житель Салехарда» (Долгих, 1960б. С. 73–74). В.И.Васильев по этому поводу заметил, что «фактических подтверждений высказанной гипотезе пока не имеется» и присоединился к мнению Г.Д.Вербова о сравнительно позднем (конец XIX — начало XX в.) вхождении «хантыйских компонентов» в состав тундровых ненцев (Васильев, 1979. С. 88, 211). Позиция Долгих верна в том, что Обдорск был ставкой рода Саляндер, а остяки с XVII в. настойчиво и не без ведома обдорского князя осваивали тундровое оленеводство. Князья Тайшины сами были собственниками крупного стада (правда, не утруждая себя его выпасом) и ясно сознавали, что без укоренения их родичей в тундре княжеская власть над самоедами останется иллюзией. Вербов и Васильев точно уловили хронологический рубеж, с которого начинается формальный учет «самоедов остяцкого происхождения». Появление в переписях родов Хаби на рубеже XIX–XX в. было вызвано не только движением хантов-рыболовов в южные тундры (в связи с бурным развитием неводного рыбопромышленного лова), но и отражало естественную реакцию кочевых остяков на закат могущества Тайшиных и рост престижа самоедских старшин. Отныне им было удобнее соответствовать званию «самоед», что во многом отражало действительность. Таким образом, Обдорский «ясачный род» 1695 г., скорее всего, включал ненцев, живших оседло или кочевавших в окрестностях городка; позднее стараниями остяков они отошли в дальние тундры или смешались с местными жителями — «Обдорская самоядь» тает в численности (в 1701 г. — 8 ясачных душ, в 1712 — 6) и исчезает из реестров в первые десятилетия XIX в. По своей численности и размаху кочевий (от Урала до Енисея) «жители мыса» едва ли уступали ключевым родам тундровых ненцев. Очевидно, род Саляндер сложился из жителей не одного мыса, пусть и высокого (Обдорск и Горнокнязевск), где жили Тайшины, а многих, и в этом смысле имя рода не противоречит этнографической реальности. Род Саляндер был «княжеским» в том отношении, что к нему стремились примкнуть люди самых разных родов и народов. Хаби ере считал его своим «большим стойбищем», покровительствовал входившим в его состав оленеводам (многие Саляндеры до сих пор выделяются богатством) и не давал спуску самоедам, ущемлявшим достоинство Хаби. Это, в числе прочего, касалось обычаев тундровых остяков, над которыми подтрунивали самоеды — прежде всего сложного женского этикета, включавшего «избегание» (закрывание платком лица от сородичей мужа), поведенческие и пищевые ограничения в период месячных очищений, ритуальный цикл изготовления куклы по умершему сидрянг и обращения с нею. Женщинам родов Хаби до сих пор приходится соблюдать обычаи сразу двух народов (тэнз) — своего и мужа. Иногда вспыхивают жаркие споры, следует ли, например, жене Саляндера закрывать лицо от гостя из рода Тибичи, или как вести себя дочери Неркыхы, если в девичестве она привыкла к «избеганию», а в чуме мужа (например, Худи) над ее манерами подсмеиваются.

Род Лар происходит с р. Полуй, называемой ненцами Лар-яха. В отличие от других хаби, Лар придерживаются брачных правил Харючи тэнз; иначе говоря, будучи хаби как ханты, Лар не состоят в Хаби тэнз. Есть три версии объяснения этого необычного случая: 1) Лар оказались в брачном партнерстве с родом Вануйта тэнз и сохранили брачные установки вопреки преобладавшей социальной тенденции; 2) Лар вступили в настолько тесное брачное партнерство с родом Харючи тэнз, что по правилам локальной экзогамии свойство было переосознано как родство; 3) Лар изначально входили в Харючи тэнз и были ненцами, затем стали говорить и жить по-хантыйски, затем опять по-ненецки, но все это время сохраняли старые брачные правила. Последний сценарий возможен только в изменчивой «городской среде» (Лар-яха омывает Обдорск) — в этом случае род Лар может считаться наследником того самого самоедского Обдорского рода, 14 членов которого отмечены в ясачной книге 1685 г.

Дата добавления: 2015-07-08